3. Встреча третья

   Рабастан должен торчать в Министерстве и следить за работой комиссии по учету магглорожденных, но ему откровенно скучно в компании со слащавой Амбридж, сюсюкающей с ним как с любимым племянником. Рудольфус полностью поглащен каким-то своим делами, Долохов вновь отправлен в восточную Европу, Нарцисса окончательно стала избегать Рабастана, и Беллатриса ему и со здоровой головой не очень нравилась, поэтому Лестрейндж имитирует занятие и отправляется в Хогвартс со срочной комиссией, надеясь, что Кэрроу скучать не дадут.
   Он ошибается. Единственным развлечением, которое ему могут предложить брат и сестра помимо выпивки, становятся пытки и наказания, а Рабастан не видит в этом смысла и, будучи исключительно прагматичным человеком, не занимается бессмысленной ерундой. Отстояв с полчаса в зале в подземельях, который был превращен в пыточную не так давно - раньше здесь хранилась массивная старая мебель, не поддающаяся трансфигурации по разным причинам - и вежливо покивав на восторженные вопли Алекто о том, что они вот-вот сломают гриффиндорцев, он прихватывает с собой бутылку и отправляется гулять по Хогвартсу.
   Смысла в ломании гриффиндорцев он тоже не видит. Какая разница, сломаются они сейчас или позже, когда с их Гарри Поттером будет покончено, как с Дамблдором? Эти подростки с плотно сжатыми губами и ненавистью в глазах будут расти уже в новом мире, чистом мире, и скоро они поймут, что заблуждались, наслушавшись кучки сладкоголосых болванов, так зачем настраивать их против себя еще сильнее? Война есть война, но они воюют не с детьми, как бы там не казалось со стороны.
   Дело таких как Кэрроу построить новый мир и, как совершенно верно повторяет Долохов, они строят его не для себя. Это Рабстан чувствует особенно остро, что не для себя. Ему после Азкабана вообще мало что интересно, и уж точно не пытки, Темная Магия или бессмертие.
   Задумавшись, он не сразу замечает, что ноги привели его к гостиной слизерина, и это смешно, потому что Рабастан отдает себе отчет, что дома у него фактически нет - Лестрейндж-Касл был разрушен в 1981 - и в каком-то смысле Хогвартс заменяет ему дом. Хорошо, что не Азкабан.
   Он разворачивается, чтобы уйти и вообще вернуться в мэнор, чтобы бесцельно слоняться по парку, но из проема входа выскакивает высокая старшекурсница, на ходу поправляя ремешок на туфле, и едва не врезается в Лестрейнджа. Он ловит ее за плечи на автомате, а когда она поднимает голову, то удивленно присвистывает - девчонка оказывается дочерью Паркинсона, летом прорвавшейся в мэнор, чтобы убедиться, что рабастановский племянник жив. Как там ее зовут? Пенелопа? Прозерпина? Персефона? Так напомнившая ему Беллатрису в молодости, от которой сейчас ничего не осталось в теле старой безумной ведьмы с горящими глазами.
    - Мистер Лестрейндж, - не менее удивленно произносит она и смотрит, смотрит на него своими темно-зелеными глазами, не делая попытки вырваться из его хватки.
   Она чокнутая. Он это еще летом понял. Начиталась ерунды и возомнила его героем. Сначала Малфоя своего, но разочаровалась быстро, а ту он подвернулся, Рабастан. Ну просто мученик за счастье чистокровных магов. Вот она и смотрит на него так... Волнующе. Героем называет. Целует. Романтичная девочка, выросла, а все в сказки верит.
   Рабастан сухо кивает и отпускает девчонку.
    - Он самый, - хрипло отвечает он и переводит взгляд на ее туфлю с порванным ремешком.
    - Я... Я услышала, что вы в замке, - тихо произносит дочь Паркинсона, а улыбается ему опять как тогда в мэноре, так, что у него в голове что-то щелкает и начинает медленно плавиться, стекая прямо в штаны.
    - Угу, - коротко отвечает он, не уверенный, что вообще нужно сказать на ее заявление. Услышала, что он в замке - и что?  Спешила его увидеть так, что порвала туфлю? На Рабастана и в молодости женщины не бросались, так что внимание девчонки, годящейся ему в дочери, чистокровной ведьмы, которая должна думать о чести своей семьи, вызывает у него раздражение. Помимо вполне естественного возбуждения, конечно.
