Драко Малфой любил дорогие туфли, льняные тончайшие простыни, поздно просыпаться и ничего не делать по обязательству. Он был фантастически красив, умен, остроумен и приятным собеседником. С ним было невозможно заскучать, совершенно волшебно в постели и он был талантлив в зельях. Все это ему совершенно бесполезно на войне.
Панси чувствует себя преданной, преданной миллион раз. Сейчас, когда мир окончательно потерял точку опоры, Драко Малфой нужен ей как никто другой. Даже смерть отца, с которым, впрочем, она никогда не была близка, ранит ее меньше, чем отсутствие Драко.
У него были острые плечи, тонкие длинные пальцы и кривая усмешка. Ей не хватает того минимума тепла, которым он с ней делился, и она начала бояться темноты даже в тишине спальни девушек.
Она может быть сильной для него, но его нет рядом, он не пишет ни строчки, а весь прошлый год он намеренно ссорился с ней и не открыл своих планов, а это означает, что все, о чем думала Панси - иллюзии. У них никогда не было ничего особенного, только банальное нечто, как думает она в самые тяжелые минуты в ожидании утра. Это ломает ее сильнее, чем то, что делают Кэрроу с учениками других факультетов, учениками, рядом с которыми Панси провела почти половину жизни.
Панси пишет письма в Малфой-мэнор, пишет Драко, пишет Маркусу, Блетчли, Монтегю. Однажды, доведенная до отчаяния, она пишет миссис Малфой, но больше всего она пишет Драко. Каждый день письмо отправляется из совятни, но проходят дни, а ответа не приходит.
Она пишет, надеясь, что письма до него все же доходят: длинные, скучные письма, в которых она описывает не то, как тренируется в Непростительных на провинившихся учениках, а то, как пусто на слизерине без него, потому что знает, как он любит лесть. Она только надеется, что узнает, если он погибнет в одном из своих рейдов. Она почти смирилась с тем, что он может погибнуть, но почти не означает совсем.
А еще она чувствует, что он ее предал. Предал еще прошлым летом, не сообщив о том, что с ним происходит, и то, что сейчас он не отвечает - это не менее больно.  Но его главное предательство заключается совсем в другом: он не должен был уходить на эту проклятую войну. Он не должен был покидать ее. Только не он, с его музыкальными пальцами, великолепными волосами, тонкой кожей и пряными поцелуями, от которых она загоралась как в Адском огне. Он не должен был уходить. Не должен был принимать Метку. Он должен был принадлежать только ей.
Но он ушел. Не вернулся в Хогвартс. Был где-то там, с ними.
На факультете говорили, что он герой. Да что там, змейки едва ли не молиться были готовы на своего принца - самого молодого Пожирателя Смерти. Дафна и Миллисент постоянно твердили, что он герой, и Панси в такие минуты хотелось вцепиться ногтями им в лица, царапая, увидеть их кровь, затолкать эти слова им в глотки, потому что она знала, что герои умирают. Он сам миллион раз говорил насмешливо, что героями не рождаются, а умирают, и вот сам где-то далеко с палочкой в руке ищет Поттера, чтобы поквитаться с ним за все или умереть, а может, это и вовсе одно и то же.
Лучше бы Драко Малфой не становился проклятым героем...
Панси шла из подземелий к кабинету директора, куда пригласил ее Снейп, в надежде, что у того есть вести о Драко, когда услышала противный, скрипучий голос Амикуса Кэрроу.
- Давай, малютка, расслабься, я не причиню тебе слишком большой боли, как никак, твоя кровь чиста, хоть родители и предатели крови...
Паркинсон застыла за поворотом, внимательно слушая. Слухи о том, что Кэрроу не только пытал студенток, ходили по школе, но всегда это были полукровки, да и Панси не хотела верить в этот кошмар, и вот теперь самолично убеждалась в обратном. Кэрроу что-то делал с какой-то чистокровной студенткой, и Панси даже догадывалась, чем все должно закончиться. Она принялась осторожно отступать, собираясь сбежать незамеченной и пройти к Снейпу по другой лестнице, но каблук подломился и она едва не упала, схватившись рукой за доспехи, стоявшие у стены. Шлем упал с оглушающим грохотом, и через мгновение рядом с Паркинсон нарисовался Кэрроу, в одной руке зажавший палочку, а другой тянувший за волосы младшую Уизли.
Паркинсон смерила девушку героя долгим взглядом. Та сверкала глазами и умудрялась выглядеть опасной даже в такой ситуации.
- Паркинсон, что ты забыла здесь? - проскрипел Кэрроу.
- Я иду к директору Снейпe, профессор Кэрроу, он вызвал меня, - монотонно ответила Панси, стараясь подавить рвотные позывы, возникшие при мыслях о том, что предстоит Уизли.
- Ахха, наш директор тоже не дурак по молоденьким цыпочкам, - осклабился Кэрроу, подтягивая к себе ближе рыжую.
В лицо Панси бросилась кровь. Как может этот мерзавец так ее оскорблять? Но правда заключалась в том, что Кэрроу может все, и сейчас Паркинсон еще не в самом худшем положении. Ей захотелось как-то отомстить Пожирателю.
- Директор Снейп в курсе, что вы наказываете Уизли? У нее отработка? - нарочито равнодушно и тихо, так, чтобы слышал только он, поинтересовалась она, кидая на Кэрроу короткий острый взгляд из-под ресниц.
- Что? - тупо переспросил Кэрроу. - А, да... Отработка... Да.
- Полагаю, я поставлю директора Снейпа в известность о ней? Он же взял на себя заботу об отработках гриффиндорцев...
Пощечина совсем не была ожидаема, и Панси схватилась за щеку, расширившимися глазами глядя на Кэрроу.
- Ах ты, сучка, - зло выругался он. - Уизли сорвала мой урок и ее нужно проучить... Пожалуй, ты это и сделаешь, а потом расскажешь Снейпу. Круцио, пока я не скажу хватит, ну.
Паркинсон опустила руку, чувствуя, как горит щека, и стараясь не смотреть ни на Уизли, ни на Кэрроу. Ее палочка удобно легла в ладонь и дерево показалось ей теплее, чем ее собственные руки.
Привычно сосредоточившись, Панси вызвала в себе ненависть к рыжей гриффиндорке. Она представила себе, как та счастлива, потому что ее любит Шрамоголовый, что она ждет его, ждет окончания войны, чтобы нарожать своему герою кучу детей, что он не женится на какой-нибудь Гринграсс...
Круцио у нее получилось неплохо, даже очень неплохо.
Кричи же, думала она про себя, вглядываясь в лицо Уизли впервые в жизни.
... Когда все было закончено и Кэрроу отпустил ее, она завернула за следующий поворот, добежала до движущейся лестницы, которая должна была доставить ее к покоям директора, и расплакалась как ребенок, опустившись на первую же ступеньку.
Как же ей не хватало Драко.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-03-21 14:41:15)

Когда Паркинсон успокоилась настолько, чтобы не шокировать своего декана завываниями в голос и мокрыми щеками, она поднялась с каменной ступени и поплелась к кабинету директора. Мысль о том, что Уизли, возможно, нужна помощь, не пришла ей в голову: она вообще постаралась забыть о неприятном инциденте, едва Кэрроу и гриффиндорка скрылись с ее глаз. Ни к чему сейчас думать о том, почему она сделала то, что сделала, зачем вмешалась и какое вообще ей, Паркинсон, дело до того, что именно Кэрроу готовил для Уизли. Панси только надеялась, что ее вмешательство имело хоть какой-то результат, и ругала себя за дурацкие порывы, приведшие ее к этому мерзкому состоянию и синяку на щеке.
Перед обломками горгульи она чуть задержалась, потому что это было ее поминальное место: узнав летом в пересказе Маркуса, что именно произошло в кабинете директора в день, когда в школе оказались Пожиратели Смерти во главе с Беллой Лестрейндж, она каждый раз, проходя мимо уродливой статуи, вспоминала о Драко и его роли в той истории. Сегодняшний день не стал исключением. Она легко коснулась кончиками пальцев плеча каменной твари и ступила на винтовую лестницу, ведущую в кабинет.
Снейп ждал ее и любезно сделал вид, что не замечает ни покрасневших глаз и щеки, ни мятой юбки, ни дрожащих пальцев.
Он говорил что-то о том, что ей необходимо составить списки неуспевающих по тем или иным предметам студентов и списки тех, кем недовольны на своих занятиях профессора Кэрроу по всем факультетам, а Панси сидела на самом краю стула напротив бывшего декана, сжимала на коленях ладони так, чтобы не было заметно дрожи, и подавляла желание громко закричать о том, знает ли он что-то о Драко...
Но такое поведение было совершенно недопустимо для Панси, поэтому она просто смотрела в глаза директору, не делая попытки выставить ни единого мысленного блока, позволяя ему при желании прочесть в ее сознании ее огромную всепоглощающую тревогу.
Однако легиллемент напротив игнорировал и это, продолжая перечислять Панси свои требования, и она покорно кивала, не имея сил прервать эту затянувшуюся пытку. Когда, наконец, он сказал ей, что на этом у него все, она опустила ресницы в слабой попытке поблагодарить и неуклюже поднялась со стула.
На третьем шаге к выходу он ее окликнул, и Паркинсон обернулась так стремительно, что чуть не потеряла равновесие, взмахнув руками. От былой грации не осталось и следа, да и была ли она грациозной или ей просто хотелось такой казаться, проходя рядом с Драко по коридорам школы?
- Д-да, директор Снейп? Вы хотели мне сказать что-то еще? - надежда в ее голосе была очевидна им обоим.
- Мисс Паркинсон, - повторил Снейп,  - у меня для вас есть горькие новости.
В этот момент Панси потребовалось собрать все силы, чтобы не осесть на пол, а продолжать стоять, глядя на непроницаемое лицо директора. Она не могла отвести глаз, надеясь лишь не упасть в обморок, когда он скажет ей, что Драко Малфой мертв.
- Персефона, ваш друг Маркус Флинт погиб несколько дней назад при участии в поимке нескольких скрывающихся магглорожденных магов, в прошлом работников аврората.
Волна облегчения, затопившая ее, тут же сменилась острым горем и чувством вины. Драко был жив, но Маркус...
-  В виду военного положения, я отказываю вам в разрешении покинуть школу, надеюсь, вы меня поймете,  - продолжал говорить Снейп.
Панси могла только кивнуть и выговорить благодарность неизвестно за что. Когда она уже дотронулась до ручки двери, голос Снейпа снова разорвал тишину кабинета.
- По моим данным, с мистером Малфоем, Драко Малфоем, все в порядке,  - произнес он ей в спину.
Теперь ее благодарность прозвучала куда убедительнее.
В спальне Панси стянула одежду, устало опустилась на кровать, отгородившись пологом от Дафны, сунувшейся было к ней, и попыталась уснуть.
Сон пришел к ней, когда она совсем уже уверилась в том, что ей гарантирована бессонная ночь.
Проснувшись через несколько чаосв, Панси поняла, что испытывает ужасный голод. Это было так мерзко, так неправильно, хотеть есть, когда Маркус мертв и, возможно, Драко предстоит то же самое, но организму были чужды какие-либо этические переживания, поэтому Паркинсон приподнялась на кровати и прислушалась. В спальне стояла мертвая тишина, и даже из гостиной не доносилось ни звука. Все на факультете спали.
Панси аккуратно покинула спальню, жалея, что разделась вечером и теперь вынуждена обходиться только бельем под мантией, если не хочет разбудить однокурсниц, и выскользнула за пределы территории факультета.
Холодный ночной воздух неприятно прошелся по голым ногам, и Паркинсон засунула руки в рукава мантии, надеясь согреться.
Ее торопливые тихие шаги заставляли магов, изображенных на портретах, изумленно следить за старостой школы, нарушающей основное школьное правило.
Оказавшись перед проходом на кухню, Панси оглянулась, чтобы удостовериться, что за ней никто не следует, и пощекотала глупую картину. Появившаяся ручка была теплой даже ноябрьской ночью.
Панси прикрыла за собой тонко проскрипевшую дверь и едва не задохнулась от ужаса, когда услышала, как кто-то называет ее имя.
Несмотря на то, что голос был явно женский, она панически боялась увидеть перед собой Амикуса Кэрроу, когда оборачивалась, чтобы взглянуть на источник шума.
На самом деле на кухне была лишь Уизли, одетая в халат и выглядящая очень глупо над миской с печеньем.
Паркинсон одним цепким взглядом оценивает всю открывшуюся перед ней картину и делает глубокий вдох: оказывается, она задерживала дыхание один Мерлин знает сколько времени. Кислород рвется по ее легким, помогая ей отчасти прийти в себя.
- У тебя печенье упало, Уизли, - холодно говорит она, но на последнем слове ее голос предательски дрожит, поэтому "Уизли" получается тоненько и надломленно, будто Панси сейчас расплачется, а это далеко не так.
Она проходит к столу, на котором, опираясь спиной на стену и подогнув одну ногу под себя, сидит Уизли, и присаживается на скамью напротив гриффиндорки, не глядя на ту. Берет из миски печенье и с хрустом надкусывает его.
Сладкое крошашееся тесто тут же размокает во рту, и Панси сосредоточенно откусывает следующий кусок, по прежнему игнорируя Уизли, а потом достает из кармана мантии палочку, от чего ее прошибает неприятное воспоминание о Пыточном заклятьи, и невербально разжигает огонь под пузатым блестящим чайником на плите.
- Ты знаешь, что нарушаешь правила, гуляя после отбоя? Если нас поймают, мне практически ничего не будет, а вот тебе не поздоровится. Ты мазохистка, Уизли? - и Панси поднимает глаза на гриффиндорку и вдруг замечает, какие яркие, необыкновенно, пронзительно рыжие у той волосы, не потускневшие, будто бы Уизли не переносит стресс за стрессом с прошлого года.
Паркинсон неосознанно тянет руку к своим волосам и заправляет черную прядь, выбившуюся из хвоста, за ухо. Вскипевший чайник резко свистит, и она вздрагивает от неожиданности.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-03-23 13:33:19)

