... Рудольфус пинком захлопнул дверь за собой. Труха, многими поколениями древоточцев превращаемая из темного дерева мореного дуба  двери в фамильный лестрейнджевский особняк, веками собирающаяся на  тяжелых вензелях над дверным проемом, осыпалась на голову главы рода.
- Никогда больше! Никогда больше!..
На большее его не хватило.
Он прошел в гостиную, на ходу расстегивая уличную мантию,  а затем резко обернулся к жене и вытянутым указательным пальцем ткнул ей в грудь.
- Больше - никогда!!!
Причиной такого поведения главы рода - впрочем, весьма часто пребывающего в этом настроении - был его визит в поместье Малфоев, куда он отправился, сопровождая жену.
Вид счастливого Люциуса,  скачущего вокруг Нарциссы, облагодетельствованной Мерлином круглым и похожим на квоффл  животом, в котором находился наследник Малфоя, наверняка такой же наглый, блондинистый и самодовольный, как и его папаша, отравил Рудольфусу и без того не лучшие часы его жизни постоянным напоминанием,  что за восемь лет семейной жизни он, Лестрейндж, зачать наследника оказался неспособен...
А ведь был же в драккловой Румынии у него  младенец, был - да помер. А следом и мать, чтобы не пятнать имя Рудольфуса Лестрейнджа адюльтерами.
А вот у Люциуса, ощипанного петуха, вот-вот будет наследник, чистокровный,  законный. Рудольфус думал об этом все полтора часа, которые просидел у Малфоев, исправно отказываясь от предлагаемого Нарциссой, глядящей сквозь деверя  с блаженной улыбкой, чая и глуша виски, выставленное счастливым будущим папашей, даже не сообразившим, что виски и Лестрейнджа стоит разделять, лучше всего - стеной огня.
Рабастан, немного ошеломленный захлопнувшейся прямо перед ним дверью, просочился в дом и язвительно произнес:
- Что никогда, мы уже поняли. Переходи к содержанию.
Рудольфус сердито рыкнул, на что из воздуха материализовался домовик, сгибающийся под тяжестью тяжеленного серебряного подноса с бутылками всех мастей
- А все же идиотское имя - Драаако, -  будто для себя  проговорил Младший уже с лестницы и вскоре дробный топот и стук захлопнувшейся двери оповестил Рудольфуса о том, что Рабастан вернулся в свое добровольное отшельничество в своей комнате.
- Больше никогда я не пойду с тобой к Малфоям, чтобы этот павлин-альбинос токовал вокруг  твоей круглой сестрицы с погано-самодовольной рожей и все участливо подмигивал мне всеми глазами своими бесцветными!..
Высказавшись - а это было самым длинным высказыванием Рудольфуса за последний месяц - он подхватил с подноса, по-прежнему маячавшего у его ноги, первую  попавшуюся бутылку и зубами вцепился  в тиковую пробку. Пробка поддалась с глухим хлопком, а выплеснувшаяся из горлышка бутылки янтарная жидкость залила манишку белоснежной лестрейнджевской  рубашки.
Эльф мужественно сдержал внутри рвущийся наружу печальный стон, аккуратно собирая с пола вольно раскинувшуюся мантию, наконец-то освободившую плечи хозяина.
Лестрейндж глотнул из бутылки, а затем, одним стремительным движением оказался возле Беллатрисы, наматывая ее кудрявую гриву на кулак.
- Кажется, до-ро-гая, - по слогам произнес он обращение, в котором не было ни капли ласки, - ты мне кое-что должна!..
Сделав еще глоток, Рудольфус приблизил лицо к лицу супруги и всмотрелся в ее глаза.
- Наследник, Беллатриса, мне нужен от тебя этот пищащий мясной комок! Как ты объяснишь, что у нас нет детей?
Эта тема, неожиданно поднятая Рудольфусом, и впрямь была  для него болезненной. Почти такой же болезненной, как вечные измены  Беллатрисы или ее восторженное поклонение их общему Повелителю.
Мерлин не давал им детей - и Рудольфус тщетно искал причин этому, уже начиная подозревать со стороны Беллатрисы грязную игру.
- Если я только узнаю, Белла!.. Если я только узнаю, что ты делаешь что-то с собой, - прошипел он в лицо жены, - то убью тебя в ту самую минуту, слышишь? Убью как поганую магглу, даже палочку марать не стану, своими собственными руками забью тебя до смерти...
Что в  данный момент вызвала очередную вспышку его ярости, он уже не запомнил, но запомнил, как отбросил бутылку и, удерживая Беллатрису, крепко вцепившись ей в волосы, замахнулся, чтобы оставить супруге свидетельство своего гнева...
И тут произошло Это...

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2013-02-24 22:24:28)

Время застыло в момент,  когда жена выкрикнула свое признание.
Рудольфус замер, глядя вниз, на вздернутое к нему лицо Беллатрисы, а затем медленно опустил руку, занесенную для удара.
- Ты - что? - тихо произнес он, не ожидая ответа. Он расслышал все прекрасно сразу же, просто не мог поверить, осмыслить, вобрать в себя услышанное.
- Ты беременна, - повторил он для себя.
Тишина звенела, когда Рудольфус, едва ли не впервые в жизни пытаясь быть аккуратным, выпутывал пальцы из кудрей жены, чтобы не дернуть чересчур сильно. Звенела и тогда, когда он обхватил обеими руками голову Беллатрисы, глядя сверху вниз в ее запрокинутое лицо.
- Девочка моя, - совсем бесшумно срывается с губ Лестрейнджа, с неохотой складывающихся для произнесения таких непривычных в адрес супруги слов.
Рудольфус всматривается в лицо жены  отчаянно, почти болезненно, ища там проблески лжи, свидетельства того, что это шутка - и не находит. Его взгляд опускается ниже, ниже, замирая в районе идеальной талии Беллатрисы, еще более подчеркнутой корсетом, как будто Лестрейндж рассчитывает немедленно увидеть у жены живот не меньше Нарциссиного, а затем он почти робко обнимает супругу за талию, размещая обе ладони на ее животе.
- Как давно, - голос обрывается, срывается в невнятный хрип, и Рудольфусу  нужно откашляться, чтобы продолжить. - Как давно ты знаешь, ну и вообще... Как давно? Сколько ему?..
Мысли теснятся, скачут у него в голове, вовсе не хотят быть выражены в слове. Рудольфусу нужно так много сказать, так о многом спросить жену, а он и четырех слов связать не может, чтобы не уставиться снова на талию жены, которая ему уже кажется немного располневшей.