    - Я хотела поблагодарить вас, мистер Лестрейндж, - снова начинает болтать девчонка и его от этого "мистер Лестрейндж" начинает тошнить.
    - Рабастан, - снова говорит он и продолжает стоять у стены напротив Паркинсон.
    - Рабастан, - послушно повторяет она и снова улыбается. - Я хотела поблагодарить вас, Рабастан. Я не знаю, что вы тогда сказали моему отцу, но он почти и не ругал меня...
   Лестрейндж пытается вспомнить, что он сказал Теренсу, но ничего особенного не вспоминает - только сказал, что тот ему вообще должен за дочь, и в следующий раз Рабастан с ней не потащится. Пусть одна гуляет по мэнору, где таскаются Долохов, Амикус Кэрроу и Грейбек, которые уж точно не пропустили бы девчонку.
    - Угу, - снова говорит он. Он бы выпорол ее как минимум, но Теренсу виднее, как дочь воспитывать.
    - А я Персефона. Панси, - девчонка по всем правилам протягивает ему руку, ожидая формального поцелуя, но он игнорирует ее ладошку и она смущенно сцепляет руки за спиной.
    - Ну, что-то еще, кроме благодарности? - он выдерживает паузу.
    - Мне уже есть семнадцать. Женитесь на мне, Рабастан, - быстро проговаривает она и шагает к нему, чтобы встать опять близко-близко. И даже закидывает руки ему на плечи таким знакомым жестом Беллатрисы, что у него язык к небу приклеивается и он только и может, что удивляться молча, а она толкует это удивление как-то по своему.
    - Я вам буду хорошей женой, самой лучшей, - низким голосом говорит она и снова тянется к нему, чтобы поцеловать.
    - Ты спятила? - Рабастан удерживает ее на расстоянии, а сам думает, что сейчас хорошо бы ее затащить в первый попавшийся класс да трахнуть. Или выпороть, чтобы знала, как нельзя себя вести. Чтобы уже перестала думать, что вокруг нее сказка. Только, к слову, судя по тому, как тяжело дышит Персефона - Панси, ей идет Панси - первый вариант и ей пришел на ум.
    - Я хочу быть вашей женой, - упрямо повторяет она. Упрямства ей не занимать, это он понял еще по той встрече.
    - Ты спятила, - резюмирует он и видит, как у нее влажнеют глаза и в них исчезает огонек. Рыдать она тоже горазда.
   Он думает, не переформулировать ли ему выражение своего отношения к ее словам как-то менее грубо, но она не дает ему сдлать это, делая рывок к нему и снова целуя.
   Полный решимости преподать приставучей девчонке урок, Рабастан на этот раз не собирается ее останавливать. Играть в гриффиндорское благородство у него вообще не выходит, да и не железный он, в конце концов.
   Он обхватывает ее затылок, не давая отстраниться, и раскрывает ее губы своими, засовывая язык в ее теплый и податливый рот, а второй рукой проводит по ее груди, растопырив пальцы и даже не пытаясь быть нежным. Она замирает сначала и он думает, что сейчас она все-таки сбежит, наконец-то поймет, с кем играет, но в следующее мгновение она коротко стонет ему в рот и осторожно дотрагивается до его языка своим, и снова гладит его по шее, зарываясь пальцами в его волосах.
   А потом опирается спиной о стену, к которой он ее в какой-то момент прижал, и пошире расставляет ноги в форменной юбке, чтобы он смог встать еще ближе. Эта ведьма цепляется за него как за самое желанное на свете и позволяет ему быть грубым. Отстраненно Рабастан думает, что в целом он и правда может на ней жениться. Почему бы нет. Она совершеннолетняя чистокровная ведьма, а у Рудольфуса и Беллатрисы нет детей и вряд ли они уже появятся. Она, конечно, молода, совсем ребенок, но его ровесницы уже все обзавелись собственным семейным очагом за то время, что он провел на министерских харчах, так что выбирать особо не из кого.