Когда Панси отвлекается на закипевший чайник, Уизли хватает ее сзади за волосы и оттягивает назад, причиняя боль. Для этого она наклоняется к Панси и они теперь очень близко: гриффиндор и слизерин. Непозволительно близко. Рука Джинни в дюйме от щеки Панси, а пальцы зарываются в волосы под хвостом все сильнее, как будто Уизли это доставляет удовольствие. А может, так оно и есть, и Паркинсон еще нужна благодарить Мерлина за то, что Уизли не насылает на нее Круцио, хотя могла бы и это было бы справедливо. Справедливо и самоубийственно, конечно, но уже это нападение на Персефону Паркинсон  уже достаточно самоубийственно, ведь стоит Панси сказать хоть слово о том, что Уизли ночью после отбоя шляется по замку и нападает на слизеринок, как уже ничто не спасет рыжеволосую девчонку. И Панси полна решимости как можно скорее сообщить об этом происшествии Кэрроу и посмеяться последней, но вопросы Уизли отвлекают ее от планов мести, а рука в волосах почему-то кажется рукой Драко, который тоже любил зарываться пальцами в ее волосы, не заботясь о том, что пряди могут обвиться о фамильное кольцо и причинить боль. Однако это впечатление тут же рассеивается, потому что Уизли опять открывает рот и что-то спрашивает, и Паркинсон едва не стонет от разочарования... Это не Драко. Драко нет, а когда он вернется, то его ждет свадьба с Гринграсс. Мир ужасно несправедливое место, наверняка и Уизли того же мнения, думает Панси, не отводя глаз от внимательных глаз рыжей. Зрачки Уизли расширены и в них она видит злобу и даже, наверное, гнев. Она дергается чуть назад, но от этого становится еще больнее, поэтому она только запрокидывает голову все сильнее и сильнее, подчиняясь хватке Уизли... Все же та играла в этот проклятый квиддич и довольно сильна для своего внешнего вида. Чтобы сделать боль менее острой, Паркинсон выгибает шею еще сильнее, и ей неприятно, что ее беззащитное горло прямо перед лицом Уизли. Они вообще слишком близко и ей кажется, что та сейчас укусит ее: такой у гриффиндорки взгляд. Ее движение не проходит незамеченным и Уизли встает обеими коленками на стол и перехватывает руку Панси, в которой по-прежнему зажата волшебная палочка... Надо же, она, чистокровная ведьма в седьмом колене, забыла про палочку.
Злоба в голосе Уизли почти материальна, и Панси старается не поморщиться, ничем не выдавая свою боль, чтобы не доставить врагу удовольствие, а потом рука в волосах чуть ослабляет хватку и Паркинсон может глубоко вздохнуть, а не глотать воздух мелкими рывками.
Они обе дышат тяжело, как будто бежали по коридорам или... или занимались сексом. Такая ассоциация приходит Панси на ум, пока они изучают друг друга пристальными взглядами. Была бы Уизли легиллементом, наверно, отшатнулась бы в ужасе.
Чайник кипит, выпуская клубы пара и тоненько, но назойливо свистя. На кухне постепенно становится жарко, но не в маленьком же чайнике дело? А в чем тогда?
Пальцы Уизли на ее запястье снова напоминают ей прикосновения Малфоя, и это неприятно. Она закрывает глаза, чтобы прогнать неуместные сейчас воспоминания. Когда она открывает глаза, то неосознанно бросает взгляд в полураскрытый ворот халата гриффиндорки, на белую кожу в веснушках, в ложбинку между грудями, просто потому что Уизли явно в одежде для сна.
Уизли сбивает дыхание, замирает, а потом чуть ослабляет и хватку на запястье. Когда Панси снова смотрит в глаза рыжей, то там уже меньше злобы, и ей кажется, что она видит там тень растерянности.
Это неожиданно воодушевляет и Панси размыкает пересохшие губы.
- А если приятно, Уизли? Если мне нравится то, что ты делаешь, то что? Ты продолжишь? Ведь продолжишь, потому что тебе тоже приятно, так?
Наверное, то, что она говорит, со стороны кажется полным бредом. Это и является бредом, но Паркинсон никак не может избавиться от мысли, что руки Уизли в ее волосах и на запястье возвращают ей хоть какое-то подобие чувств, подобие жизни. Что из-за прикосновений она чувствует себя живой, а это такая роскошь сейчас, что нужно благодарить гриффиндорку за этот подарок. За то, что боль физическая заглушает боль в душе, в разбитом сердце, и Панси задается вопросом, а не для этого ли Уизли так самозабвенно нарушает правила и дерзит Кэрроу? Быть может, она обнаружила этот способ уже давно и теперь так спасается от мучительных переживаний? Заменяет этой болью боль другого типа?
Эта мысль сейчас кажется достаточно разумной, потому что мир давно сошел с ума и Панси тоже сошла с ума, сошла с ума там, где ее оставил в темноте Драко. И вдруг ей кажется, что в этой темноте кроме нее блуждает еще кто-то. Уизли, рыжая мелкая Джиневра Уизли, называющая ее полным именем и тоже потерявшаяся в темноте.
Панси хочется вернуть инициативу, потому что сейчас она чувствует себя слишком уязвимой. Слишком уязвимой для своего статуса и положения. Так не должно быть, она не должна бояться гриффиндорку из семьи предателей крови...
И тут Панси понимает, что она и не боится. Страха нет. Есть боль, острое ощущение того, что она живая, а еще какой-то болезненный интерес к тому, на что способна Уизли.
И желание смутить ее, заставить потерять уверенность в себе, прогнать это превосходство из глаз Уизли.
Паркинсон не соображает, что делает, а просто руководствуется инстинктом. Она резко дергается назад, сдерживая слезы боли от того, что этим движением расстается с несколькими прядями волос, которые останутся на пальцах рыжей. Из-за этого Уизли, наверняка не ожидавшая ничего подобного, чуть теряет равновесие и вынуждена наклониться вслед за Паркинсон. И тогда Панси тоже наклоняется вперед и прикасается сухими губами к губам гриффиндорки, не закрывая глаз и продолжая всматриваться в голубые глаза Уизли.
Время на кухне застывает.
А потом Панси опускает ресницы и едва заметно размыкает губы просто потому что она всегда делает так при поцелуе.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-03-24 13:59:53)

Рука Уизли в волосах Паркинсон зарывается в волосы еще крепче и Уизли уже прижимает Панси к себе, прижимает ее затылок как при самом настоящем поцелуе. Теперь даже если Панси захочет отпрянуть, она уже не сможет этого сделать, но она не хочет. Она напротив, покорно наклоняет голову под тем углом, который требует от нее угла Уизли в волосах. не раскрывая глаз, но впуская гриффиндорку в свой рот, дотрагиваясь короткими резкими движениями до ее языка своим. Уизли целуется почти исступленно, грубовато, Паркинсон чувствует, как ее руки начинают дрожать не то от страха. не то от неожиданного ответа. неожиданного в своем напоре, в своем стремлении.
В поцелуе Джиневры Уизли нет нежности, но Персефоне нужна не нежность. Ей нужен Драко и его поцелуи: поцелуи-укусы, поцелуи-требования. Но почему-то, несмотря на то, что поцелуи Уизли именно такие, даже с закрытыми глазами она не может представить Драко на месте рыжей. Она может не открывать глаза хоть целую вечность, но она все равно знает, что это именно Джиневра сейчас с силой прижимается к ее губам своими, не то требуя, не то наказывая Панси. Но то, что рыжая почему-то целуется так, как целуется Малфой. запускает в теле Панси механизм возбуждения.
И это рука Уизли обхватывает Паркинсон за спину и прижимает к себе, или это сама Панси подается вперед, чтобы прижаться грудью к груди гриффиндорки, она не знает. Ладонь Уизли на спине как огнем опаляет кожу Паркинсон даже через ткань мантии, и она поводит плечами, от чего ее грудь трется о грудь ее... кого? Худшего врага? Ненавистной девчонки?
У Панси нет ответов на эти вопросы, потому что сейчас они не нужны. Обо всем этом она подумает позже, когда будет бежать в спальню по прохладным коридорам. А сейчас она только прижимается еще сильнее, и сводящая с ума упругость чужой груди становится намного важнее мыслей о Драко или чем-то еще. Никогда еще Паркинсон не думала, что другая девушка может быть так привлекательна в этом плане, и эта мысль на мгновение пугает ее, потому что это все как-то неправильно, но она не дает мозгу перехватить контроль над телом, а когда губы Уизли больше не терзают ее губы, а перемещаются на скулы, это и вовсе перестает иметь какое-то значение.
Панси рвано выдыхает где-то рядом с виском Уизли и втягивает запах рыжей, аромат земляники, цветочного шампуня и имбирного печенья. Пальцы Уизли на шее становятся необходимыми, и Паркинсон выгибается на скамье, не решаясь сделать что-то, потому что она боится, что гриффиндорка сейчас спохватится и убежит.
Но когда рыжая начинает целовать шею, скользя губами по артерии, Панси глубоко вздыхает и тоже протягивает руку, которую уже успела убрать на колени, как подобает благовоспитанной девице, и дотрагивается до щеки Уизли, проводя кончиками пальцев по горячей гладкой коже. Укус неожиданен, и Паркинсон дергается, но тут же подставляет шею снова, все еще не открывая глаз. Зато этот укус наполняет ее какой-то бесшабашной радостью и смелостью, поэтому она выпускает из второй руки палочку и обхватывает гриффиндорку за плечи, крепко вцепляется, чтобы не потеряться...
Гортанный стон удивляет ее тем, что он вырывается из ее собственного горла, но теперь она открывает глаза и видит невысокий потолок кухни и очаг, в котором эльфы выпекли печенье, вкус которого она все еще чувствует во рту.
Панси хочется чувствовать это тепло, которое распространяется из-под губ Уизли, во всем своем теле, ей хочется согреться у этого пламени, поэтому она опускает руку со щеки девушки перед собой и нетерпеливо расстегивает крючок, удерживающий полы своей мантии вместе. Более ясного намека она не может себе позволить.
На столе Джинни выше нее и ей приходится запрокидывать голову, сидеть на самом краешке скамейке, и это становится неудобным, потому что она тоже хочет дотрагиваться до Уизли, хочет, чтобы они могли соприкасаться как можно большей поверхностью тела.
- Погоди... Погоди, - выдыхает она хрипло и рвано, а потом встает и теперь уже сама обнимает рыжую, обхватывает ее плечи и снова целует, убирая их растрепавшиеся волосы от лица Джиневры. Туфли становятся будто малы, она плохо чувствует ноги, а точнее, вовсе их не чувствует, и понимает, что идея встать была совсем плохой, поэтому она ставит колено на край стола, прижимая его к бедру Уизли и рукой мягко давит на плечо гриффиндорки, заставляя ее прогнуться назад.
Кухонный стол идеально гладкий от заботы и чистки эльфов, а еще он ужасно твердый, такой твердый, что когда Панси, чтобы сохранить равновесие, опирается о него свободной рукой, раскрытой ладонью, он кажется ей чуждым после ощущения мягкого тела Уизли минутой ранее.
Панси ставит на стол второе колено, и ее туфли с глухим стуком падают со ступней вниз. Она представляет их, пока короткими поцелуями проходится по щекам Уизли: одна туфля лежит на боку, показывая всем светло-серое нутро, а вторая - стоит как полагается, и на ее лаковом носке отражается босая нога Паркинсон с поджатыми от волнения и возбуждения пальцами.
Раскрытой ладонью Панси проводит по телу гриффиндорки, спуская руку с плеча на грудь, но все еще не решаясь на что-то большее, потому что она не знает, что происходит вообще. Ей только хочется... Извиниться перед Уизли за тот Круциатус в коридоре. Но она Персефона Паркинсон и она не может произнести "Прости", ее губы просто не сложатся для этого, воздуха в груди не хватит. Поэтому она может только целовать Уизли, гладя языком ее горячий и чуть шершавый как у кошки язык, дотрагиваясь до неба, до гладких передних зубов.
Она снова закрывает глаза.
Они обе на столе, она почти лежит на Джинни Уизли. Появись кто на кухне, и от репутаций их обеих останутся клочки, но Панси это только подстегивает и она хватается за ворот халата рыжей. Они должны ненавидеть друг друга, они - Персефона Паркинсон и Джиневра Уизли, они - героини разных романов, они - подруги, возлюбленные, девушки таких разных парней, которые где-то там за тысячи миль могут прямо сейчас убивать друг друга...
Но война это дело мужчин, мальчишек, а не их с Уизли. Что им до этой войны, которая украла улыбки с их губ, прямо сейчас?
На этой кухне нет войны. Не сейчас. Война будет позже, завтра, послезавтра. Они еще успеют обменяться заклинаниями, оскорблениями, возможно, увидят, как к другой вернется ее герой и это будет означать, что второй скорее всего мертв. Возможно, увидят смерть другой. Но это все потом. Когда они снова станут тем, кто они есть, и перестанут быть испуганными, сбитыми с толку и одинокими измученными девчонками.
Панси опускается на Джинни, прижимая ту к поверхности стола, продолжая целовать. Одна ее рука почти торжественно прикасается к волосам рыжей, легко поглаживая по голове, как могла бы делать мать или сестра, а вторая настойчиво касается бедра, впиваясь пальцами в кожу, путаясь в подоле халата, обжигаясь, когда случайно касается голой кожи пальцами. У Уизли крепкие бедра, мышцы на них натренированы квиддичем, и Панси не борется с желанием вонзить ногти в горячее бедро рыжей, а делает это, прикусывая в этот момент нижнюю губу гриффиндорки, а затем ласкающими движениями поглаживает поцарапанное место, и трется грудью о грудь Уизли под своей.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-03-27 21:14:22)