У него будет наследник, Мерлин и Моргана! Его собственный Лестрейндж, рожденный в законном браке.
Эта мысль опьяняет.
Рудольфус не может сдержать улыбки, широкой ухмылки. Люциус Малфой ему сразу же перестает казаться таким уж болваном, а вполне ожидаемая от Рудольфуса мысль о том, что стоит еще убедиться в отцовстве, проходит мимо, минуя сознание главы рода.
Лестрейндж стискивает Беллатрису в объятии и поднимает, прижимая к себе, отрывая от пола.
-  Я подарю тебе самый огромный бриллиант, который найду, - обещает Рудольфус супруге, не в состоянии придумать ничего умнее.  -  И  к Малфоям мы будем аппарировать каждую неделю... А тебе  не вредно аппарировать?
Беспокойство о жене стало внезапным открытием, как если бы Рудольфус вдруг осознал, что Беллатриса Лестрейндж - хрупкая женщина, и в лучшие времена не отличающаяся богатырским здоровьем.
Он подхватывает Беллатрису на руки, как ребенка, невзирая на ее поведение, и беглым взглядом осматривает комнату, выбирая место, куда можно положить свою драгоценную ношу.
Кушетка, застеленная шерстяным пледом, обжитая Рабастаном, кажется достаточно уютной, и Рудольфус опускает Беллатрису туда, стараясь уложить плед вокруг женщины наподобие гигантского гнезда. Сноровки в таких мелких проявлениях заботы у него нет, поэтому концы пледа торчат отовсюду, напоминая больше мимбелус мимблетонию, нежели уютный уголок для будущей матери.
Но на взгляд самого Рудольфуса все просто идеально. Он вновь берет голову Беллатрисы в ладони, стараясь не зацепить перстнем волосы, и рассматривает жену.
- Больше никаких рейдов. - Его голос теряет только что приобретенную мягкость. Лестрейндж снова готов распоряжаться жизнями всех окружающих, включая жену  - особенно сейчас. - Уедешь к Нарциссе, в Малфой-мэноре спокойно и чистенько, - его губы чуть презрительно изгибаются на слове "чистенько", - поживешь там до самых родов.
Он представляет себе жену, гуляющую по парку мэнора под руку с Люциусом...
- Нет, лучше во Францию. Мои родственники по линии матери будут рады с тобой познакомиться. Древняя  фамилия, древняя кровь, не будут тебе докучать. Зато поместье на побережье, воздух, море. Мы в детстве проводили там лето.
Это внезапное откровение такое сентиментальное, что пугает самого Рудольфуса. Он с остервенением изгоняет из памяти воспоминания о солнце, шезлонгах, трехлетнем Рабастане и матери, сжимает губы.
- Лорду я все сегодня же объясню, а ты можешь начать собираться.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2013-02-25 23:46:56)

При мысли о Лорде, Рудольфуса переполняет еще и здоровое мужское самодовольство. Повелитель, конечно,  самый сильный темный волшебник в мире, величайший маг, но Белла Блэк носит его, Лестрейнджа, ребенка. И родит ему чистокровного наследника, а потом, даст Мерлин, и еще одного.
Ревность, впивающаяся ядовитыми клыками в сердце Рудольфуса, успокоенно засыпает. Он готов служить Лорду вечно, ведь  место в мыслях жены он уже выиграл - ребенок тому порука. Рудольфус не может даже представить, что ребенок не влияет  на любовь и восхищение жены, не говоря уж о том, что ребенка нет вовсе. Что  это выдумка жены, малодушно испугавшейся побоев.
- Лорду я все сегодня же объясню, а ты можешь начать собираться. - Лестрейндж поднимается  на  ноги и идет в кабинет, собираясь написать Лорду просьбу о немедленной аудиенции.
- Рудольфус! - жена останавливает его в дверях, спешит так, что едва не оступается, замирает, когда он ловит ее и обнимает в ответ,  заглядывая в глаза. - Не надо никуда ехать. Всё хорошо, точно. Не волнуйся. Ничего, никому говорить не надо. Волноваться будешь месяца через три.
Лестрейндж не понимает, почему нельзя ничего никому говорить. Потом до него  доходит - жена не хочет привлекать к ним лишнее внимание. Это разумно, учитывая, что они стараются не быть на виду из-за своей деятельности под руководством Лорда. Несмотря на то,  что  Лестрейндж  убежден, что никто не знает об их пожирательских развлечениях, он думает,  что понимает опасения Беллатрисы - нельзя  допустить,  чтобы ее атаковал какой-нибудь чокнувшийся из-за потери близких выживший грязнокровка. Наследник слишком ценен для Лестрейнджа, ценнее, чем  клятвы верности Повелителю.
Да, затаиться - неплохая идея, но и давать жене участвовать в рейдах он не намерен.
- Хорошо, - медленно соглашается он. - Ты остаешься дома, я не волнуюсь и не говорю Повелителю о ребенке, но Рабастан должен быть в курсе. Если меня не будет рядом, рядом с тобой должен  быть он, поняла, Беллатриса? Один из  нас должен быть все время около тебя, идешь  ты в Косой переулок, в Мунго или к сестре. Это мое условие. И никаких  рейдов с этого дня. Не хватает нам еще, чтобы какой-нибудь Ступефай лишил меня наследника. А сейчас пойдем, я провожу тебя в спальню.
Как будто жена не беременна, а как минимум разучилась ходить, Лестрейндж вновь подхватывает ее на руки и поднимается на второй этаж Лестрейндж-Холла, уверенно шагая по темному длинному коридору к комнатам жены.
- Может быть, тебе благоустроить беседку в парке? Рабастан всю ее завалил своими конспектами, но я могу велеть ему убраться оттуда к драккловой матери, - делится своими планами на будущее Лестрейндж, и тут же орет, не слушая, что отвечает жена. - Баст! Рабастан! Зайди ко мне в кабинет через десять минут!
Брат открывает дверь своей комнаты и его лицо вытягивается, когда он видит Беллатрису на руках у Рудольфуса, хотя еще двадцать минут назад, судя по шуму снизу и тому состоянию,  в котором он их оставил, они собирались убить друг друга.
- Хорошо, - со скепсисом рассматривая сцену примирившихся супругов, говорит младший Лестрейндж и закрывает дверь, качая головой.
Рудольфус выпускает Беллу с рук  лишь у ее двери.
- Ты, должно быть, хочешь полежать. Я пришлю эльфа с...
Он замолкает, не очень понимая, что нужно беременной ведьме, особенно если эта беременная ведьма - Беллатриса Лестрейндж.