   Он отпускает ее, делает шаг назад, с сожалением проходясь взглядом по длинным ногам и округлым бедрам Персефоны Паркинсон, по взволнованно вздымающейся груди в вырезе школьной рубашки, по стрелке на чулке от его фамильного перстня  - сейчас это все совсем некстати.
    - Я обдумаю твои слова, девочка, - говорит он и разворачивается, чтобы уходить.
    - Панси. Меня зовут Панси, - доносится ему в спину и он качает головой, сокрушаясь про себя о наглости и бесстрашии дочери Теренса. Лестрейнджу приходится с каждым шагом преодолевать внутреннее сопротивление - тело не понимает, почему они не могут закончить то, что начали. Почему он не схватит ее за руку и не уведет за собой в Малфой-мэнор. Но тело Рабастана Лестрейнджа находится в железных тисках разума Рабастана Лестрейнджа, а разум считает, что у него есть занятия поважнее, чем вытрахивать последние мозги из восторженной семнадцатилетки.
   Например, заседание комиссии по делам магглорожденных волшебников.

5. Встреча пятая.

   ...Рудольфус падает в нескольких шагах от брата, потому что не успевает защититься от нескольких проклятий, выпущенных одновременно, и Беллатрисы больше нет рядом с ним - ее тело Рабастан видел в противоположном конце Зала.
   Он сам удерживает Щитовые чары, на ходу отступая, поднимаясь по полуобрушенной лестнице, которая раньше вела на второй этаж замка, и когда он ощущает пустоту под сапогом при очередном шаге, то прижимается спиной к каменной стене и скалится по собачьи, собираясь дорого продать свою жизнь.
   На этом моменте его сон заканчивается - день за днем Лестрейндж открывает глаза в своей камере в Азкабане, так и не узнав, был ли у него шанс разыграть свои карты по другому.
   В крепости больше нет дементоров и на том спасибо. Хотя Рабастан вовсе не уверен, что это к лучшему, потому что теперь он может детально разобрать всю свою жизнь, насколько хватит памяти, пережить заново все моменты взлетов и падений, обдумать принятые решения и сделанные шаги, и это сводит его с ума сильнее, чем любая тварь по ту сторону решетки.
   В Азкабане не существует времени, как будто дементоры забрали его, украли, оставив узникам ощущение бытия без какой-либо возможности приблизиться к концу, но Лестрейндж знает, что конец близок, чувствует его, как чувствует смерть дикий зверь.
   И так же, как зверь, Лестрейндж не желает мириться с обреченностью. Он вышагивает по периметру камеры, прислушивается постоянно, строит какие-то планы, но однажды замечает, что прислушивается в попытке услышать бормотание Антонина Долохова или хихикание Беллатрисы. После этого Рабастану становится страшно впервые за много лет - он чертовски боится потерять рассудок.
   В конце концов, у него осталось так мало - жизнь, рассудок и семейная честь. С первым он вскоре распрощается - он не тешит себя иллюзиями, третье давно превратилось в химеру, но рассудок всегда принадлежал именно ему и менять это Рабастан не собирается.
   Умереть в здравом уме - не так уж этого и мало. А для него так даже достаточно. И Лестрейндж пытается удержать рассудок, систематизируя свою жизнь, анализируя ситуации выбора и прокручивая в голове возможные альтернативы. В чем он не сомневается никогда, так это в принятии Метки. В этом альтернативы для младшего Лестрейнджа не существует, как не существовало ее в 79-ом. Это данность, факт, как любила говорить профессор нумерологии, когда Рабастан учился в Хогвартсе.
    - Лестрейндж, на выход, - охранник поигрывает палочкой у решетки, как будто чувствует неуверенность даже при безоружном Рабастане.
    - Который? - вспоминает Лестрейндж старую шутку, придуманную еще Рудольфусом в первые азкабанские годы, и смеется - громко, надрывно, совсем по-сумасшедшему. Мальчишка-охранник недоумевает, а Рабастан затыкается очень скоро сам, не слыша визгливого хихикания Беллы и хриплого хохота Рудольфуса. Смеяться одному над этой шуткой совсем не хочется, да и на шутку это больше не похоже. Он один Лестрейндж - поэтому уточнение выглядит идиотически.