прости, дорогая, я никак не могла придумать ничего толкового.

Бесстыдно запрокинув голову и прижав к губам ладонь, чтобы заглушить предательские стоны и глубокие вздохи, которые вызваны действиями гриффиндорки, Панси прикрывает глаза, потому что перед ее взглядом вспыхивают огненные искры наслаждения, прокатывающегося к голове от груди. У Уизли горячий, требовательный рот, и Панси тихо всхлипывает, когда та снова втягивает в рот сосок, касаясь его своим языком. Голые лопатки холодит дерево стола, но Паркинсон только выдыхает сквозь зубы воздух, всматриваясь сквозь ресницы в длинную стойку с кухонной утварью чуть вбок и над ними.
Ее свободная рука сама по себе взлетает и опускается на голову гриффиндорки, зарываясь в спутанный хвост, пропуская между пальцев медные волосы.
Паркинсон инстинктивно, как ранее Уизли, сгибает ноги в коленях и широко раздвигает их, чтобы между ее телом и телом девушки над нею почти не осталось пространства.
Ей хорошо, впервые с долгого времени, впервые почти за год, ей тепло, а еще она самым парадоксальным образом не боялась того, что Уизли причинит ей боли, как было всегда, когда она была с Драко. О, разумеется, ее снежный принц никогда не бил ее или что-то подобное, но его жестокое почти-равнодушие было больнее, чем любое заклинание, которое могла бы применить Уизли.
Панси поерзала на столе, устраиваясь поудобнее, выгибаясь под сосредоточенной гриффиндоркой, и, скользнув по шелковистым рыжим волосам, мягко погладила спину Уизли, а затем запустила ногти в плечо той, намекая, что не нужно церемониться, не нужно быть нежной, если хочется другого... Замок холодный, ночь длинная, а завтра может быть все, что угодно, и какая разница, с кем она и что она, если ей никогда уже не быть миссис Малфой, а только любовницей мистера Малфоя, если рыжая вот-вот дождется Авады Кедавры от кэрроу, если мир непоправимо изменился, и даже в Хогвартсе нет спасения... Может быть, лучше позволить себе эту гриффиндорскую слабость, это гриффиндорское безумство, потому что оно здесь и сейчас настоящее, невымученное...
Паркинсон гладит спину Уизли, чувствую горячую кожу под тканью, чувствуя мелкие шрамы на плече: может быть, от Пыточного проклятия, может быть, от какого-то другого наказания Кэрроу...
Уизли вообще вся другая, не похожая на Драко. У нее веснушки на плечах и щеках, она тоньше, она порывистая, у нее след от застарелой царапины от метлы на большом пальце и шрамы на спине. У нее столько нежности, что Паркинсон оказывается все же не готова.
Поэтому когда от ее неловкого движения рукой миска с печеньем с оглушительным грохотом оказывается на полу, Панси отталкивает рыжую, набрасывает на себя мантию и, не сказав ни слова, ни кинув ни единого взгляда на Уизли, удирает прочь с кухни, босиком по каменным коридорам, растерянная и сбитая с толку. И жалеющая, что ушла, с каждым шагом все сильнее и сильнее.
пробормотав очередной пафосный пароль, Панси ворвалась в гостиную слизерина и пробежала к своей комнате, комнате старосты.
Холодное постельное белье на кровати показалось ей обжигающе ледяным после ладоней Уизли, но от мысли, что нужно идти в ванную, ей стало настолько тошно, чтоПаркинсон предпочла свернуться в постели, не раздеваясь, и постараться уснуть. Привычка к самоконтролю помогла ей очистить сознание от пугающих мыслей, и она все же смогла уснуть, пообещав себе, что забудет все произошедшее на кухне.

Утро началось с ужасной ломоты во всем теле, боли в горле и тихого голоса Дафны из-за двери, уточняющего, все ли нормально у старосты, раз она почти проспала завтрак.
Видимо, прогулка босиком по леденым коридорам не прошла даром, подумала Паркинсон, оценивая свое состояние: есть не хотелось, голова болела, а судя по ознобу, у нее была температура.
Пообещав обеспокоившейся Дафне, что непременно отправится к Помфри чуть позже, Паркинсон с головой укрылась одеялом и попыталась выкинуть Уизли из головы с отрицательным успехом. Особенно Панси настораживал тот факт, что при мысли о рыжеволосой гриффиндорки у нее как-то странно начинала сушить губы и взмокали ладони. Нет, никакой этой глупости вроде учащенного сердцебиения, бабочек в животе или чего-то подобного... Хотя какие бабочки, Паркинсон оборвала саму себя, речь не идет о влюбленности. Это просто... Просто. Просто что-то с ней, с Панси. От нервов, от стресса. От переживаний.
Почему-то больше всего во всей этой истории Персефону смущал не пол Уизли, а ее фамилия. Должно быть, поцелуйся она случайно с той же Дафной Гринграсс, никаких проблем не возникло бы... Паркинсон попыталась проанализировать свои чувства, представив поцелуй с Гринграсс, не смогла представить, никаких чувств это не вызвало, она рассердилась еще сильнее, кое-как поднялась, привела себя в приличный вид, насколько смогла в горячке, и отправилась к Помфри.
Колдоведьма, которая в прошлом довольно неплохо относилась к Панси, едва удостоила пришедшую слизеринку взглядом и холодно велела присесть на койку и подождать, когда она освободится, а затем нырнула обратно за ширму, откуда вышла на зов Панси. Паркинсон села на койку, как было сказано, затем прилегла, и в отражении в зеркальной дверце шкафа с безопасными медикаментами увидела колдоведьму, промакивающую ватными тампонами длинные кровавые раны на спине Невилла Долгопупса. От увиденного внезапно замутило, и Паркинсон едва сдержалась, успев заметить, как мадам помфри смахивает слезы бледно-розовой рукой.
Она отвернулась, не желая смотреть на последствия очередной безумной выходки гриффиндорцев, и сама удивилась внезапной мысли о том, а все ли в порядке с Уизли и не принимала ли она участия в этом. С какой стати ее беспокоит состояние рыжей, Панси не смогла сформулировать, и отогнала подальше странные мысли.
В свою комнату Паркинсон спускалась с Бодроперцовым зельем и решением отнестись к кухонному происшествию как к самому банальному случайному поцелую и не придавать этому значения, даже если они зашли много дальше за границы определения поцелуя.
Поход к помфри окончательно поставил крест на ее здоровье, поэтому, несмотря на принятое Бодроперцовое зелье и заботу Дафны, три дня Панси провела в кровати с сильнейшей простудой. Наконец зелья подействовали и она смогла встать, не опасаясь рухнуть через пару шагов в бреду.
Она уже почти убедила себя, что все произошедшее на кухне было сном, но брошенные той ночью туфли, принесенные Дафной со смущенным видом от Филча, развеяли ее иллюзии. Кухня была реальностью, а значит, реальностью была и Уизли.
За эти три дня Паркинсон поняла кое-что6 ей необходимо убедиться в том, что Уизли никому не расскажет. А при необходимости и наложить на рыжую и ее подруг обливиэйт. Сплетни о том, что Персефона Паркинсон целовалась в девушкой, да еще и с девушкой из семьи Уизли, не должны были существовать даже в виде намека. Стоило представить выражение лица Драко, как Панси была готова не только Обливиэйтами швырять, но и на куда более Темную магию. Такого проступка, как что-то, даже случайное, с Уизли, ей не простит ни Драко, ни факультет, в этом можно было не сомневаться, и даже то оправдание, что она уже заболевала в ту ночь и поэтому могла вести себя неадекватно, не спасло бы ее репутацию. Оставалось одно: поговорить и как следует пригрозить Уизли.
Когда Паркинсон вернула способность самостоятельно передвигаться и избавилась от опеки Дафны, она вознамерилась привести в исполнение свой план.
Дождавшись момента, когда до отбоя останется около получаса, Панси выскользнула из гостиной, пользуясь привилегиями старост, и отправилась ко входу в башню гриффиндора. На пути ее обгоняли спещащие гриффиндорцы, некоторые игнорировали ее, а некоторые окидывали откровенно враждебными взглядами. Панси повыше подняла подбородок и слегка улыбнулась самой себе самой надменной улыбкой. Так она и дошла до места назначения, где вставла в тени коридора неподалеку от портрета, скрывающего вход в Башню факультета-соперника. Через минут десять после отбоя ее хитрость увенчалась успехом: какой-то третьеркурсник со всех сил спешил попасть в гостиную, когда слизеринская староста, неприятно улыбаясь, показалась из тени.
- Профессору Кэрроу будет приятно узнать, что гриффиндорцы опять нарушают дисциплину... Впрочем, мне совершенно наплевать на тебя. Если через пять минут здесь будет стоять Уизли, я даже не вспомню про тебя, понял?
Мальчишка хмуро кивает и ныряет в открывшийся проем. Панси отворачивается и ждет.
Ворчание ведьмы на портрете нарушило тишину коридора, и Панси обернулась через плечо, молча глядя на появившуюся гриффиндорку.
А потом Панси забыла, что хотела сказать. Она долго смотрит на рыжую, а потом вдруг говорит:
- Я знаю, что с тобой происходит. Ты боишься, что он не вернется.