- С тонизирующим зельем, - наконец придумывает Рудольфус, гадая, а есть ли в доме вообще нечто подобное. Пока никому  оно не требовалось. - Я зайду часа через два, узнать, все ли у тебя  в порядке. Или ты хочешь чего-то еще?
Беременную Рабастаном мать он почти не помнит - помнит только, что миссис Лестрейндж почти не выходила из своей  комнаты, а потому думает, что Беллатриса тоже обречет себя на подобное затворничество.
- Зови меня, если что-то потребуется. Хоть что, - напоследок говорит он и ретируется в кабинет. Слишком о многом ему нужно  подумать.
В кабинете Рудольфус проходит к дальней от окна стене,  скрытой тяжелой бархатной портьерой,  и отодвигает ее. На фоне вышитого лестрейнджевского герба и девиза магический рисунок генеалогического древа его семьи. Он находит взглядом два имени намного ниже имени основателя - Роланда Л'эстранжа.  Его имя и имя Беллатрисы. От них пока нет никакого ответвления,  но он пока и не ждет - слишком рано даже для магии. Во второй половине беременности возникнет мерцающая ниточка,  которая будет толстеть с каждым днем, пока не появится имя наследника после определенного ритуала.
Роланд, Редмиос, Реус, Реджинальд, Рейналф, Раймунд, Рейнард, Регнар, Рейнахард, Ромуальд, Ремус, Расмус, Рейнгальд, Ревальт, Рейнгард, Роальд, Роберт, Рейнар, Рэйгар, Рейналф, Родерик, Рудольфус, Рабастан...
У Рудольфуса ком в горле стоит, пока он изучает свой славный род по именам на гобелене.
- Ты хотел меня видеть? - Рабастан открывает дверь в кабинет.
- Беллатриса беременна. У меня будет сын, Ревальт Роальд Лестрейндж, - оборачивается от гобелена Рудольфус.
Рабастан кивает и стоит в дверях, не закрывая дверь.
- Поздравляю. Что-то еще?
- Да, - прищуривается Рудольфус. - С этого дня, когда меня  нет дома, ты сидишь в ее комнате или около, если она тебя выгонит. Не спускай с нее глаз. Выполняй любые ее требования,  если они не будут касаться покидания дома. Из дома моя жена будет выходить только со мной. Понятно?
- У меня выпускные экзамены вот-вот, - морщится Рабастан, но, встретив взгляд брата, кивает. - Понял. Не спускаю с нее глаз, сижу с  ней, выполняю все ее капризы.
- Можешь идти. И еще, - Рудольфус  поднимает глаза от своего имени на гобелене снова. - Никому не слова. Никто не должен об этом знать.
Рабастан кивает с видом мученика, которого мучают идиотскими требованиями.
- Имя хорошее. В честь того самого Ревальта?
Теперь черед кивнуть Рудольфусу и брат уходит. Дверь кабинета закрывается с негромким стуком.
Лестрейндж сосредотачивается и наводит на поместье чары, запрещающие аппарировать из него кому-либо, кроме действующего главы рода - насколько он знает жену, эта мера не лишняя.
В честь того самого Ревальта, по семейным преданиям владевшего Старшей палочкой целых тринадцать лет и убившим ради нее собственного старшего брата. Палочку после его смерти так и не нашли, да и Рудольфус не верил в семейные легенды, однако слава непобедимого Ревальта с детства впечатляла обоих братьев Лестрейнджей.

ОФФ. Ты могла подслушивать, дорогая) А на Рабастана я после Обливиейт наложу. Не нужно ему помнить эту жуткую историю.

- Рудольфус! Руди! Понимаешь, я должна тебе сказать...
Жена появилась на пороге с таким видом, как будто за ней дементоры гнались, хотя какие вообще дементоры - дементоры - это в Азкабане, а Азкабан  - для всякого отребья, а не для Лестрейнджей или Блэков.
Рудольфус тут же поднял голову, с волнением глядя  на жену.
- Что случилось? Что-то с.., - он описал полукруг  в районе своего живота.
К счастью, Беллатриса тут же улыбнулась, показывая, что поводов для волнения нет.
- Понимаешь, я хотела сказать, что... У Сириуса уже вряд ли будут дети... А у нас... У Блэков существует такая традиция, называть детей в честь звезд. И я хотела попросить тебя отказать мне в маленькой слабости... нет, я , конечно, понимаю, что сын принадлежит мужчине, и только ему, но... может быть, назовем ребенка в честь звезд. Разумеется, не нарушая традиций рода Лестрейндж.... Но это только мое пожелание...
Когда жена просила так - не требовала, а просила, заглядывая в глаза и делая вид домашней и покорной, Рудольфус не мог не дрогнуть.
- Баст!  - заорал он снова, загребая ладошки жены  в свою и думая, как благотворно на Беллатрису влияет материнство.
- Что? - Младший просунул голову в дверь так быстро, ка будто  подслушивал в коридоре.
- Созвездие, на Р, - максимально  упростил тому задачу Рудольфус.
Рабастан наклонил голову и с полминуты напряженно размышлял, постукивая пальцами по двери.
- Кроме Регулуса, который вам вряд ли  понравится, ведь у Беллатрисы есть младший брат с таким именем, могу предложить Ригеля. Бета Ориона, еще и ее дядюшке приятно. Ну и Регор, небольшая такая звездочка в... Неважно в каком созвездии, ты все равно не знаешь,- кивнул младший Лестрейндж на жену старшего и тут же скрылся снова, поразив Рудольфуса своими знаниями.
- Выбирай, - щедро обратился Рудольфус к жене. - Регулус или Ригель. Или Регор,  - покладисто добавил он. - Но второе имя все равно  - Ревальт. Это семейное. И ты, кажется, хотела поговорить  о другом?
В проницательности в самые неподходящие моменты Рудольфусу отказать было нельзя.
Он  подвел жену к креслу и усадил, как будто ее нахождение на ногах было чревато Мерлин знает какими последствиями.
- Какая-то ты нервная, - обеспокоенно  продолжил Рудольфус, напрочь игнорируя  тот  факт, что Беллатриса была нервной задолго до свадьбы, была не менее нервной после оной и, видимо, сохранит эту свою изюминку еще долгие годы.
- Я все таки пошлю эльфа за успокоительным зельем! - принял сложное решение глава рода, а затем повернулся к жене и уставился на нее.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2013-03-05 22:00:28)

- Я не вижу в этом необходимости, но, как хочешь...- с несвойственной ей покорностью тихо ответила жена на предложенные зелья, отводя взгляд.
Лестрейндж скрипнул зубами: эта покорность начала его отчасти пугать. Покорность, нервозность, просьбы. Совсем непохоже на его гордую и упрямую не меньше гиппогрифа супругу.