   Он затыкается и позволяет применить к себе спутывающие руки чары, а потом идет перед охранником по длинному светлому коридору, спиной чувствуя опасения охранника и его готовность убить, если потребуется. Это чувство разливается по нервам Рабастана как талая вода со льдом, и он всерьез рассчитывает повернуться и наброситься на охранника, чтобы впиться зубами ему в мягкую ямку на шее под подбородком и вгрызться в теплую плоть. Убить в последний раз и быть убитым как мужчина, в бою.
   Он не смог умереть там, в последней битве, и не бывать ему в пиршественных чертогах Одина, где будут вечно пить вино и драться с достойнейшими противниками Белла, Рудольфус, Антонин, как раз и рассказавший ему о Валгалле...
   Он будет вечно скитаться тенью по этой крепости, которую ненавидел и боялся до глубины души, он, бесстрашный, безумный Лестрейндж.
   Рабастан запрокидывает голову и воет, а потом, когда охранник дрожащим голосом наколдовывает Силенцио, давится безмолвным хохотом.
   Вопреки его ожиданиям, его ведут не в комнату для допросов, хотя какие допросы, Малфой едва ли не в двух копиях задокументировал все, представляющее хоть мало-мальский интерес, и положил на стол нового Министра, едва последний нападающий на Хогвартс был оглушен.
   Охранник распахивает дверь в комнату для свиданий, в которой Рабастан ни разу не был, но о которой знает по рассказам, и, после некоторого размышления, все же воздерживается от обычно обязательного в таких случая показательно-героического тычка в спину.
   Лестрейндж входит в комнату, не очень понимая, кого принесли дракклы и кто еще может желать видеть его в последние дни жизни, но тут же все встает для него на свои места.
   Персефона Паркинсон. Несостоявшаяся Персефона Лестрейндж. Девочка, прицепившаяся ему как репейник к бахроме мантии.
   Он резко оборачивается к охраннику и выразительно смотрит на того. Через мгновение болван все же догадывается, что от него требуется, и снимает заклинание немоты, а затем и закрывает дверь, наводя дополнительные чары, оставляя Рабастана наедине с Панси.
   Девчонка смотрит на него в ужасе, у нее огромные глаза и искусанные губы. Лестрейндж садится напротив нее, кладет руки на стол и тоже начинает смотреть на нее.
   Так проходит некоторое время.
    - Мистер Лестрейндж... Рабастан, - Паркинсон все же догадывается, что подача за ней, потому что это не он приложил черт знает сколько усилий, чтобы повидать ее в тюрьме. - Я... Мне показалось, что вы захотите увидеть... хоть кого-то... перед тем, как...
   Слишком сложная фраза. Слишком сложные мысли. Ее голос немного дрожит в конце, и она замолкает, но, хвала Мерлину, не плачет. И ему парадоксальным образом становится ее жаль - такую глупую, такую неправильную
     - Спасибо, что пришла, Панси, мне действительно это приятно, - осторожно говорит он, подбирая слова и пытаясь смягчить тон. Девчонка чувствует это и моментально берет себя в руки. Пытается, по крайней мере.
    - О Мерлин, это я пришла утешать вас, а выходит все наоборот... Какая же я дура, - покаянно говорит она и пытается улыбнуться, но при его следующих словах улыбка вянет.
    - Я не нуждаюсь в утешении, - это звучит слишком грубо и жестко, и он опасается, что она сейчас опять начнет всхлипывать.
    - Конечно, простите, - неожиданно твердо произносит она, встречаясь с его взглядом. - Я имела в виду, что не хотела обременять вас своими проблемами.
   Он кивает, потому что сказать ему, в сущности, нечего.
   Она наклоняется над столом и почти шепчет:
    - Рабастан, я прошу вас, когда утром дня, когда... Словом, того самого дня вас в последний раз спросят, что вы предпочитаете - смерть или поцелуй дементора, выберите последнее...
   Он осмысляет услышанное и отрицательно качает головой.
    - Ты не понимаешь, чего просишь. Я не собираюсь становиться овощем, пускающим слюни себе на грудь.
    - Я понимаю и вас очень прошу! - она прикасается к его руке и он тут же морщится, а на тыльной стороне его ладони появляется уродливый ожог.