Уизли тоже не рада ее видеть, хотя это и не должно удивлять Панси. Она наклонила голову на бок и смотрела на гриффиндорку, которая подошла к ней ближе. Панси сделала шаг навстречу и остановилась, разглядывая совсем близко холод на лице Джинни. Уизли повзрослела и ведет себя куда более уверенно, хотя и глупо. Хамить слизеринцам сейчас очень глупо, и может быть и болезненно, если Панси сейчас схватит палочку и наложит какое-нибудь заклинание. Никто ее не осудит, а Кэрроу еще и баллов прибавит и они все это знают.
Прозвучавшая в голосе Уизли уверенность в том, что ее дорогой Поттер вернется, бьет Панси как пощечина. Она отдала бы многое, чтобы быть так же уверенной в возвращении Драко, но у Паркинсон нет такой веры, нет сил так верить, и она даже не дышит, чтобы не выдать боль, которая появилась из-за слов Уизли.
Паркинсон действительно боится, боится так сильно, что даже не может признаться себе в этом. Она не должна, но боится, особенно по ночам, закрывшись пологом от всех и представляя безжизненное тело Драко на грязных улицах маггловского Лондона и его безжизненные глаза.
Как же ей страшно! И никто не может ей помочь. Никто даже не догадывается, что ей нужна помощь.
Панси изображает на лице самое надменное выражение из своего арсенала, но молчит, потому что боится, что ее голос дрогнет, если она произнесет хоть слово, а тогда Уизли поймет, что была права. Паркинсон ждала, что сейчас рыжая скажет еще что-то не менее болезненное, и готовилась к тому, что ей нужно будет перенести это новое испытание, но та вдруг отступает к стене и закрывает глаза, становясь сразу похожей на измученную шестнадцатилетнюю девочку, а не на уверенную в себе подружку Поттера.
-Не твое это дело, что  я думаю. Зачем пришла?
Что это?
Панси показалось, что Уизли фактически отступила, как будто не хотела больше ссориться. Слизеринка не сомневалась, что они нашли бы, что еще сказать друг другу, женским чутьем угадывая болезненные точки другой, но оказалась, что Уизли не хотела ссоры.
- Мне и нечего бояться. Драко чистокровный Малфой, ему ничто не угрожает, - против воли выдавила Панси, не в состоянии промолчать: характер есть характер. Она помялась с секунду, неуверенно смотря на Уизли, а затем схватила ту за руку и потащила в темную нишу коридора подальше от прохода в гостиную факультета. Зачем пришла, кажется, спросила ее гриффиндорка? Ну как можно быть такой недогадливой. Или Уизли считает, что им не о чем разговаривать и все в порядке вещей, та их случайная встреча на кухне в порядке вещей?
К удивлению Паркинсон, Уизли почти не сопротивлялась, как будто не ожидала от слизеринки ничего плохого. Решив, что она попробует понять эту странность в поведении рыжей позже, Панси затолкала гриффиндорку в нишу и заскочила сама, надеясь, что недостаток освещения, а также время после отбоя оставят эту встречу в тайне от каких-нибудь слишком любопытных глаз и ушей.
- Пришла поговорить, - наконец ответила Панси, всей кожей чувствуя, что они с Уизли стоят слишком близко к друг другу из-за тесноты убежища, и у нее опять начинает колотиться сердце как ненормальное.
Кажется, это прозвучало растерянно, а не угрожающе, как хотела Панси, поэтому она нервно сложила руки на груди, всматриваясь в полутьме в лицо рыжей, выровняла дыхание и более спокойно произнесла:
- Слушай, про ту ночь... То есть, про ту встречу на кухне. Я простыла и была в бреду...
О Мерлин, она что, оправдывается перед девчонкой Уизли? Да даже перед Малфоем она не оправдывалась, предпочитая отстаивать право на самостоятельное принятие любых решений, даже самых безумных.
Она же пришла запугать Уизли, чтобы та не болтала направо-налево о происшествии, а вместо этого бормочет что-то как провинившийся домовой эльф. Да что с ней вообще такое на этой неделе? Без Драко она сломалась сломалась слишком быстро. Ей плохо одной, плохо настолько, что она может осознать простой факт: она нуждается в ком-то, на кого могла бы опереться. Что она не может одна. Вот только опереться не на кого.
Панси заневрничала еще сильнее и незаметно ущипнула себя за плечо. Боль немного привела ее в чувства, и она сделал вторую попытку.
- Значит, так. Если кто-нибудь узнает об этом, Уизли, ты пожалеешь. Поняла меня? Я не шучу и лучше бы тебе мне поверить прямо сейчас, не дожидаясь доказательств. Я могу превратить твою жизнь в ад, если ты скажешь хоть слово своим друзьям, слышишь?
Чтобы казаться убедительнее. Панси вплотную подходит к Уизли, жалея, что средний рост не позволяет ей нависнуть над гриффиндоркой, как получилось бы без проблем у того же Драко. Вообще все ее поведение сейчас является неумелым копированием малфоевского апломба, но она надеется, что рыжая не разгадает этот трюк. Панси и вообще не очень понимает, на что надеется, следя, как ее дыхание шевелит прядь волос у виска Джинни.

у тебя очень красивый аватар

На что бы Панси не рассчитывала, она не слишком верила, что ей удастся запугать Уизли, хотя это и очень хотелось. И, как она и думала, чуда не произошло: гриффиндорка ничуть не испугалась, несмотря на то, что не могла не знать, что Паркинсон была права. Просто не испугалась, а даже подошла ближе, и ее слова были совершенно правдивы. Ну чем Панси ее испугает? Лишним Круцио? Так это нужно поскорее занять очередь между профессорами Кэрроу, и то не факт, что удастся.
Панси молча размышляла, что бы еще сказать, хотя в целом главное она услышала: Уизли не собирается говорить никому и ничего. От этого стало чуть легче, да и совершенно естественный это ход с точки зрения Джинни: вряд ли ей нужно, чтобы девушку великого Гарри Поттера обвиняли Мерлин знает в чем.
- Это не угроза! Это предупреждение! - так же тихо и зло ответила Панси, а потом вдруг почувствовала, как чьи-то пальцы решительно схватили край ее мантии, чуть натягивая ткань и скользя тыльной стороной ладони по юбке под мантией. У нее перехватило дыхание при мысли, что это Уизли, хотя в голове тут же раздался тревожный звоночек, сигнализирующей ей о том, что пора убираться немедленно подальше, бежать в свою комнату, прочь от рыжей девушки, которая ломает ее спокойствие как тонкий лед и заставляет испытывать какое-то тянущее головокружение, а руки - дрожать.
Она опустила взгляд на пальцы Джинни, сжимающие ткань черной ученической мантии и попыталась подавить желание обхватить тонкие пальчики и поцеловать каждый, просто прикоснуться губами к горячей золотистой коже с пятном от какого-то ингридиента зелья на указательном. Тонкие пальцы и запястье выглядели хрупкими, но одновременно сильными, и по спине Панси пробежала дрожь. потому что она помнила, как эти руки гладили ее, обнимали, притягивая к себе. Ласково и твердо одновременно, даря совершенно потрясающее чувство правильности и защищенности, которое не всегда могли ей дать даже прикосновения Драко.
Панси вздрогнула, когда Уизли нарушила тишину между ними.
- Ты болела?
Голос рыжей прозвучал уже иначе, совсем не так, как минутой ранее, когда она болезненно зло и раздраженно велела Панси прекратить ей угрожать. Совсем иначе. Очень ровно и даже мягко, как показалось Панси, как будто они были подругами. Или просто не ненавидели друг друга.
При этой мысли Паркинсон снова вздрогнула, потому что не нашла в себе привычной ненависти к Джинни. Было непонятное раздражение, смутный интерес, какое-то болезненное притяжение, но не было ненависти: вместо нее почему-то пульсировало очевидное возбуждение пополам с острым чувством опасности. О природе возбуждения думать не хотелось, и Панси задалась вопросом, почему она встревожена. Уизли не опасна ей, никто из гриффиндорцев не опасен: одно неверное движение с их стороны, малейшее заклинание или оскорбление, как вся мощь проводящих в Хогвартсе время Пожирателей обрушиться на смельчака. Это должно было быть очевидно как для Уизли. так и для Пасни, так почему же ей немного страшно, как будто то, что они стоят в этой нише в коридоре после отбоя может нанести непоправимый вред... вот только чему? Почему-то в голове бессвязно всплывал образ Драко, когда Панси попыталась подумать над причинами своего опасения.
Это было совсем глупо: ну как то, что у них случилось с Уизли, может повлиять на Драко Малфоя? Он и не узнает об этом, а если и узнает, то не он ли говорил, что даже его помолвка с Гринграсс ничего не значит? А значит, и она имеет право на ничего не значащие отношения...
Отношения?!! Мерлин, какой бред. Я употребила слово отношения, думая о себе и ком?... Я схожу с ума.
Панси подняла глаза на Уизли и схватила ту за руку, заставляя отпустить мантию. Прикосновение к руке гриффиндорки обожгло, но Панси даже не поморщилась, заглядывая в голубые глаза рыжей.
- Болела. Очень сильно, - выдохнула она, сжимая пальцы вокруг ладони Джинни. - Я и сейчас больна...
Между ними совсем нет расстояния. Между ними только их одежда и Панси совершенно ошибочно кажется, что этого слишком много, что между ними не должно быть ничего. Только кожа к коже. Ее кожа к коже гриффиндорки. И руки рыжей с короткими ногтями на ее плечах и груди.
Панси и боится пошевелиться, и изнывает в своей неподвижности. Она сейчас испытывает такие эмоции, так напряжена, что кажется: поднеси к ней спичку и она вспыхнет Адским пламенем.
Она медленно подняла руку Уизли к лицу и остановилась в дюйме от своей щеки. Что ей сделать сейчас? Почему она вообще хочет что-то сделать? Уизли ясно сказала, что никому ничего не скажет, теперь можно разворачиваться и идти вниз, успокаивая эту нервную дрожь, а она даже руку рыжей отпустить не может.
Что это? Чего они обе хотят?
У Паркинсон есть только один способ проверить. Она закрывает глаза и на ощупь касается своими губами губ Джинни, стараясь понять, нравится ли ей это.
Когда рыжая чуть приоткрывает рот, Панси скользит языком по ее передним зубам, глупо наслаждаясь их гладкостью, и понимает, что ей нравится. Понравилось еще там, на кухне.
С коротким вздохом она отстраняется, хотя хочет продолжать больше всего на свете, хочет продолжать так же сильно, как хочет возвращения Драко, и сейчас мысль о Малфое совсем неяркая, тенью проходящая в ее мозгу.
- У тебя тоже... это? - у нее явные проблемы с выражением своих мыслей, но как назвать это иначе, она не знает. Просто не может сказать какое-то другое слово.
У нее вообще жизнь разделилась на до Уизли и после, и после - все просто.