И говорит так тихо, и рук не выдирает, хотя обычно не очень дает к себе прикасаться.
Может, они и правда поспешили?
Хотя нет, какое поспешили. Эти мысли Рудольфус отбрасывает подальше. Беллатриса давно взрослая женщина. Ее просто может пугать некоторая временная беспомощность, когда она будет вынашивать его дитя. Конечно.
Для его воительницы это похуже многого.
Рудольфус и так и эдак вертит в голове эту мысль и она ему с каждой секундой кажется все убедительнее.
Следующие слова Беллатрисы только подтверждают его теорию:
- Ты когда уходишь? Ко сколки сегодня тебя ждут Антонин с Эйвери? Я всё понимаю... Да и отметить надо, я всё понимаю. Ты, наверное, задержишься сегодня? Я подожду тебя. Не буду сегодня ложится спать, пока ты не придёшь...
Обычно Белла терпеть не могла его разудалые гулянки, часто заканчивающиеся тем, что Рудольфус с собутыльниками вваливался в Лестрейндж-Холл, где они и продолжали вечер, громя мебель и опустошая винный погреб. Терпеть не могла и когда он, вдребезги пьяный, вваливался к ней в комнтау, если она забывала запереть дверь, чтобы взять свое.
Вообще его терпеть не могла, и дело не в алкоголе. Но сейчас Рудольфус понял ее слова совсем иначе.
Она не хочет, чтобы он уходил - вот что приходит ему в голову. Ей страшно. Инстинкты берут верх и ей хочется, чтобы ее мужчина, отец ее ребенка, защищал ее, был рядом.
Эта мысль отдается в сознании Рудольфуса чем-то приятным. Он не ожидал от себя, никогда не думал, что будет так, но ему тоже не хочется оставлять жену одну, пусть и в собственном доме, защищенном всевозможными охранными чарами, под присмотром собственного брата.
Лестрейндж смотрит в запрокинутое лицо Беллатрисы, видит неприкрытую надежду в ее глазах. В эту минуту он готов принести ей весь мир только по одному ее жесту.
- Через пару минут, - раздумчиво говорит он. - То есть, если тебе пока ничего не нужно. И я не задержусь. Только предупрежу, что возьму небольшой отпуск от наших развлечений.
Появившийся эльф с успокоительным зельем настороженно прядет ушами в центре кабинета, посматривая на обоих хозяев. Убедившись, что сейчас в него не прилетит какое-нибудь ужасно болезненное проклятие, аккуратно переместился к мадам Лестрейндж и застыл около нее, скромно придерживая в руках серебряный поднос с требуемым.
- Выпей, Беллатриса, - Рудольфус движением брови отправляет эльфа обратно в то место, где домовики ждут приказаний, и вкладывает в руку жены стакан с зельем.
Он с осторожностью прикасается к пальцам жены, задерживая прикосновения, а затем с сожалением убирает руку.
- А хочешь, я вообще останусь дома? Пошлю Баста к Долохову или вообще сову.

Беллатриса без упрямства и споров выпивает успокоительное залпом с такой страстью, что Рудольфус только удивлено провожает взглядом пустой бокал, в следующую же минуту отставленный в сторону, а затем обхватывает руку мужа и прижимает к груди.
Это даже становится странным - мадам Лестрейндж никогда не была щедра на подобные проявления симпатии, а тут просто глаз с него не сводит, держит за руку, улыбается.
Нет, это, конечно, просто прекрасно, и даже чудесно, но в том-то и дело, что как-то слишком прекрасно и слишком чудесно. Рудольфус готов поклясться своей честью, что с Беллатрисой так не бывает. Да и вообще, у Лестрейнджей так не бывает.
Параноик внутри него вскидывает голову и начинает принюхиваться, замечая малейшие следы волнения на лице жены, малейшие признаки того, что она ведет себя как-то необычно, а уж этого-то достаточно для того, чтобы паранойя Рудольфуса цвела пышным цветом.
Хруст шеи жены, кажется, раздается колокольным звоном по комнате.
Лестрейндж пристально всматривается в лицо супруги.
Первоначальная радость, охватившая его при мысли, что Беллатриса хочет видеть его рядом с собой, проходит, развеивается как туман, как образы заклинаний, вызванные Приори Инкантатем.
Беллатриса никогда, никогда не хочет его - и с этим пора бы смириться.
Но жена продолжает заговаривать ему зубы, спокойно, ласково, подчеркивает благородство его поступка, а затем и вовсе использует запрещенные приемы: обнимает его, гладит по лацкану пиджака, пропуская гладкую ткань сквозь пальцы.
Рудольфус настороженно молчит, не понимая, но интуитивно зная, что что-то не так.
Однако Беллатриса имеет над ним поистине безграничную и необъяснимую власть, а потому может убаюкать его просыпающуюся паранойю. Впрочем, всему причиной вовсе не чары жены, как думает Рудольфус. Хотя кто знает, веди себя так Беллатриса в начале их ссор, возможно, дело и не доходило бы до безобразных сцен. Обнимай она его вместо того, чтобы бросать в лицо оскорбления, ласково заговаривай вместо упрямых криков...
Лестрейндж слегка улыбается в ответ на шутку женщины о сроках беременности, но тут же хмурится, а улыбка исчезает вслед за улыбкой жены, когда она касается ссоры чуть раньше.
Лестрейндж молчит некоторое время, припоминая, что действительно не раз и не два поднимал руку на жену, причем это казалось единственным способом заставить Беллатрису замолчать или заставить ее его слушать.
Насилие было лейтмотивом их семейной жизни, и не стоит думать, будто мадам Лестрейндж была кроткой овечкой, которая покорно сносит все проявления бешеного нрава мужа. Нет, Беллатриса умела дать отпор, причем не только физически, но и точными, выверенными ударами попадая в самые болезненные точки собственного мужа, не умеющего закрываться от жены достаточно хорошо.
- Ты же знаешь, - после долгой паузы говорит он, - что если бы ты вела себя по-другому, нам удалось бы избежать многих... инцидентов.
Он искренен, а еще он старается поймать взгляд Беллатрисы, чтобы показать ей эту искренность: он не хочет бить ее, Мерлин упаси, и никогда не хотел. И не хотел орать на нее. Просто так получалось. Раз за разом.
Не то чтобы он чувствует раскаяние, до этого не доходит и вряд ли дойдет - мы имеем дело с Лестрейнджами, которые уверены в сосбтвенной правоте на сто пятьдесят процентов - но он понимает, что бить беременную супругу он не станет.