    - Что это? - почти взвизгивает она, отдергивая свою непострадавшую руку и разглядывая его.
    - Чары. Чтобы я не смог взять тебя в заложники, к примеру. Дотронусь и сгорю заживо через пару минут,  а тебе ничего не будет, - скучно поясняет он.
   Панси с ужасом смотрит на него и ему становится смешно.
    - Я даже не смогу вас обнять, - тихо шепчет она и он хохочет в голос.
    - Девочка, это тюрьма, а не дом терпимости.
   Она вспыхивает до корней волос и надменно задирает нос.
    - Я не имела в виду ничего неприличного.
    - Зато я имел, - бес, вселившийся в Рабастана - не иначе, дух покойного брата - заставляет его перегнуться через стол и, схватив Паркинсон за хвост на затылке, притянуть к себе и поцеловать - коротко, но как следует.
   Когда он отпускает ее и ухмыляется обожженными губами, она выглядит перепуганной, сбитой с толку, но довольной. И ей хватает ума ничего не говорить по поводу его внезапной выходки.
    - Я прошу вас, выберите поцелуй дементора, - снова начинает она.
    - Нет.
    - Я прошу, нет, я умоляю... Ну хотите, я на колени перед вами... Прошу вас, Рабастан!
   В ее голосе столько всего, что он начинает колебаться.
    - Зачем? - коротко спрашивает он, но она счастлива уже от того, что он не отказал снова.
    - Это же не смерть. И вы останетесь здесь...
    - В виде овоща, - зло бросает он.
    - Но живым! - почти взвигивает она. - Живым! А этот процесс, он наверняка обратим... Я сделаю все, чтобы вернуть вас, Рабастан! Я клянусь, что верну вас!..
   Он отшатывается и трет лицо руками, не замечая, что из губы течет кровь.
    - Я верну вас! Клянусь! - Панси нависает над столом, похожая на Беллатрису как никогда - с пылающими щеками, горящими глазами и тяжело дышащая. - Клянусь собственной магией!!!
    - Свидание окончено, - охранник разглядывает Персефону с любопытством и Лестрейнджу хочется наступить ему на лицо и давить каблуком сапога, пока глаза-виноградины не полезут из орбит, пока не захрустят кости носа, не начнет трескаться череп. Он с трудом отвлекается от заманчивых картин перед внутренним взором и поднимается из-за стола.
    - Я был рад увидеть вас, мисс Паркинсон. Спасибо, - официально заканчивает он и выходит прочь. Панси переплетает пальцы и молчит.

   Через три дня Рабастан отвечает, что предпочитает поцелуй дементора, и после часового ожидания - ловили они эту тварь, что ли - его отводят в светлую круглую комнату на первом этаже северного крыла Азкабана и запирают за ним дверь.
   Он поднимает голову и видит, как из-под потолка, мягко колыхаясь, несмотря на отсутствие ветра, к нему спускается тварь. Дементор не торопится, кружась вокруг, и Лестрейндж чувствует запах падали, а еще перебродивших яблок, как на кухне в имении Долохова в Румынии. Он лишь надеется, что сумеет не начать отбиваться, когда костлявые руки твари потянутся к нему.
   Рабастан не шевелится и смотрит в темноту под капюшоном, где колышатся тени во мраке, как будто завихряясь, и когда тонкие пальцы дементора опускаются ему на плечи, он по-прежнему стоит прямо, а потом он видит, как под капюшоном проступают лица.
   Беллатриса, какой он ее запомнил в день свадьбы с Рудольфусом и влюбился на долгие четыре года, Тэсс, его невеста из французской ветки Долоховых, Алекто из 1980-ого, но последней он видит Персефону Паркинсон, ее губы, влажно блестевшие, ее темно-зеленые глаза, ее бесстыжую улыбку, которую, оказывается, он так хорошо запомнил...
   Он падает на колени, но даже не чувствует этого. Персефона склоняется над ним, капюшон на ее голове давно превратился в гриву распущенных темных волос, и прежде, чем Лестрейндж сам тянется к видению, дементор накрывает его рот своим безгубым ртом.
   Охранники отворачиваются, а когда все кончено, дементор вновь поднимается к потолку от патронуса одного из стражников.

Конец, да.