Панси не знает, на что она рассчитывала, когда задавала Джинни свой вопрос, который комом стоял у нее в горле. Наверное, она хотела, чтобы Уизли вырвала руку из ее пальцев, оттолкнула ее, выкрикнула что-то, что помогло бы вернуть все назад, в пределы нормальности, но когда Гриффиндор действовал так, как велит здравый смысл?
Уизли отвечает и ее громкий шепот кажется Паркинсон слишком громким для их укромного уголка в коридоре неподалеку от входа в гостиную красно-золотых. Ей страшно так, что губы пересыхают, при мысли о том, что их здесь кто-то найдет, но она не может сбежать, потому что единственное, чего она сейчас хочет, так это стоять здесь и чувствовать дыхание гриффиндорки на своем лице.
И наверное, Уизли чувствует нерешительность Панси, потому что притягивает ее к себе, откидываясь на стену, а потом уже все просто, потому что Панси больше не нужно принимать решение. Потому что ей теперь нужно только подчиниться решительным прикосновениям рыжей.
О слизеринцах всегда говорили, что они знают, чего хотят, так вот, это ложь. Ложь. Панси Паркинсон просто не может хотеть Джинни Уизли, и она ее не хочет, хоть и отвечает на поцелуй с таким рвением, что у нее моментально начинают болеть губы от столкновения с губами Уизли. Она впускает язык Уизли в свой рот и гладит его своим, и чуть кусает.
Джинни толкает ее к противоположной стене и Панси едва не оступается на своих высоченных каблуках, стукаясь лопатками о каменную кладку стены, но Уизли не дала бы ей упасть, ведь правда? Конечно, не дала бы. Она держит Панси за талию, гладит ее по голой спине, отчего у Паркинсон каждый раз перехватывает дыхание, и Панси не хочется уже ничего кроме того, чтобы простоять так всю жизнь, обнимая Джинни Уизли, запрокидывая голову, чувствуя, как жадно впивается в ее рот гриффиндорка.
Между ними так много всего и одновременно так мало. Между ними будто целая вселенная, полная боли, ненависти, обиды и огненного желания, которое выжигает все это, оставляя лишь потребность друг в друге. Сейчас между ними гром и молнии, и от каждого прикосновения к телу Уизли у Панси будто разряд проходит от кончиков пальцев далеко внутрь, отдаваясь сладкой дрожью в животе и ниже.
Пресловутые бабочки вовсе не бабочки. У них с Джиневрой Уизли это маленькие молнии, маленькие молнии в животе.
Она вжимается в Уизли изо всех сил, как будто от этого зависит ее жизнь, обхватив одной рукой Джинни за шею, а второй вцепившись ей в бедро. Головная боль моментально проходит, а в груди что-то гулко бухает так - тук! тук! тук!
Нет сейчас человека важнее Джинни Уизли, нет никого, кто был бы так необходим Панси сейчас, и слизеринка смиряется с этим, потому что нет сил сопротивляться, как нет ни сил, ни желания сопротивляться поцелуям Джинни Уизли.
- Пошли ко мне, - хрипло шепчет Панси опухшими губами между поцелуями, - пожалуйста... Пошли...
В ее голосе самая настоящая паника от мысли, что через минуту, две, десять Джинни нужно будет возвращаться в свою гостиную, а ей идти назад, в подземелья, в свою комнату, полную воспоминаний о Драко и от этого еще более холодную.
- Я придумаю что-нибудь... Скажем, что у тебя было взыскание со мной...
Она умоляет, и если Мерлин будет милостив, то не вспомнит завтра об этом, но сейчас она умоляет, потому что это нужно ей прямо сейчас, потому что если Джинни сейчас не пойдет с ней, то Панси больше не наберется смелости, чтобы прийти сюда еще раз.
От Джинни исходит энергия огня и Панси может отогреться в нем. Она не думает, что это гриффиндорский огонь, не думает, что он зажжен ради совсем другого человека, не думает, что сгорит в нем как ночная бабочка. Она вообще не гений, а уж в том, что касается чувств, глупее ее не сыскать.
Но Джинни кивает и крепко держит ее за руку. И это самое лучшее, что случилось с Панси за несколько последних дней.
Они выходят из ниши и скользят по коридорам бесшумными тенями, держась за руки. Паркинсон боится до дрожи встречи с  кем-то вроде Филча, но у Уизли теплая ладонь и уверенное пожатие. Уизли сильная. Такая сильная, что к ней хочется прижаться. Джинни решает все быстро и правильно, она не боится того, чего боится Паркинсон, и Панси рада до истерического хихикания, что решила в тот день сходить на кухню и встретила там Джинни. А может быть, все началось гораздо раньше? Сейчас так сложно сосредоточиться на чем-то, когда губы все еще горят, а с ней бок о бок по коридорам школы быстро идет Джинни Уизли с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами.
Панси точно знает, что сейчас она все делает правильно. Пусть это чистой воды эгоизм и так по слизерински, но если она может чувствовать себя в порядке только рядом с Уизли, она будет проводить рядом все возможное время. И пусть это сумасшествие, пусть это ужасная ошибка и еще десяток страшных вещей, которые Панси уже успела навыдумывать себе за время болезни. Вот когда выздоровеет, тогда и решит, что дальше делать. Вот вернется Драко, тогда и она сможет отказаться от Джинни Уизли. Или вернется Поттер, и тогда рыжая откажется от нее.
Но все это потом, не сейчас, в другой жизни.
Тяжелые шаги в нескольких футах заставили Панси резко остановиться и дернуть Уизли за руку, приближая вытянутый палец к ее губам, чтобы та и не думала издать хоть звук. К ним кто-то приближался по коридорам и, судя по тому, что шаги были не шаркающими, это был явно не Филч.
Или Снейп или Кэрроу, мелькнуло в голове у Панси. Если их сейчас застанут здесь, далеко от гриффиндорской гостиной, что с ними будет?
Панси окинула быстрым взглядом коридор и толкнула Уизли в первый же попавшийся класс, захлопнув за ней дверь и надеясь, что та догадается спрятаться. В ту же секунду из-за поворота появился Амикус Кэрроу, и Панси едва успела изобразить на лице усталость и презрение, свою привычную маску.
- Паркинсон, что ты здесь делаешь? - осклабился Кэрроу, подсвечивая люмосом коридор и студентку.
- Патрулирую коридоры, профессор Кэрроу, - уверенно ответила Панси. Пожиратель поднес палочку к самому ее лицу так, что Панси зажмурилась от яркого света, и насмешливо хмыкнул:
- А мне кажется, бежишь со свидания. Уже надоело ждать молодого Малфоя?
Панси, сохраняя невозмутимый вид, собрала всю свою волю в кулак и помотала головой, проклиная наблюдательного Кэрроу, который наверняка углядел и опухшие губы и лихорадочный румянец, и выправленную из юбки рубашку. Спорить с ним она боялась после пощечины, которую получила в тот самый день, закончившийся на кухне встречей с Уизли, но не спорить было выше ее сил. В эту же секунду в голове Панси ослепительной вспышкой мелькнула мысль о том, что Кэрроу почти прав, да только она бежит не со свидания, а почти на свидание...
- Нет, сэр. Патрулирую коридоры, - еле слышно прошептала Панси, желая в эту минуту быть где угодно, но как можно дальше от Амикуса. Даже маггловский дом подошел бы наилучшим образом.
- Какая инициативная девочка, - Кэрроу погладил ее по щеке и провел рукой по форменному галстуку. Паркинсон, застыв, ждала, когда Пожиратель наиграется.
- Ну, иди же. Тебе давно пора быть в своей кровати.
Ох, Мерлин. Этого Панси не рассчитала. Оставаться на месте будет слишком подозрительно, но уйти, когда Уизли угрожает по меньшей мере Круцио, если Кэрроу ее обнаружит?
- Да, профессор Кэрроу, -  уже громче произнесла Панси и на негнущихся ногах пошла дальше по коридору, прочь от двери в класс, где пряталась Уизли. Взгляд Кэрроу будто прожигал дыру в спине, и Панси старалась не обернуться, чтобы не вызвать его подозрений.
Она завернула за угол и остановилась, но тут же заставила себе продолжить движение, потому что не слышала шагов Кэрроу, а значит, он все еще стоит там и прислушивается, ушла ли она.
Панси прошла почти до лестниц, сжимая палочку в кармане мантии так сильно, что у нее затекла рука, а потом сняла туфли и побежала обратно. Прислушалась около заветного поворота, но до нее не доносилось ни звука, осторожно выглянула и выдохнула чуть слышно, увидев, что коридор пуст, а затем подбежала к двери в класс и распахнула ее.
Класс был тих, темен и на первый взгляд совсем пуст.
- Джинни? Это я, можно выходить. Он ушел, - прошептала Панси, уже почти уверенная, что Уизли давно вышла и убежала в свою гостиную, под защиту портрета и бешеного Долгопупса, но стул у кафедры преподавателя отодвинулся и из-под стола появилась Джинни, державшая перед собой палочку.
Паркинсон смотрела, как рыжая идет к ней по проходу между столами в лунном свете, и понимала, что боится за нее не меньше, чем за Драко, и это больше не казалось неправильным. Она бы, наверно, упала от облегчения на пол, если бы не держалась за дверную ручку.
Панси протянула руку и Уизли сделала тоже самое, и тогда они снова переплели пальцы, и стало так неважно, что они обе нарушают все мыслимые и немыслимые правила вечной межфакультетской вражды.

Панси пробормотала пароль портрету на входе в свою комнату, инстинктивно не желая, чтобы его кто-то слышал. Комната старосты была ее личным убежищем, ее спасением от всего подряд, и она не была готова делиться с кем-либо своей территорией, даже сейчас, тем более сейчас.
Проем закрылся за ними, отсекая их от мира снаружи, оставляя их наедине, по настоящему наедине, и на это раз это было взвешенное решение Паркинсон.
Не очень понимая, кто из них должен проявлять инициативу, потому что они обе - о Мерлин! - были девушками, она шагнула к Уизли и обняла ее, гладя по плечам, а затем нашла губами ее губы и снова поцеловала, как там, в коридоре.
С этого мгновения все изменилось и неловкость исчезла. Панси провела рукой по спине Джинни и задержалась на пояснице, поглаживая, а затем обхватила пальцами второй руки подбородок девушки и прижалась губами к тонкой запрокинутой шее, скользя короткими влажными поцелуями от скулы ниже, к плечу, по ключицам. Одежда стала естественной преградой между ними и Панси немедленно занялась галстуком рыжей, развязав и откинув его куда-то прочь. Блейзер Джинни казался просто невыносимым, пока Панси не завладела его краями и не потянула вверх, заставляя гриффиндорку поднять руки, а затем не бросила его куда-то сюда же, на стол, стоящий неподалеку.
Маленькие гладкие пуговички на рубашке Джинни были скользкими как речные камешки, а может быть, у Панси так дрожали руки, когда она расстегивала их, тщательно, не пропуская ни одной. Она могла бы оторвать их одним-двумя рывками, а потом починить простейшим Репаро, но почему-то Паркинсон хотелось сделать все...
Как? Правильно?
Какая глупость, какая нелепость, ничто сейчас не правильно, твердил рассудок, но тело, кожа, каждый нерв говорили, чтобы она продолжала, что Джиневра Уизли именно то, чего ей не хватает, что ей перестанет быть больно.
У Уизли острые худые плечи и сильные руки спортсменки, и Панси целует сначала одно плечо рыжей, а потом другое, опуская руки на талию гриффиндорки и поднимая до полукружий грудей, скрытых под лифом. Кожа у Джинни гладкая и теплая, и Пасни мало впитывать эту теплоту и гладкость только ладонями, и она снова целует Уизли, запуская язык ей в рот и исследуя ее небо и язык, а сама стаскивает свой галстук и расстегивает юбку, позволяя ей упасть на пол, соскользнув по ногам. Она не может снять блейзер, чтобы не прервать поцелуй, но именно этого ей делать не хочется больше всего, и она крепче прижимается к Уизли, закидывая руки ей на шею и балансируя на своих каблуках.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-05-04 19:04:40)

На них обеих остается все меньше одежды и Паркинсон не чувствует неловкости или чего-то подобного. Ей не нужно притворяться смущенной или сгорающей от страсти, как с Драко. Конечно, она сгорала с ним от страсти, но всегда был момент, крошечный миг в самом начале, когда она притворялась, чтобы вызвать страсть в нем. С Джинни это не нужно. С Джинни она может быть собой, сосредоточиться на ощущении ее рук на своей коже, выгибаться под поцелуями рыжей гриффиндорки и закрывать глаза от переполяющих ее эмоций.
Обнаженная грудь чуть мерзнет в первое мгновение, но ту же согревается под горячим дыханием Джинни и Панси стаскивает лямочки ее лифа с плеч и прижимается своей грудью к груди Уизли, дрожа от ощущения пальцев гриффиндорки на своем животе.
Мысли замедляют ход, разбиваются вдребезги и остается только возбуждение и та, кто способна его утолить. Они обе раздеваются окончательно, прерываясь на поцелуи, путаясь ногами и прикасаясь друг к другу короткими дразнящими прикосновениями, пока горячая волна не накрывает их с головой, оставляя только сладкий влажный вкус на губах, поглаживания, от которых хочется вывернуться на изнанку, давая полный доступ к себе самой и маленькое солнце внутри внизу живота, которое яростно пульсирует в такт стуку сердца, а потом обжигающе взрывается, порождая новую вселенную, в которой есть только Персефона Паркинсон и Джиневра Уизли, и которая теперь будет здесь какое-то время: здесь, в комнате Паркинсон, здесь, в интонациях Уизли, здесь.