- Ты так дорога мне, - с трудом произносит он. Возможно, если бы на этом Рудольфус остановился, история была бы иной, но он продолжает: - Ты носишь моего ребенка, следующего Лестрейнджа, будущего главу рода. Я не трону тебя и пальцем, Беллатриса, это слишком много значит для меня.
Он чуть приобнимает жену, аккуратно умещая ладони на тонкой талии женщины, как будто ожидая почувствовать биение маленького сердца внутри, и снова чуть хмурится.
- Тогда, если ты не возражаешь, я бы пригласил Антонина и Уолдена к себе. Мы должны были сегодня обсудить кое-что. Они не помешают, мы тихо посидим в кабинете, ты даже не узнаешь, здесь они или нет. Не побеспокоим тебя. Но я не хочу оставлять тебя, Беллатриса. И не оставлю. Я постараюсь как можно скорее закончить дело, а ты пока сможешь подремать у себя. А затем, может быть, сходим на прогулку или проведем вечер у камина, что ты решишь.
Не то чтобы ему так хотелось побыстрее распрощаться с приятелями и действительно торчать дома весь вечер, но он точно знает, что должен так поступить. И знает, что так и поступит.

Кажется, его широкий жест мадам Лестрейндж ценить отказалась наотрез. Ее это даже будто бы злит: на его попытку быть любезным она отвечает холодностью  и намеренной позой оскорбленного достоинства.
Рудольфус еще некоторое время недоуменно рассматривает свои руки, только что обхватывающие талию жены, а затем принужденно убирает руки за спину, внимательно глядя на Беллатрису.
- Я ведь могу быть свободна или требуется что-то еще?
Последняя фраза жены, даже после ее слов о том, что дом  - его и все происходит так, как ему хочется, оказывается особенно неприятной.
Зачем она так, думает Рудольфус, продолжая смотреть на Беллатрису. Его взгляд выхватывает по отдельности то тяжелую копну волос, которую женщина уложила в небрежно-элегантную прическу, то светлые корсаж ее домашнего платья, то небольшую подвеску, отдаленно напоминающую крест, на темной цепочке. Никак у него все это не сойдется в одно. Так и вся Беллатриса, никак ему не понять, кто она есть и что она для него.
Он, может, и рад бы признать вину, просить прощения, да только ни вины не видит, ни возможности просьбы.
И то, что Беллатриса кидает ему в лицо его же слова о том, что он хозяин в этом доме и что она не может указывать ему, как поступать, тоже закономерно.
Лестрейндж вздергивает бровь и кривит рот в полуулыбке.
- Я же сказал, что ты в безопасности, пока носишь этого ребенка, - с не меньшим холодом говорит он, мгновенно перехватывая тон жены. - Так что же ты сбегаешь? Впрочем, как я вижу, тебя тяготит мое присутствие, а потому я не задерживаю. Позже сообщишь мне, на каком имени из предложенных ты остановилась.
Вообще, конечно, с намного большим удовольствием он бы потряс ее, от души потряс, чтобы выбить из нее эти непонятные смены настроения. Чтобы она перестала обдавать его арктическим холодом после минутной небрежной ласки, как будто он паршивый пес, подлизавшийся к ней на улице, которого она пару раз потрепала за ухом от скуки.
Но сейчас едва ли не впервые в жизни Рудольфус сдерживает себя, чтобы не проучить супругу за это пренебрежение, которое ей ничего не стоит. Мордредова гордячка Блэк, вот кто она такая.
Когда жена выходит, Лестрейндж, не обращая внимания на возню у двери, возвращается к гобелену и встает перед ним, разглядывая вышивку. Находит свое имя и имя Беллатрисы, а затем, повинуясь безотчетному порыву, прикасается пальцем к нитяной вязи на имени жены, закрывая ее. Как будто не было никакой Беллатрисы Блэк на гобелене Лестрейнджей.
Стук в дверь прервал его размышления.
В ответ на разрешение войти в кабинете появился Рабастан, который выглядел непривычно задумчивым. Стоит отметить, что младший Лестрейндж вообще относился к натурам созерцательным, вдумчивым, даже склонным к философии, но на этот раз бил все рекорды.
- Так смотрится лучше, - обронил Рабастан, подходя к брату и замечая нововведения на гобелене.
- Заткнись.
Они помолчали.
- Она у себя? - Рудольфус знает, что брат поймет, о ком идет речь.
Рабастан молчит так долго,  что Рудольфус отвлекается от гобелена и переводит взгляд на брата. И замечает, что тот не только излишне задумчив, но еще и явно нервничает, чего за меланхоличным Рабастаном уж точно никогда не водилось.
- Да что случилось-то?
Рабастан молчит. Тогда Рудольфус разворачивается и быстрым шагом покидает кабинет, направляясь в сторону спальни Беллатрисы.
- Стой! Да стой же ты, оборотень тебя задери! - Рабастан догоняет его и хватает за плечо, разворачивая на себя. Рудольфус скидывает его руки и вновь рвется вперед.
- Нет, Рудольф! Погоди! Ей надо одной побыть!..
В коридоре уже слышны приглушенные рыдания Беллатрисы.
Лестрейндж останавливается, как будто налетает на невидимую стену, а Рабастан, пользуясь моментом, снова хватает его и повисает на локтях.
- Не лезь к ней, не нужно...
- Что, твою мать, ты хочешь сказать?
Лицо Рабастана близко-близко. Глаза, темные материнские глаза, тонкий породистый нос.
- Что ты хочешь сказать? - снова рычит Рудольфус, отталкивая брата, но тот, как квоффл, отпружинивает от стены и снова встает перед старшим Лестрейнджем, преграждая путь к двери Беллатрисы. - Дай пройти! Там мой ребенок!
- Да нет же! - вдруг орет Рабастан.
Рудольфус непонимающе сводит брови: Рабастан редко повышает голос, редко проявляет сильные эмоции.
- Что значит - "нет"? - тупо спрашивает он. - Нет - не мой ребенок? Не мой, ты это хочешь мне сказать? А чей, твою мать?! Сука, открой дверь!
Последняя фраза предназначается уже жене. Рабастан снова прыгает ему на спину, но куда ему справиться с Рудольфусом, который на десять лет старше, на тридцать фунтов тяжелее и имеет куда больший опыт в силовых нагрузках.
- Она не беременна, идиот! Нет никакого ребенка и лучше тебе понять это как можно быстрее и успокоиться! - орет Рудольфусу прямо в ухо окончательно разозлившийся Рабастан.
Лестрейндж-старший бьет кулаком прямо по двери в комнату Беллатрисы, как будто хочет превратить дубовую пластину в кучу щепок.
