так-цiк-так – гадзiннiк б’ецца
у пяць разоў цiшэй за сэрца.
© j:морс, «так-цiк-так»
свет.
Его так много сегодня — солнечные лучи пронизывают огромные витражные окна над тобой, разноцветными бликами ложась на руки, так, что хочется смеяться. Не смотря на потери, не смотря на относительно-скорую годовщину, — казалось бы, два месяца, но ты меряешь время иными категориями. Для тебя оно движется не «осталось», а «прошло»; для тебя время вообще идет каким-то странным ходом. Неподвластное логике, как и ты сама, откладывающая дневник и поднимающая лицо.
сегодня удивительный день. нет, действительно. не то чтобы мне хотелось летать или еще как-то проявлять окутывающее меня состояние нежного счастья, и все же мне сегодня очень, очень хорошо. даже не знаю, почему… хотя нет, знаю, да только причина настолько смешная, что даже самой себе признаваться стыдно. может ли трепетать счастливо сердце не от одного взгляда — от одной улыбки, направленной не-тебе? это, наверное, так странно — просто смотреть, что кто-то улыбается, и чувствовать от этого, что хочется улыбаться самой. просто потому, что он не так уж часто улыбается.
кажется, именно поэтому я ценю даже редкие улыбки некоторых людей…
Ты откладываешь дневник, заводя руки за спину, опираясь на них. Поднимаешь лицо навстречу лучам игривого ласкового солнца, улыбаясь ему и легкой щекотке между пальцами — еще зеленая трава колышется ветерком, заставляя жмуриться от удовольствия, правда, смотреть на нее приходится из окна. Пожалуй, если бы ты была анимагом, да еще и в образе кошки, ты бы сейчас прыгала по ней за солнечными зайчиками, пытаясь поймать в мягкие пушистые лапы, но увы — сила анимагии тебе пока недоступна. А жаль… «может, попытаться научиться? несколько лет — ну и пусть. Зато столько дополнительных возможностей для ощущения этого мира…»
Смеешься, вновь берясь за перо, вновь устраивая на коленях толстую, исписанную до половины тетрадь. Анимагия, возможность превращаться в животное… твоим животным была бы чайка. Или буревестник. Скорее, даже, второй — твое медовое имя вовсе не такое солнечное, как кажется. ты спотыкаешься на этой мысли, когда выводишь на пергаменте лаконичное «Оливер», заодно напоминая себе и нерушимое, невозможное к переступанию правило — не привязываться. вереск растет на могилах; прорастать своим именем в чьей-то душе — то же, что обрекать на погибель.
Вздыхаешь. Едва слышно, закладывая страницу пером и закрывая тетрадь. Кладешь в сумку, лежащую тут же, рядом на тумбочке, и протягиваешь руки к футляру флейты — давно не играла, что же это такое? Почти… три недели? да, почти три недели. Как вернулась в Хогвартс — так и не прикасалась, кажется, к изящному инструменту. Зато соскучиться успела. Пальцы сами собой набирают на невидимых клавишах ноты, на деле же отстукивая бархатно-мягко их по поверхности стола. Вкрадчивая мысленная мелодия… кажется, ты такой еще не играла, — это что же, сама придумала-сочинила? интересно, очень интересно…
Мундштук встречает теплые губы легкой прохладой металла. Улыбаешься, отнимая на несколько секунд инструмент от лица, выдыхаешь-согреваешь его. И вновь подносишь к себе, чтобы осторожно, будто бы боязливо выдуть первую ноту. Первый звук. Что-то из основной октавы — кажется, протяжное «ре». Не слишком низко, не слишком высоко. Идеальная золотая середина.
Отнимаешь флейту от губ на мгновение — делаешь вдох, глубокий, наполняя легкие до отказа и немного неприятного покалывания в животе, чтобы секундой спустя закрыть глаза и превратиться в одно сплошное ощущение. В одно сплошное осязание — ты чувствуешь музыку на ощупь, пальцами касаешься выдуваемых нот. Играешь что-то свое, навеянное вдохновением и солнечным счастьем дня, но от этого, кажется, становишься только счастливее. Творишь мелодию, кожей следя за ее интонациями, за ее порывами; ощущая каким-то не шестым — седьмым, девятым, тринадцатым чувством, что мелодия сплетается с воздушными потоками и расходится от тебя, как круги по воде.
Мягко. Ненавязчиво. Почти незаметно.
Отнимаешь флейту от губ, укладывая на колени. По-прежнему не раскрывая глаз. Отдаешься своим ощущениям, лишая зрение возможности подпортить тебе картину мира, а потому, наверно, и слышишь едва различимые в пение птиц за окном и разговоров других пациентов Больничного Крыла. Шаги. Знакомые шаги.
— привет, Оливер.
По губам едва скользит улыбка, а ты даже не собираешься оборачиваться и открывать глаза, проверять свою «догадку». Ты просто знаешь, что это он.
- Привет. Выглядишь хорошо, но ты слишком долго провела в горизонтальном положении, пропустила много тренировок. и если ты не хочешь вылететь из команды, то тебе придется наверстывать, - так что завтра после обеда в три часа жду тебя на поле, я уже договорился с МакГонагал... – говорит Оливер.
- Я хорошо себя чувствую, спасибо – губы слегка дрогают в улыбке. Пытаешься подняться, но флейта, которая лежала у тебя на коленях, падает вниз и катится прямо под ноги Оливеру. Смущенно улыбаешься, будто – бы инструмент живой…
Может, плюсы вереска в том, что он никогда не ошибается, на чьих могилах распускать свои нежные цветы?