Панси проводит языком по пересохшим искусанным губам и сглатывает, боясь повернуть голову и посмотреть на Уизли, которая лежит рядом, касаясь коленом бедра Панси. Ей слышно дыхание гриффиндорки и она чувствует пряди чужих волос на своей груди и тепло чужого тела рядом. Ей кажется, что она стонала, но она никак не может собраться с мыслями и припомнить точно, да и ожидаемого стыда не наступает. Сдержанности и стремлению показать себя в лучшем свете не было сегодня места в постели Паркинсон, она не соревновалась с Джинни, она дарила и отдавала, ничего не требуя взамен, но получая сторицей.
Вот только теперь, когда она может мыслить снова, она понимает, что из всех вариантов событий они с Уизли избрали самый опасный и самый неправильный. Панси не умеет принимать решения и следовать им, не умеет быть уверенной, она мечется и сомневается, в первую очередь в самой себе, и поэтому боится посмотреть на девушку рядом.
Ей кажется, что Джинни все поймет по одному только взгляду на нее и Панси очень не хочется этого.
Не хочется, чтобы гриффиндорка думала, что она жалеет.
Паркинсон протягивает вслепую руку и натыкается на пальцы Уизли. Она обхватывает узкую ладонь, чувствуя уплотнение у большого пальца совсем как у Драко: это от метлы, Панси знает, и шепчет в темноту рядом с собой, скрывающую Джинни.
- Мне так страшно.
Эта фраза будто граница, перейдя которую Панси уже не в состоянии замолчать, сдержаться, вернуться в свою идеальную ракушку. Она начинает говорить и слова торопятся, подгоняют друг друга, некоторые источают яд, некоторый - безнадежность, некоторые - страх и нерешительность. Панси говорит, как будто избавляется от долгой болезни, как будто яд выходит из нее вместе со словами, и сейчас она рада, что в комнате темно, и рада, что рядом с ней Уизли, которая молчит и все еще рядом.
- Я так боюсь. Я ничего не понимаю. Все так изменилось. Хогвартс больше похож на поле боя, и теперь это серьезно, а не просто детские шалости. Я не хочу использовать Непростительные, не хочу принимать Метку, не хочу уходить туда. Не хочу быть одна. Мне семнадцать зимой, но я не хочу покидать школу как Драко и Грегори. Я боюсь, я не хочу сражаться. Я так устала быть одна. Ты никогда не бываешь одна, тебя все любят. Криви, Долгопупс смотрят на тебя как на икону. Даже этот младшекурсник, с которым ты и двух раз не говорила, готов был защищать тебя ценой своей отработки, а я... Ты девушка Поттера, и хоть вы и расстались, все знают, что ты его девушка... Наверное, только Пожиратели не догадываются и некоторые парни... Ты ждешь его, потому что хочешь, а я не могу по другому, просто не могу... Драко нет до меня дела, и я не могу его осуждать, он пытается выжить, я знаю. Он там, где-то, возможно, уже мертв или ранен, возможно, он ищет Поттера, возможно, нашел... Я не умею быть без него, но не хочу туда, я не хочу умирать из-за паршивых грязнокровок, не хочу... Я вообще не понимаю, чего я хочу. Что будет потом? Мне так страшно, Мерлин, так страшно...
Панси рвано выдыхает и последние слова едва слышны в тишине комнаты. Она тяжело дышит, чувствуя, как с души пропадает огромная тяжесть, как будто ей нужно было высказать все это, просто пожаловаться, перестать изображать силу и уверенность, которую она не чувствовала, прекратить изображать слизеринскую принцессу, с уверенностью ожидающую своего короля с головой врага.
У Драко не было шансов в этой войне, как и у нее, у Панси.
Через два месяца она достигнет совершеннолетия, ее обручат с кем-нибудь, кого она должна будет терпеть возле себя и в себе, и это будет не Драко с его холодными словами, холодными руками и обжигающе-горячими поцелуями, но хуже всего то, что отец настаивает на Метке. Она примет Метку, примет мужа и отправится в мэнор, чтобы сражаться с какими-то магами, и даже Драко не спасет ее. Если вообще к тому времени еще будет жив.
Паркинсон отдергивает руку от пальцев Джинни и вытирает выступившие злые слезы избалованной девочки, чьи прихоти перестали исполнять.
Ей вообще не нужна эта война, отнявшая у нее мечты и Малфоя. Какое ей дело до Поттера и его драгоценных магглорожденных? Какое ей вообще дело до всего происходящего?
Панси садится на кровати, натягивая теплое одеяло почти до подбородка, и с сомнением оглядывает комнату с разбросанными и белеющими в темноте вещами ее и Уизли.
Как же это все до безумия неправильно. Она должна презирать и ненавидеть Уизли, а вместо этого хватается за нее как за спасительную соломинку, как будто Джинни может ей помочь хоть в чем-то. Это гриффиндорцам нужна помощь, но они, как обычно, такие сильные и непогрешимо правильные, что готовы помогать всем на свете.
Панси зло смеется от этой мысли.
- Тебе, наверное, надо, чтобы в тебе кто-то нуждался. Поттеру в этом смысле повезло больше: он нужен всему магическому миру.
Но она тут же раскаивается в своих дурацких словах и снова поворачивается к Джинни, вглядываясь в темноте в бледное лицо гриффиндорки.
- Прости меня, - чуть слышно шепчет Панси и слова просьбы так легко слетают с ее губ, как будто ждали этого момента. За Круцио, за упоминание о Поттере, за желание причинить боль, за то, что произошло сейчас. За все, что изменило слизеринскую принцессу Паркинсон и никогда не даст гриффиндорской принцессе Уизли стать прежней.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-05-27 12:57:37)

Ответ Уизли удивляет слизеринку: она и не думала, что за всей этой отвагой и безрассудностью есть и нормальный страх, и неуверенность, и желание убежать как можно дальше... Она никогда раньше не представляла себе, что героизм может быть таким, немного вынужденным, как строка в списке дел на сегодня... Как, например, подготовка к ЖАБА или свидание с навязчивым кавалером. 27 ноября - быть героем, так, что ли?
Панси тихонько смеется и тут же замолкает, потому что Джинни продолжает говорить.
Уних нет выбора, у всего этого поколения. Ни у нее, ни у Джинни, ни у Драко, ушедшего в неизвестность от своих белоснежных рубашек и шелковых носовых платков. Даже Гарри Поттер лишен выбора и должен просто сделать то, что от него требуется.
При этой мысли становится совсем неуютно, как будто их жизнь - это просто чей-то сценарий, где они не могут выйти за границы отведенного им пространства... Хотя вряд ли то, что произошло между ней и Уизли, входило в первоначальный план. Паркинсон жмурится, когда Джинни гладит ее по лицу, потому что не хочет видеть слез гриффиндорки, благодарю покорно. Джинни Уизли не должна плакать, иначе кнат цена этому миру со всеми его чудесами. Уизли должна быть сильной, крикливой, дерзкой и невыносимо-самоуверенной.
А еще нежной, обжигающей, такой необходимой.
Я нуждаюсь в тебе, хочется сказать Панси. Плевать, что Поттер занят миром, ты нужна мне.
Но как умненькая девочка со Слизерина, Панси предусмотрительно молчит. Эти мысли пугают ее, поэтому она подальше отодвигает их в сознании и пытается улыбнуться в ответ Уизли. Это невероятно: Джинни утешает ее. Говорит, что все обойдется, хотя Панси только что едва ли не прямым текстом сказала, что уже возможно через полгода она будет убивать родствнников рыжей... По-крайней мере, пытаться.
И охотиться за ее любимым. Но Джинни не злится, она просто уговаривает Панси, что этого не произойдет, как могла бы успокаивать обиженного первокурсника.
Но больше, чем слова, Панси утешает то, что Джинни касается ее, ласково гладя по подбородку. От прикосновений намного лучше, намного теплее. И кажется, что все и правда станет хорошо. Только что же между ними такое творится?
Ответ, что дело в сексе, глупый. Если бы им обеим нужен был секс, пусть даже нетрадиционный, не было ни малейшей необходимости делать это друг с другом. Персефона и Джиневра не должны были даже пересечься в одной точке, не то, что целовать друг друга.
Паркинсон опускает глаза и натягивает одеяло повыше, потому что ей сейчас немного стыдно и неудобно, а еще из-за того, что она чувствует какое-то странное нечто просто из-за того, что рядом Уизли.
Это могло было быть счастье, будь рядом Драко, но от этого неопознаваемого тоже тепло.
- Бездна взывает, - говорит она тихо. - Пароль от моей комнаты - "Бездна взывает". На случай, если в твоей гостиной будет шумновато или захочешь спросить что-то по программе своего курса...
Мерлин Великий, что она несет. Осталось только предложить делать вместе домашние задания и сходить в Хогсмид.
Она даже подруг редко приглашала посидеть в своей комнате, а тут вдруг взяла и сказала пароль...
Зато ей не будет холодно и настолько страшно, когда рядом Джинни. Так что пускай она и првда делает тут уроки.
Паркинсон оценивает перспективу вообще не выпускать Уизли из своей комнаты как маловероятную, но улыбается при этой мысли.
Из более двух сотен старшекурсников в этом замке им с Уизли не посчастливилось натолкнуться друг на друга. Но сделанного не исправишь, а Паркинсон вообще не привыкла отступать.
В углу комнаты вспыхнул камин: хогвартские эльфы принялись за работу, а значит, скоро утро.
Уизли нужно как можно скорее оказаться в своей спальне, пока ее отсутствие незамечено.
Панси обнимает Уизли за голые плечи и притягивает к себе. В ее поцелуе отчетливо проскальзывает вина, благодарность и неуверенность.

Через несколько дней, когда снег уже начинает понемного выпадать с утра, чтобы растаять к обеду, Панси задумчиво ковыряется в завтраке, а перед ней приземляется огромный черный филин. Филина зовут Редуктус и Паркинсон отлично знает его хозяина, который придумал назвать птицу своим любимым на втором курсе заклинанием.
Драко написал ей. За несколько месяцев наконец-то ответил.
Панси ревниво оглядывает Асторию Гринграсс напротив, которая с кислой миной делает вид, что не замечает филина. Ей письма нет. Малфой написал только Паркинсон, и сознание этого заставляет вспыхивать щеки румянцем.
Она допивает кофе, заставляя руки не дрожать, гладит птицу по блестящим перьям и выходит из-за стола. Завтрак для нее окончен. Буквы ее имени, изящно выписанные рукой Малфоя, радуют как долгожданный подарок, чем и являются на самом-то деле.
Панси держит осанку, пока идет через Большой Зал, даже забывая кинуть бытрый ободряющий взгляд на Джинни, как делала каждый день с тех самых пор, как... как стала это делать. Ей сейчас важнее всего найти тихий уголок и прочесть письмо, конверт которого приятно тяжел.
Какой-то класс, парта у самого окна, морозный узор на стеклах окна...
Драко пишет, что жив и скучает. От этих незамысловатых слов, даже не приправленных сарказмом или почти обидной шуткой, Панси прикусывает губу. Слишком дорого стоят эти фразы от ее снежного принца.
Видимо, смерть Маркуса подействовала и на него.
Малфой сообщает, что уже два дня находится в мэноре. Что был ранен в том же рейде, где погиб Флинт, но его вроде наскоро подлечили и все казалось благополучным, однако заклятье оказалось с сюрпризом, да еще какая-то маггла проткнула ему ногу вилами пару дней назад, поэтому сейчас он списан до выздоровления. Панси несколько раз перечитывает некоторые места, потому что ее мозг отказывается верить, что это Малфй пишет в двух словах о ранении, о лечении вне больничных условий, о вилах. Тот Драко, которого она знает, который любит терпкое вино, ежевику и сливовый пудинг, которого раздражает громкий смех, дешевые духи и красное белье, просто не может участвовать во всем этом. Слишком это напоминает бред, слишком не для него.
Панси почти в ужасе, потому что она представляет себя на его месте. Боль от ранения, грязь, вокруг очаровательные соратники и командует кто-то из Ближнего круга вроде Кэрроу...
У нее мороз идет по коже и она закрывает лицо руками, не обращая внимания, что мнет драгоценный пергамент.
Война становится непозволительно близко к ней, ужасая своей изнанкой, скрывающейся за громкими лозунгами и факультетским снобизмом.
Но она не должна демонстрировать свой страх. Надменность. уверенность, самодовольство - вот три кита. на которых держится Слизерин.
Паркинсон снова перечитывает письмо, понимая, что однофакультетники непременно захотят узнать подробности, а дать им прочесть письмо она не сможет, поэтому придется пересказывать...
Натолкнувшись на фамилию Уизли, написанную красивым, но немного нервным теперь почерком Драко, она в первую минуту не понимает, как он узнал о Джинни... А потом дочитывает и понимает, что речь идет о семье гриффиндорки.
У Лорда возник очередной план, касающийся поимки Поттера, и он отменил приказ найти и уничтожить семьи всех предателей крови. Малфой, который как раз был в группе занимающихся попытками обнаружить ненаносимые дома Уизли (Артура и его старшего сына), был рад, это читалось даже в его малоэмоциональных строчках. Видимо, эти попытки стоили многого.
Панси дочитывает письмо и складывает его в карман мантии. Наверняка Джинни волнуется за родных, и ведь не будет никаким не предательством, если Панси просто расскажет ей, что на некоторое время семья Уизли будет оставлена в покое. Драко свободно пишет об этом, едва ли это большой секрет, зато рыжая станет чуть менее беспокоиться о родителях и братьях.
О планах по поводу Поттера Панси решает не говорить. Это совсем ни к чему.
Она отправляется в совятню и пишет Джинни записку с двумя словами - "бездна взывает". Разумеется, без подписи.
Это не предательство Драко, вовсе нет. Это просто ответная любезность, так думает Панси, входя в гостиную своего факультета, где все разговоры тут же затихают в преддверии новостей с Большой Земли.