- Что это еще значит? - спрашивает он у двери почти нормальным тоном. - Беллатриса, это правда?

-Да. Рудольфус, я сейчас открою. Подожди совсем чуть-чуть...
Голос жены тих и Лестрейндж знает, что это не из-за того, что его заглушает дверь. Просто Беллатриса говорит тихо.
Однако ему кажется, что она могла бы просто шевелить губами за дверью, а он все равно понял бы, что она хочет сказать.
Ведь на самом деле, он знал это, не так ли?
Знал с самой первой минуты.
Жена продолжает говорить и говорит долго. По крайней мере, не меньше пары минут, а то и всех пяти. Рудольфус не может припомнить навскидку, когда Беллатриса в последний раз уделяла ему столько своего красноречия, не сопроводив его сарказмом, оскорблениями или иными способами выразить свое недовольство. Но сейчас его это совсем не трогает.
Вот ни на сколечко.
Даже то, что жена все же открывает дверь, оставляет его почти безучастным: он слышит, как умолкает Беллатриса, слышит, как поворачивается запорный механизм, слышит даже звук поворота петель, на которых висит дверь.
Рудольфус чуть отступает, когда дверь начинает открываться, чтобы дать ей место.
Рабастан синхронно отступает чуть позади. Брат уже перестал цепляться за плечи Рудольфуса, и теперь в ожидании, что же будет дальше.
- Иди к себе, - не поворачивая головы, командует старший Лестрейндж таким тоном, который больше похож на приказ убивать.
Судя по звукам из-за плеча, Рабастан мешкает еще с минуту, но все же затем слышны удаляющиеся шаги: младший брат знает, когда пора слушаться Рудольфуса.
Тем временем Рудольфус кладет ладонь на дверь, близко к краю, обхватывает ее пальцами и тянет на себя, чтобы щель стала еще больше.
А затем смотрит прямо в открытую комнату.
Беллатриса стоит на пороге, зажмурив глаза
Лестрейндж открывает дверь еще шире, отводит руку дальше и дальше, пока не начинается покалывания в мышцах руки. Его пальцы с такой силой вцепились в деревянный дверной край, что побелели.
- Я знал, - тихо рычит он. - Знал же.
А затем срывается на крик:
- Ты достойна смерти, видит Мерлин! Жалкая, трусливая сука!
И на последнем слове изо всех сил захлопывает дверь прямо перед стоящей на пороге женой. От удара кажется, что содрогнулся весь дом. Из своей комнаты тут же показывается Рабастан, но Рудольфус уже шагате прочь от двери в комнату жены, не оглядываясь.
Он не способен сейчас видеть ее, дышать одним с ней воздухом. Даже картины ее кровавой смерти, которые обычно служили наилучшим успокоительным для него, сейчас не действуют.
Прочь. Прочь.
Под его сапогами дрожит лестница со второго этажа. Дом, который всегда казался ему просто домом, теперь стал ловушой, и Лестрейндж не хочет оказаться загнанным в угол.
Прочь.

Уйдя из дома, Лестрейндж аппарировал к квартире Долохова, который, несмотря на далеко послеобеденное время, явно наслаждался сном. Застывшее лицо Рудольфуса лучше всяких слов пояснило внимательному славянину, что дело нечисто, а потому глава рода Лестрейнджей был тут же взят в оборот заботливыми руками Антонина Павловича, введен в гостиную, усажен в кресло и облагодетельствован стаканом лучшего из имеющегося у Долохова огневиски.
Рудольфус, после первого же глотка относительно пришедший в себя, решил не мелочиться и поменял стакан на бутылку.
Дело пошло на лад.
Появившийся вскоре Макнейр и вовсе не заподозрил, что неразговорчивость и мрачность Лестрейнджа является чрезмерной, а тактичный Долохов не поднимал скользкую тему, даже когда Рудольфус первым провозгласил тост за "шлюх, которые никогда не врут".
После аперитива пришло время для основного блюда. Товарищи вызвали Розье, Трэверса и Яксли, а затем отправились в манчестерский пригород...
Около полуночи Рудольфус аппарировал в разросшийся парк Лестрейндж-Холла, оступился, упал на колено, смачно выругался, испуская ароват огневиски, поднялся на ноги и, покачиваясь, направился к дому.
На тяжелой входной двери остался отпечаток окровавленной руки, когда Лестрейндж входил.
Он тяжело поднялся на второй этаж и, не разжигая света и шугнув предупредительного домовика, ввалился в свою комнату, где и сбросил мантию на пол, не заботясь о грязных и кровавых пятнах, которые могут перейти с одежды на полы или попавшуюся мебель.
Жену, спавшую в кресле, повернутом к окну, он заметил не сразу, а лишь когда, оставшись лишь в брюках и спущенных с плеч подтяжках, разглядывал несколько небольших царапин на плече, появившихся в стычке с секатором - какой-то маггл умело орудовал садовым инструментарием, хотя его это и не спасло.
Лестрейндж протер царапины ладонью, налил себе на пару пальцев огневиски и пролшел к окну, подчиняясь порыву.
Тут-то он, размышляющий о том, а не пройти ли ему в комнату Беллатрисы и не убить лживую тварь медленно и жестоко, обнаружил объект своих мыслей прямо под носом.
Жена дремала, свернувшись в кресле. Одна ее рука соскользнула с колен и почти касалась кончиками пальцев пола. Прическа, немного растрпепавшаяся из-за сна в кресле, а также свежее платье могли бы подсказать Рудольфусу, что Беллатриса пришла мириться, если бы он был хоть сколько нибудь внимательным.
Но он не был.
Рудольфус оперся рукой со стаканом о спинку кресла и наклонился к лицу жены, выдыхая запах перегара чуть в сторону и разглядывая спящую женщину.
Ресницы Беллатрисы чуть дрогнули, когда он прикоснулся ладонью свободной руки к щеке жены, большим пальцем грубовато погладил скулу и уголок губ, а затем быстро переместил руку на шею женщины и чуть сжал пальцы, а затем тряхнул кресло.
- Просыпайся, любимая, - с отчетливой угрозой тихо произнес он. - Просыпайся и объясни, как ты посмела прийти сюда, когда я дал тебе возможность спасти свою жалкую жизнь, сбежав в дом своей сестры или родителей.

Беллатриса так широко открывает глаза, что Рудольфус видит голубоватый фон вокруг темной радужки, блестящий в полутьме спальни. Ее прикосновение к его руке осторожно, но без страха: жена будто ничего не имеет против того, что он ее убьет.
На его запястье скатилась слеза, оставляя горячий след за собой, но руку он не убрал, даже когда женщина дотронулась до его плеча, очерчивая царапины пальцем.
Она не хотела, чтобы так получилось...
Ложь!
Она хотела посмеяться над ним, использовав его слабое место в своих интересах, а теперь считает, что одна-единственная слезинка, выму ченная и лживая, как и сама Беллатриса, спасет ее.
Лестрейндж чуть сильнее сжимает пальцы вокрг шеи жены, чувствуя биение пульса, а она продолжает говорить.
- Где ты был? Я потеряла тебя. Я начала волноваться. Что случилось? Ты ранен?
Он мог бы поклясться, что она запаниковала, но то, что она вновь позволяет себе говорить с ним, требовать от него отчета, спрашивать у него о чем-либо, наполняет его мозг кристально-ледяной волной, не имеющей ничего общего с его обычной пламенной яростью. Должно быть, эта злость, коорая доступна Рабастану - холодная, удушливая, режущая самого себя.
- Мерлин! Рудольфус, что... Рудольфус, прости меня, но...
В голосе жены паника, но его сейчас это не развлекает.
Он ужесточает хватку на ее шее, заставляя ее замолчать и напоминая, кто сейчас имеет право голоса. Теперь прикосновение совсем не похоже на ласку.
- Помолчи, - небрежно бросает он ей, не веря, что она волновалась. Если Беллатриса и волновалась, то только о том, чем его попадание в лапы аврората  - в живом или мертвом виде - грозит ей и всей Организации.
Ни ее извинения, ни ее слова о волнении его не трогают. Просто не достигают его сознания, раскалываясь о стену равнодушия, которая его сейчас окружает.
- Я не убью тебя, - тускло говорит Рудольфус и убирает руку с шеи жены. - Не знаю, почему, но я не стану этого делать. Возможно, потому что ты осталась здесь, а не сбежала. Иногда в тебе просыпается храбрость...
Он замолкает и тяжело сглатывает, а затем выпрямляется, нависая над женщиной в кресле. У него в горле сухо и что-то царапает - те крики, которые он проглотил.
Лестрейндж допивает огневиски и небрежно швыряет стакан к двери - кажется, швыряние предметов вообще одно из излюбленных развлечений Лестрейнджей. Когда стакан рассыпается миллионами сверкающих осколков, Рудольфус неожиданно размахивается и отвешивает Беллатрисе пощечину. Не дожидаясь, пока последует реакция, он вцепляется ей в волосы и выволакивает из кресла, бросая на колени перед собой.
- Вот так ты должна была просить о прощении, - задыхаясь, говорит он. Голову словно сжимает ледяной обруч, а в висках пульсирует кровь. Что-то подкатывает к глазам, грозя ослепить его. Слезы? Гнев?
Он наклоняется к женщине и поднимает ее подбородок, заглядывая в глаза.
- Но раз ты осталась, я научу тебя.
Новый удар повергает Беллатрису на пол, а Рудольфус сразу же снова грубо дергает ее за плечо, приподнимая как куклу.
- Я изобью тебя до полусмерти, а потом возьму прямо в луже твоей собственной крови, гордая Блэк. Заставлю пережить каждую минуту этого дня, вспомнить каждое мгновение того времени, что ты смотрела мне в глаза и лгала - и пожалеть об этом!..
С этими словами Рудольфус швыряет жену на спину и встает над ней, слизывая выступившую в углу рта кровь от прикушенной губы.
То, что сделала с ним Беллатриса, гложет его изнутри.
Лестрейндж опускается на пол подле женщины и переворачивает ее на живот, заламывая руки за спину и придавливая ее коленом в пояснице.
- Ты же так ненавидишь меня, Bella Donna, а остаешься здесь... Что же это значит? Неужели жалеешь своего мужа? - прошептал он, наваливаясь на Беллатрису и дыша ей в ухо, сатанея от собственной ярости.

- Никакой, - соглашается Рудольфус, хрипло выплевывая слова и все сильнее сжимая хватку на запястьях жены. - Никакой отец, никакой муж... Благодаря тебе, сука!
Словечко то еще, но оно дарит неожиданное облегчение.
Беллатриса выворачивается так, что Лестрейндж практически уверен, что сейчас она переломает себе все кости, но все же женщина освобождает одну руку и, скользкая и вертлявая в шелковом платье, переворачивается на спину. Сбежать она не может, придавленная весом Рудольфуса, на зато теперь она смотрит ему прямо в глаза, хохоча как сумасшедшая.
- Ты не мужчина. Ты просто жалкий тиран. А если кто-то найдётся сильнее тебя, а, Лестрейндж? И ты можешь избить меня. Но мне ты ничего не докажешь. Мне и так всё ясно. Ты будешь доказывать в первую очередь себе, стараясь убрать ложную иллюзию собственной слабости, а ты слаб, Лестрейндж, - бросает она ему в лицо оскорбление за оскорблением.
Ее платье рвется, когда он придавливает коленом широкий подол юбки между ног жены и не успевает ухватить освободившуюся руку Беллатрисы. Жена кричит от боли, но тут же крик сменяется новым потоком оскорблений. Она пытается оттолкнуть Рудольфуса, а затем кидается вверх и вперед, как атакающая гадюка, чтобы вцепиться Рудольфусу в раненное плечо.
Острые зубы впиваются в его плоть, терзая и кусая, но вместо боли и отвращения Лестрейндж чувствует только сумасшедшее желание этой женщины, что поливает его потоком оскорбительных фраз, нелепых, болезненных...
От ее движения от платья остается только воспоминание, шелковой лужей окружающее их.
Когда он перестал различать стремление причинить боль и ласку? И как давно разучилась различать их его жена?
Удерживая вторую руку жены, Рудольфус нащупывает на поясе брюк защелку от подтяжек и спустя мгновение эластичная резинка обвивает локоть Беллатрисы. Поймав вторую руку жены, он связывает обе ее руки вместе за ее спиной, не обращая внимания на тянущую боль в плече и пульсацию в голове - она вырвала у него клок волос.
Его окровавленная ладонь оставляет отпечатки не только на коже женщины, но и на белом материале ее корсета, когда он проводит снизу вверх по груди Беллатрисы, пока не доходит до ее лица.
Плечо жжет как огнем, а когда Рудольфус, просунув палец между зубов Беллатрисы, заставил ее разжать челюсти и чуть отодвинулся, то увидел, что губы жены выпачканы в чем-то темном, собирающимся в уголках рта.