Святой Гарри Поттер! Везде он, всегда он!
Панси не замечает, как сжимает в кулаке драгоценный пергамент, исписанный тонким почерком Малфоя. От слов Джинни ей хочется отвесить той пощечину, чтобы заставить хотя бы минуту не думать о Поттере.
Именно он виноват, что все это происходит сейчас с ними! Виноват тем, что выжил! Если бы он умер тогда, много лет назад, то никакой войны бы уже и не было, и Драко Малфой, который ненавидел кота Миллисент из-за двух царапин на втором курсе, не писал бы с таким равнодушием, что был ранен и что какая-то маггла воткнула ему в ногу вилы...
Вилы, Моргана Великая! Панси даже подумать не могла, что нечто подобное может случиться с Драко, однако он написал об этом между прочим, нисколько не попытавшись впечатлить ее, не в погоне за сочувствием и вниманием...
Что же с ними со всеми произошло?
Умри Поттер давным-давно, Драко не оставил бы ее одну, был бы сейчас рядом с ней, их отцы не поругались бы и она уже почти год как носила бы на пальчике кольцо - символ помолвки. И их самой большой проблемой были бы ожидаемые ТРИТОНы, а не мысли о том, как выжить...
Умри Поттер давным-давно.
Панси холодно смотрит на взволнованную и разозленную Уизли, не желая демонстрировать, что ей неприятны слова гриффиндорки.
- Не кричи, пожалуйста, - сухо произносит она, хотя Джинни и не кричит, вот совсем голос не повысила. - Я просто думала, что тебя волнует судьба родителей и ты обрадуешься, узнав, что Лорд какое-то время не будет посылать своих слуг на их поиски. Однако вижу, что ты не способна оценить такие подарки судьбы.
Она аккуратно сворачивает пергамент и кладет его в одну из книг на столе, обернувшись на мгновение. Ее слова похожи на оправдание, но не являются оправданием, и Уизли тоже понимает это.
- Я вовсе не, - начинает говорить Джинни, но Паркинсон жестом обрывает ее:
- Я поняла. Спасибо, что зашла. Тебе, наверное, пора, пока не стало совсем поздно. Если встретишь кого-то, то сошлись на то, что помогала мне составлять списки неуспевающих для директора Снейпа.
Она говорит все это безупречно вежливо и ледяным тоном, которому научилась у Малфоя, зато Уизли морщится точь в точь как недовольный Поттер. Не продолжая наблюдения, Панси кивает и садится за стол, возвращаясь к ответу для Драко, который пишет с самого утра. Она берется за перо, чутко прислушиваясь к тому, как сейчас за ее спиной хлопнет дверь и она снова останется одна, уже жалея о своих словах и поведении, когда на ее плечо ложится узкая горячая ладошка Уизли.
С кончика пера срывается капля чернил и лениво плюхается на пергамент, растекаясь по слову "беспокоюсь" и "дорог мне".
- Спасибо. Я поняла, ты хотела подбодрить меня, - совсем другим тоном говорит Уизли и Панси чувствует огромное облегчение, однако характер, истинный слизеринский характер берет верх и она дергает плечом.
- Вот еще. Просто эта новость тебя касается напрямую, а мы с тобой вроде как...
Что они вроде как, она не договаривает. Дружбой "это" не назовешь, а другого слова у Паркинсон нет, поэтому она оставляет конец предложения не высказанным, просто висящим в воздухе.
Уизли не убирает руку и стоит тихо-тихо за спиной. Так тихо, что Паркинсон кажется, что она затаила дыхание, и поэтому ее дыхание начинает сбиваться. Ей вообще тяжеловато дышать рядом с Джинни Уизли, она заметила это еще на кухне, при той встрече.
- Так странно это, - едва слышно говорит она и наклоняет голову к плечу, касаясь щекой тыльной стороны ладони Уизли. - Что я больше не ненавижу тебя. Наверное, я устала ненавидеть кого-то.
Пальцы Джинни чуть дрожат на плече, как будто она решает, убрать руку или погладить, но Панси не дает ей сделать этот выбор, крепче прижимаясь к руке, зажимая ладонь гриффиндорки между плечом и щекой, трется о нее как кошка, а затем перехватывает ее руку своей и мягко тянет к себе, заставляя Джинни прижаться к ее спине.
Запрокидывая голову, Панси тянется вверх губами и в какой-то момент Уизли тоже тянется к ней.
Этим поцелуем они подтверждают, что мир восстановлен. Джинни остается почти до утра и уходит, когда незаметные хогвартские эльфы начинают чистить камин в комнате Панси. Она собирается почти бесшумно, натягивает симпатичные синие штаны и свитер с высоким горлом, завязывает волосы в привычный хвост и уничтожает взмахом палочки засос на шее. Паркинсон из-под ресниц наблюдает за ее собираниями, завернувшись в одеяло как в кокон и молчит, но теперь это молчание дружеское, теплое. В ее комнате пахнет Джинни Уизли, ее кровать пахнет Джинни  Уизли. Даже от нее самой пахнет Джинни Уизли и это помогает Панси чем-то.
Жизнь прекрасна в это декабрьское утро, которое пахнет Джинни Уизли.
Панси долго лежит на кровати, уткнувшись в подушку и вспоминая каждое мгновение, проведенное с гриффиндоркой, потому что они помогут ей прожить этот день, а за ним и еще несколько. Она не влюблена... Почти не влюблена, но все же есть что-то в Джинни, что так необходимо Паркинсон.
Они как две заколдованные принцессы, одна  - в подземельях, другая - в своей башне, вот только принцы их затерялись в огромном и неприветливом мире за стенами их владений, поэтому им приходится целовать друг друга, чтобы иметь силы ждать дальше.
Когда звенит будильник, подпрыгивая на тумбочке под собственные пронзительные трели, Панси сбрасывает его на пол и идет в ванную. Будильник маггловский, переколдованный, чтобы работал в школе, шутливый подарок Блейза к началу года, поэтому Панси совсем не жаль его.
Она стоит некоторое время перед душем, а потом решительно шагает под обжигающе-горячие струи воды, смывая с себя запах Джинни.
Проходит несколько дней. Днем Панси прилежно учится, успешно деля вид, что ей есть дело до превосходства магов над магами или прочей пропагандистской ерунды, а ночи принадлежат ей и Уизли, а когда Джинни не приходит, то Панси просто вспоминает Драко и их самый счастливый пятый курс, до всего, когда он улыбался ей открыто и искренне, и держал за руку, и целовал так, что у нее дух захватывало от мятного вкуса его холодных и настойчивых губ...
Как она подозревает, Джинни Уизли в те ночи, в которые не приходит к ней, тоже проводит ночи за воспоминаниями о Поттере. Они же заколдованы, каждая в своем королевстве, и кроме общей границы, у них нет более ничего общего. Кроме границы, любви и надежды.
Иногда Панси думает, а что делает Уизли, когда вспоминает Поттера. Плачет ли она, пишет ли письма, которые нельзя отправить, перебирает ли колдографии, а может, ласкает себя, зажмурившись и представляя, что рядом - Гарри Поттер. ловя в ночной тишине ускользающую память?
Сама Панси делает все это, вспоминая Драко, но она никогда не спросит Джинни об этом, потому что есть темы. которых лучше не касаться, и дело не в том, что вообще можно объяснить словами.
А потом однажды это шаткое равновесие грубо нарушается реальными миром, который вторгается в размеренное существование школы как раковая опухоль. меняя всех и все. Панси замечает признаки уже за завтраком, куда приходит с огромным опозданием. Ей бросается в глаза застывшее лицо Джинни за гриффиндорским столом, и она уже знает, в чем дело: в Гарри Поттере...
Что-то с Поттером, что-то с Поттером, стучит ее кровь в ушах.
Пот-тер, Пот-тер, выстукивает сердце.
Она кидает быстрый взгляд на взволнованно крутящую в руке вилку Миллисент, хтя и сохраняющую на лице полную невозмутимость, и садится рядом, принимаясь накладывать на тарелку вафли и делая вид, что полностью поглощена этим занятием.
- Ты не в курсе? - наконец, не выдерживает Миллисент.
- Не в курсе чего? - Панси засовывает в рот кусок вафли и жмурится будто от удовольствия.
- Говорят, Поттер мертв!
Только не смотреть на Джинни, не смотреть на Джинни...
- Вроде его убил кто-то из егерей Грейбека при попытке поймать... Конечно, егерь мертв, Темный Лорд был очень недоволен, но и Мальчика-Который-Выжил больше нет! - торжествующим шепотом заканчивает Булстроуд.
Почему вафля такая безвкусная? Почему во рту будто резина, которая никак не жуется? Когда хогвартские эльфы разучились готовить?
Панси проглатывает вязкий комок теста и запивает его таким же безвкусным соком.
- Ты рада? - требовательно спрашивает Милли, наклоняясь к ней ближе. - Рада? Ведь это значит, что Драко...
- Я очень рада! - перебивает ее Панси. - Но одна-единственная смерть, пусть и Поттера, ничего не решит...
Это вырывается у Панси случайно и она уже корит себя за несдержанность. потому что Миллисент внимательно смотрит на нее с недоуменным выражением лица.
- Ну конечно, я рада, - снова повторяет Паркинсон уже куда более убедительно и улыбается Милли. Улыбка выходит искренней, торжествующей, радостной, и только когда Панси встречается взглядом с Джинни Уизли, с белым как мел лицом сидящей на своем постоянном месте, она понимает, что обмануть получилось не только Булстроуд.
Днем на маггловедении Панси пишет письмо Драко, в котором спрашивает, правдивы ли слухи, краем уха прислушиваясь к болтовне гриффиндорских семикурсниц. В разговоре девчонок несколько раз всплывает имя Джинни, но как не прислушивается Панси, она не слышит никаких подробностей.
А потом ее отвлекает Дафна, которая на дежурную фразу профессора Кэрроу "есть ли вопросы" тянет руку и, когда женщина разрешает ей говорить, интересуется, а правда ли, что Гарри Поттер мертв.
В классе повисает такая тишина, что слышно, как падает на пол лист пергамента, который уронила Патил. Алекто Керроу не отвечает, но улыбается так, что Паркинсон понимает - мерт. Гарри Поттер мертв.
Джинни не приходит в эту ночь, а Панси не знает, ждет ли она. Она не уверена, что хотела бы видеть рыжую гриффиндорку, если бы узнала о смерти Драко, поэтому она просто позволяет всему идти своим чередом. Джинни не приходит и на следующий день, и после, и после, и после...
Панси уже начинает казаться, что тех ночей и не было вовсе, и она избегает патрулировать коридоры вблизи гриффиндорской башни и садится в Большом Зале за стол так, чтобы не видеть гриффиндорцев.
Рождественские каникулы приближаются, она надеется увидеться с Драко и даже весьма стоически воспринимает схожие надежды Астории, которые та демонстративно озвучивает в гостиной факультета. Ей не должно быть дела до рыжей Джинни Уизли, но все таки есть.

Хогвартс кажется Панси совсем пустым теперь, когда последние следы присутствия Драко в нем испаряются, когда Поттера больше нет, а Джинни Уизли не приходит к ней. И вообще она почти не видит гриффиндорку, и это, наверное, к лучшему. Паркинсон уверена, что Джинни сейчас нуждается в друзьях и близких, и уж точно не нуждается в ней, потому что любые ее слова о сожалении по поводу смерти Поттера будут выглядеть плохой шуткой. Только вот она и правда немного жалеет. В основном, из-за Джинни. Но соваться к рыжей с этим просто невозможно, поэтому Панси вновь начинает больше времени проводить в гостиной своего факультета, а не торопится к себе в комнату сразу же после ужина, ожидая приходы Уизли.
Дафна и Миллисента принимают ее возвращение как данность, списывая ее осенние странности на волнение за Драко. Она, конечно, волнуется за Драко, но отдает себе отчет, что Малфой изменился, возможно, даже сильнее, чем она думает. Тон его последнего письма, усталый, пресыщенный, разочарованный и почти равнодушный к самому себе ее испугал, поэтому ей мучительно важно увидеть Драко, посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что с ним произошло там, за пределами Хогвартса. И ей кажется, что Астория совсем не понимает, что означает для Драко война.
Только вот и тут она ошибается.
Она сидит однажды в гостиной, придвинув кресло к самому камину так, что ей почти жарко, и ждет возвращения из библиотеки Дафны, чтобы вместе сделать никому ненужную работу по Чарам, и к ней подходит Астория, сама, по своей воле. Астория облокачивается на спинку кресла и смотрит на огонь. Панси поднимает голову, потому что ее раздражает и немного удивляет такое поведение младшей Гринграсс, но не нарушает тишину, выжидая.
- Не думай, будто со мной ему будет хуже, чем с тобой, - тихо и уверенно говорит Астория наконец, резко отворачивается и отходит в противоположный конец гостиной, где сидит ее подружка Рувье.
Панси теряет дар речи в первые мгновения, а потом понимает, что ей нечего ответить. Астория права: Драко не будет с ней хуже. Вообще-то, положа руку на сердце, Панси даже не уверена, что Малфою есть большое дело до того, кто именно станет его женой. Скорее всего, ему наплевать. Не потому что ему наплевать на них, а просто потому что он не видит большой разницы между нею, Персефоной Паркинсон, и Асторией.
Эта мысль накатывает на нее подобно ледяной волне и Панси протягивает руки к огню, чтобы согреться. Она уже давно запуталась в том, что с ней происходит, в своих чувствах и желаниях, а теперь мир начинает постепенно приходить в понятное состояние.
Встреча с Драко на каникулах ей поможет. Панси верит в это.
Утром дня начала каникул, когда Панси завтракает в большом зале, в уме прикидывая, не забыла ли она что-то уложить в сундук, ей приходит ответ от Малфоя. Он пишет, что не мог ответить раньше, так как отсутствовал в мэноре, что чувствует себя отлично и его нелепые раны зажили быстро и лучшим образом. К письму Драко прилагает порт-ключ, которым предлагает воспользоваться на следующий день после приезда домой: это самое нестандартное приглашение в гости, которое Панси довелось узнать. А еще он пишет, что новость о смерти Поттера преждевременна. Что Золотой Мальчик жив и относительно благополучен.
Этой новостью с однокурсниками Панси предпочитает не делиться. Она складывает письмо и прячет его глубоко в карман школьной мантии, а затем принимается задумчиво мешать остывший чай. Есть только один человек, которому следует узнать то, что только что узнала Паркинсон, но Джинни Уизли не видно в Большом Зале.
Все оставшееся до отъезда время Панси проводит, бездумно прохаживаясь по коридорам замка в тщетной надежде встретить гриффиндорку. Минуты утекают между пальцами почти ощутимо, а Джинни Уизли по-пержнему нигде нет.
И только столкновение на платформе доказывает Паркинсон, что Уизли действительно существует, а не является плодом ее фантазий.
Панси смотрит прямо на Джинни, на мгновение забывая о том, что вокруг них студенты, что такой долгий взгляд недопустим. Она впитывает в себя каждую черту внешности Джиневры: ее болезненную бледность, сухие обветренные губы, круги под глазами, небрежно завязанные волосы... Уизли становится ощутимо материальнее с каждой секундой, и в памяти Панси воскресает все то время, что они провели рядом друг с другом от первой встречи до самой последней. Каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый поцелуй. Это вынужденное отсутствие Уизли начинает казаться совершенно невыносимым, Панси уже не понимает, как она провела эти странные дни, наполненные вымученной деятельностью и попытками не думать о гриффиндорке.
Джинни отводит взгляд,  и Панси не остается ничего другого, как сделать то же самое, но всем своим существом она противится этому. Ей нужна Джинни, и она уверена, что это взаимно. Что-то есть между ними, какое-то внутренее, подкожное взаимопонимание, и теперь, когда Поттер вернулся в мир живых, они снова наравных и снова могут делать все то, что делали до этого.
Решив, что она должна попытаться как-то увидеться с гриффиндоркой до того, как Хогвартс-экспресс привезет их на Кингс-Кросс, где их пути окончательно разойдутся, она делает вид, что хочет поспать, и Дафна и Миллисент уходят в другое купе, откуда чуть слышно начинает звучать смех и звуки подрывного дурака.
Она все еще думает об этом, когда поезд резко тормозит. Больно стукнувшись головой о стенку купе, Панси выглядывает в окошко и видит, как в последний вагон, где обычно едут гриффиндорцы, заходят маги в облачении Пожирателей Смерти. Сердце Панси делает резкую остановку, как и поезд только что,  затем начинает биться с сумасшедшей скоростью. Она сжимает руки перед собой, невидяще уставясь сквозь окно.
Что же делать?
Она вылетает из купе, пробегает мимо удивленно выглядывающих в коридоры однокурсников и приникает к двери в следующий вагон. Сквозь стекло в двери противоположного конца вагона она видит третий вагон от того, где расположились слизеринцы, и видит, как в него заскакивает фигурка, рыжие волосы которой взметаются огненными всполохами над головой.
Это Уизли.
- Луна Лавгуд, Джиневра Уизли! - долетает до Паркинсон усиленный заклинанием голос Кэрроу за ту секунду, пока Уизли не закрывает свою дверь, и тут оцепенение слетает с Панси.
- Всем разойтись по купе, - рявкает она, поворачиваясь лицом к своему вагону.
- Что происходит? - недовольно вопрошает Бэддок, шестикурсник с невнятной родословной.
- Пожиратели ищут предателей крови. А ну назад, не путайся у них под ногами! - резко отвечает Панси. Оценив перспективы, Бэддок скрывается в купе. Через мгновение коридор пуст: никто не хочет связываться с Паркинсон, когда она в таком настроении, да и в том, чтобы попасться под руку Пожирателям, нет ничего хорошего.
Панси взволнованно прикусывает губу и поворачивается к двери между этим купе и следующим как раз вовремя: Джинни Уизли расталкивает когтевранцев и распахивает дверь, отделяющую ее от Панси.
Дверь захлопывается с глухим стуком, когда Паркинсон обхватывает Уизли за талию и зажимает рот ладонью, а потом втаскивает в купе, где сидела до этого. Как раз вовремя, потому что усилившийся галдеж когтевранцев подсказывает, что они увидели Пожирателей.
Джинни сопротивляется ожесточенно и Панси понимает, что долго она ее не удержит.
- Да молчи же ты, дура. Или жить надоело? - шипит она, не скрывая своего раздражения. В конце концов, она сейчас гловой рискует. Уизли смеряет ее недоверчивым взглядом, но утихает, и Панси убирает руки и подавляет желание поцеловать упрямо сжатый рот гриффиндорки.
- Он ушел, ты в безопасности. Кэрроу не будет проверять купе слизерина на наличие рыжей Уизли, - говорит Паркинсон.
Уизли лживо утрверждает, что не нуждается в ее помощи, но Паркинсон с помощью палочки запирает дверь и садится на полку напротив Джинни. А затем глубоко вздыхает, набираясь смелости, чтобы сказать то, что должна сказать.
То, что Поттер жив.
Уизли поворачивается к ней и у Панси все внутри переворачивается от ее счастливого вида. Никто и никогда не смотрел так на Паркинсон кроме Джинни Уизли, и ей до слез жаль, что не она является причиной такого взгляда, хотя она и понимает, что это справедливо: Уизли любит Гарри Поттера и вполне закономерно счастлива, узнав, что он жив. Так что спасибо тебе, Панси, за новость, ты свободна...
Но вот следующее, что делает Джинни, выбивается из картины, которую Панси себе уже четко представила. Губы Джинни на ее губах, и это так хорошо и так правильно, что Паркинсон снова теряет голову. Как будто она что-то значит для Уизли. Как будто рыжая хочет ее не меньше своего драгоценного героя.
Панси отвечает на поцелуй, закрывая глаза, чувствуя руки Уизли на своей спине. Это совершенно дикое ощущение, дикое из-за той бури эмоций, которую оно вызывает в Паркинсон.
Они целуются исступленно, смешивая адреналиновое и сексуальное возбуждение, страх и облегчение в один ядерный коктейль. и Панси чувствует, как из ее виска будто вынимают ледяную спицу, которая не давала ей дышать и наслаждаться каждым вздохом все это время с того утра в Большом Зале.
- Мисс Паркинсон? - стук в дверь прерывает эйфорию и Панси оглядывается на дверь купе, чуть отстраняясь от Джинни, а затем переводит на нее перепуганный взгляд.
Голос незнаком, но от этого еще хуже.
Джинни не двигается, как будто под действием Ступефая, и Панси выдыхает, понимая, что задерживает дыхание уже некоторое время.
Она молча указывает Джинни на багажную полку и когда гриффиндорка легко залезает туда, невербально накладывает чары отвлечения внимания. Уизли не видно, но предосторожности не бывают лишними.
Совершив все эти манипуляции, Панси подходит к двери и кладет ладонь на ручку.
- Мисс Паркинсон, откройте дверь, - голос звучит требовательнее и Панси резко проворачивает ручку и открывает дверь достаточно широко, чтобы не вызвать подозрений.
В коридоре стоят Амикус Кэрроу и незнакомый Панси высокий старый Пожиратель в богато украшенной мантии. Панси невоспитанно таращится на повязку, закрывающую его левый глаз, а потом все же вспоминает о манерах.
- Господа? Профессор Кэрроу, что-то случилось? Почему поезд встал?
- Почему вы заперли дверь, мисс? - незнакомый Пожиратель игнорирует вопросы Панси и ведет себя так, что сразу же становится ясно, кто тут главный.
- Увидела суету в соседнем вагоне и начала нервничать. Слизеринцев сейчас не очень-то любят, не хотелось попасть под случайное или не случайное проклятие, - с гримаской поясняет она, стараясь сохранять спокойствие. Кэрроу бормочет что-то, что означает подтверждение слов Панси.
- Никто не пробегал через ваш вагон? - допрос продолжается.
- Пробегал, кажется. Я слышала шаги в коридоре и порадовалась, что заперла дверь. А что случилось? Нападение на поезд? - пожиратели обмениваются кривыми ухмылками. Нападение, понимает Панси. Вот они и есть нападающие.
- Ты не видела Уизли или Лавгуд? - подает голос Кэрроу.
- Нет, профессор Кэрроу. Я никого не видела. О, то есть, видела Джинни Уизли на станции в Хогсмиде, но после, в поезде - нет, - лжет Панси, не отрывая глаз от второго Пожирателя, который кажется ей более опасным. Его единственный глаз сверкает как драгоценный камень и Панси не по себе.
- Кто в находится в следующем купе? - задает вопрос одноглазый.
- Дафна и Астория Гринграсс, Блейз Забини, Миллисент Буллстроуд и Тристан Харпер, - докладывает Панси. - А что случилось? Те, кого вы ищете, что-то натворили?
- Ничего не случилось, мисс Паркинсон. Оставайтесь в своем купе и заприте дверь снова. Не хотелось бы, чтобы вы пострадали. Ваша мать будет расстроена, - незнакомый Пожиратель держится с таким апломбом, как будто они встретились на приеме в Малфой-мэноре. Это выглядит странно и отчасти пугающе.
- Спасибо, сэр, - тихо отвечает Панси и делает, как ей велено.
Когда она слышит, как мужчины стучатся в следующее купе, она встает на нижнюю полку и заглядывает в убежище Джинни Уизли. Та лежит на боку, не сводя лихорадочно блестящих глаз с Панси.
- Ты знаешь, кто этот второй? - шепотом спрашивает Панси и тут же ловит себя на мысли, что это ужасно глупо: что она спрашивает у Джинни о личностях пожирателей, хотя должно быть наоборот.
- Да, я узнала голос. Это Антонин Долохов, - так же шепотом отвечает Уизли, как будто они обмениваются сплетнями об однокурсниках. Панси медленно кивает и спускается.
Они сидят тихо как мыши, Панси внизу, Джинни наверху, пока поезд не начинает движение снова.
Панси выглядывает из окна и видит стоящих у насыпи Долохова, обоих Кэрроу, еще одного незнакомого Пожирателя и какого-то совершенно дикого вида мага с ним, который больше напоминает животное, чем человека. Рядом с высоким незнакомым Пожирателем стоит Луна Лавгуд с совершенно потерянным видом. Пожиратель держит ее за плечо и Панси готова поклясться, что на плече у Лавгуд к вечеру будут очень несимпатичные синяки.
- Они поймали Лавгуд, - говорит она в пространство купе. Джинни спрыгивает с багажной полки с такой быстротой, что Панси приходится схватить ее снова и потянуть вниз, на себя. Они почти лежат на полке, зато их не видно в окне.
- О нет! - восклицает Уизли, пока Панси крепко держит ее за руки. - Луна! Что они с ней сделают?!
- Понятия не имею, зачем им могла понадобиться Лунатичка. Лучше подумай, что ты будешь делать. Вряд ли это последняя попытка, - непонятно на что злится Панси.
- Я должна идти... Невилл, наверное, с ума сходит, - заявляет Джинни и даже порывается встать.
- Нет! - громко противится Панси. - Никуда ты не пойдешь. Откуда ты знаешь, сколько их было всего и не остался ли кто-то в поезде? Сиди тут, пока мы не прибудем в Лондон. Я соврала всем, что хочу поспать, и нас никто не потревожит.
Уизли молчит, что-то решает про себя, но потом сдается и замирает на сидении. Панси выдыхает благодарение Мерлину и устраивается поудобнее, чувствуя тепло Джинни рядом.
- Я скучала, - тихо говорит она. - Пообещай, что будешь осторожна.
Джинни молчит, но обнимает ее за шею и это лучше любых слов.
Остаток пути они проводят молча.
В Лондоне они выжидают, пока все слизеринцы покинут вагон, а потом Уизли осторожно выскальзывает из поезда. На перроне мечется Долгопупс с кровоподтеком на щеке и, завидев Джинни, кидается к ней. Панси останавливается на подножке, ей снова не место в жизни Уизли.
Она замечает своего эльфа, мнущегося на крае платформы, и велит ему забрать багаж.
Проходя мимо взволнованно обсуждающих что-то Джинни и Долгопупса, она сохраняет надменный вид, даже не поворачивая головы. Эльф протягивает ей порт-ключ домой и Панси исчезает с платформы.
Наверное, Уизли придется постараться, чтобы объяснить свое счастливое спасение.
А еще Панси надеется, что Джинни не вернется в школу после каникул. И в то же время очень хочет, чтобы та вернулась. Если ее бросит еще и Уизли, она точно сломается.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-10-11 22:44:57)