В первую минуту ему показалось, что она умирает- умирает из-зам внутреннего кровотечения, что он, возможно, ударил ее слишком сильно или сделал что-то подобное, но сразу же он догадывается, что это его собственная кровь.
Она укусила его до крови!..
Ледяная стена его гнева рассыпается без следа, сменяясь огненной пустыней привычной ярости, которая подпитывает волну иссушающего желания, только разгорающегося из-за кровавой тризны, что они оба принимают.
- За это ты тоже будешь просить прощения, - рычит он за секунду перед тем, как приникнуть губами ко рту жены. Беллатриса пытается стискивать зубы, выталкивает его из  своего рта, но с таким же успехом она могла бы сейчас заставить мужа прочесть ей передовицы "Ежедневного пророка" за прошлую неделю.
Лестрейндж отрывается от жены лишь для того, чтобы дернуть ткань ее нижней юбки, коленом раздвигая ей ноги.
- Это очень кстати, что ты не сбежала, - маниакально шепчет он, удерживая Беллатрису за плечи одной рукой, а другой расстегивая пуговицы на брюках, - я дам тебе возможность действительно забеременеть...
Он накидывается на шею жены, не то кусая, не то целуя. В его движениях сейчас нет и не может быть ни ласки, ни попытки доставить удовольствие: дикое животное, что всегда дремлет внутри Рудольфуса, понимает только язык насилия, только силу и желание удовлетворения инстинктов, и сейчас оно нашло выход наружу.
- Ты никогда от меня не уйдешь!... Никогда!!! Повтори это! - между фразами Лестрейндж болезненно кусает жену за шею и на последнем слове резко входит в нее, не заботясь о том, причиняет ли женщине боль. - Повтори!!!
- Никогда-от-меня-не-уйдешь! Принадлежишь-мне! - он задает темп, нависая над Беллатрисой и перенося часть своего веса на руку, придавливающую пряди волос жены к полу. - Повтори!

Иногда Рудольфус пытался размышлять о том, что приводило его и Беллатрису раз за разом к подобной развязке. Искал причины, чтобы если не исправить, то хотя бы уменьшить последствия их стычек, но не находил.
Просто был он и была Беллатриса, им нельзя было сталкиваться друг с другом, но что-то бросало их друг к другу, как раз за разом бросает волны на острые камни.
Иногда он был волной, а его жена - монументальным волнорезом, иногда она казалась водяной вуалью, разбивающейся о его гранит и застывший песчанник.
Лестрейндж упирается лбом в собственное предплечье, придавливающее волосы жены, рефлекторно запутывает пальцы в черных густых прядях. Лицо Беллатрисы чуть ниже, она при желании снова может укусить его за плечо, если не испугается оставить клок своих волос у него в руке.
Она визжит, иногда визг прерывается тяжелым дыханием, которое опаляет ему шею, иногда она снова и снова начинает орать что-то, сбиваясь на шипение, будто огромная разозленная кошка...
Рудольфус не слушает. Он давно научился не обращать внимания на слова жены, вот только иногда, редко, она может задеть его за живое. Некоторые ее слова прорываются сквозь завесу его отстраненности, которая позволяет ему продолжать двигаться в ней, несмотря на отчаянное сопротивление...
Беллатриса против воли начинает двигаться с ним в такт. Ее дыхание становится глубже, а стоны, которые она издает, так похожи на стоны наслаждения, что он одновременно боится и хочет перепутать...
Лестрейндж снова приподнимается на локте, чтобы взглянуть в лицо жены. Она широко распахивает глаза и шипит:
- Ты можешь сделать со мной что угодно! Я всё равно не буду твоей. Я буду сопротивляться, слышишь?
Он отпускает ее плечи и вцепляется ей в волосы на затылке освободившейся рукой, а затем растопыренной пятерней проводит вниз, грубо гладя лицо жены, очерчивая подбородок, обхватывая Беллу за шею. его большой палец находится прямо на ее горле, чувствуя пульсацию крови под тонкой кожей.
- А если я и забеременею, то ребёнка всё равно не будет. Он уже противен мне. Ты изнасиловал меня! Ему лучше совсем не рождаться, потому что если он появится, я задушу его голыми руками... Я тебе обещаю. Я ненавижу тебя! И твоего ребёнка, заранее...
Лестрейндж опускает ладонь на рот жены, заставляя ее замолчать. Сейчас не время ей говорить все эти вещи. Не после того, что она натворила сегодня.
Он закрывает глаза и опускает голову, касаясь лбом ее влажного лба, чувствуя завитки ее волос, прилипших к коже.
- Ты уже моя. Ты не убежишь от этого. Моя и только моя. Так, как ты принадлежишь мне, ты не принадлежишь больше никому. Я могу насиловать тебя в любое время, могу убить, могу даже наградить ребенком. Ты моя, Bella Donna. Моя!
С яростным рычанием Рудольфус подхватывает жену под поясницу, заставляя прогнуться, и спустя мгновение обмякает, придавливая ее своим телом.
Ярость, которая бурлила в нем, смешанная с неудовлетворенным желанием, постепенно сменяется брезгливым равнодушием.
Ему противно прикасаться к оскверненной женщине. Но это обман. Ему противна не Беллатриса, ему противен он сам. Противно их животное совокупление на полу через боль и кровь.
Лестрейндж отодвигается, выдергивает руку из волос жены, двумя пальцами берет ее за подбородок и разворачивает лицо к себе.
- Ну вот и все. Стоило так сопротивляться, - грубо говорит он, рассматривая окровавленные губы и блестящие глаза под тяжелыми веками. - И я бы на твоем месте надеялся, что ты уже забеременела. Тогда, возможно, я дам тебе передышку. А уж если родится ребенок, то тебе придется молиться, чтобы он не умер. Иначе твоя собственная смерть покажется тебе желанной.
В комнате ощутимо пахнет кровью, сексом и пролитым огневиски.
Рудольфус поднимается с пола, мимоходом потирая прокушенное плечо, и опускает глаза вниз, где в шелковой луже своего платья лежит Беллатриса, больше похожая на раненное животное.
- Вставай, - безразлично говорит он и вздергивает ее на ноги за плечо, а затем толкает к окну и сам подходит следом, опуская тяжелую ладонь ей на обнаженную спину над корсетом.
- Если ты еще раз обманешь меня, Беллатриса... Соврешь мне... Скроешь что-либо... Мне не нужна твоя смерть. Твоя быстрая смерть. Я заставлю тебя заплатить так, что сегодня будет казаться тебе сладким воспоминанием, - он понижает голос, стоя за ее спиной и глядя поверх ее головы на мирный сад поместья в свете полной луны.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2013-04-15 15:32:11)