Поначалу, высказывая всё, Молли чувствует только свою правоту, только то, что всё, что она сейчас выпаливает в возмущении и раздражении - истина и правда, что так всё и было и есть, как она представила и озвучивает. И теперь просто констатирует факт, хочет узнать всю горькую правду до конца о своём муже, о его другой жизни, о которой она ничего не знала, о новом отношении к ней, раз он позволил себе это. Она имеет право знать всё. Она его жена. Мать его детей. И она имеет право хотя бы на честность. Всё это Молли думает, чувствует и не чует в этом фальши, ей не видится того, что она проваливается всё больше и больше. Не замечает и позволяет захватить себя, подхватиться чёрной волной негодования, презрения, обиды от оскорбления ей, семье, детям. Ей кажется, что если она всё это не скажет, то упустит свой шанс как-то сбалансировать справедливость, которую у неё отнимают, потеряет возможность высказаться... А главное, услышать что-то другое. Да, прежде всего Молли хочет услышать другое. Она не хочет знать ответ на "кто она". Она хочет знать, что никакой "кто она" нет и никогда не было. Хочет знать наверняка. Точно. Услышать это от мужа. Молли, хотя и не понимает этого сразу, не хочет слышать правду, которую сейчас сама озвучила, представила так ярко и так чётко, как будто видела своими глазами или у неё есть более неопровержимые доказательства, чем пахнущий и исписанный женской рукой, милый кусок картона. И так всё это грязно, неприятно. И настолько не похоже на Артура, что стоило бы что-то и заподозрить... Стоило, только смотря на его немного детскую улыбку, со всей своей наивностью и доверчивостью, с которой он обернулся на неё сначала, с которой говорил, пока она не начала растаптывать его своим неверием, подозрением, ревностью. И как только Молли замолчала, на нее сразу обрушилась невозможность что-либо изменить, исправить, забрать все свои жестокие и прямые слова, предположения и мысли назад, стереть из их настоящего. Она сказала мужу столько нехорошего, так не верит в него, что странно, как это только возможно, когда она знает, что для нее нет человека дороже Артура. В душе появляются ростки раскаяния. Мысли уже не о том, что ей что-то должны, а о том, что она должна. Должна доверять, верить, любить. Должна была мягко спросить откуда эта открытка, почему. А потом, уже по глазам, по рассказу мужа всё понять. Молли вовсе не нужна легиллименция, в большинстве случаев, чтобы знать врёт муж или не врёт. Даже его постоянно краснеющие уши играли против него. А виноватый взгляд и подавно. Обо всём этом Молли в гневе забывает. Теряет в нём себя, свое семейное счастье, которое так легко разрушить одними только словами. Миссис Уизли всегда гневается ярко, с чувством, считая, что права, что делает так лучше. Исправляет ошибки других, наставляет на путь истинный. Но она же и очень отходчивая, как знают все в семье. Если правильно пережить "бурю", правильно с ней поговорить или вообще помолчать, пока она сама не выдержит этого молчания и выдаст прощение оплошавшему. Не провоцировать, затаиться или подольститься пусть неумело, но что точно растопит её негодование и обиду. Потому что, если Молли Уизли разозлится по-настоящему, вот это уже страшно. И детям, и мужу. Даже вероятность потерять вечерний пирог и наблюдать молчащую мать и жену, резко размахивающей палочкой на кухне, уже заставляет семейство быть осторожнее в словах и делах. Или быть более умелыми врунами и конспираторами, что очень часто практикуется по мелочам в семье... Наверное, под девизом: "Что Молли не знает, то ей на благо и покой". Но всё это были бытовые мелочи, нарушение детьми режима и подобные проступки, патологическая невнимательность Артура и ярое желание тащить в дом всё странное и "интересное" маггловское. И всё это было ерундой по-сравнению с сегодняшним. За всё время жизни вместе с Артуром, Молли никогда даже и не думала, что ей придётся пережить подобное. Нет, она даже пару раз думала, но никогда всерьёз не верила таким мыслям и ей было стыдно за себя. Потому что знала, что если муж задерживается на работе, то он именно задерживается на работе. Что если он сказал, что задержится, то он задержится именно там и по той причине, которую озвучил, о которой предупредит. А тут, так глупо попасться, так быстро поверить, пусть и доказательство казалось неопровержимым, и так и говорившим о юности и красоте, пославшей ту улику поздравление. Как Молли могла поверить так быстро, не узнав всего? И тут же, только она успела все это подумать, осознать, ужаснуться и почти раскаяться, миссис Уизли видит, как меняется уже лицо Артура, его взгляд, его сжатые, в жесте ответной злобы, кулаки. И заговаривает с ней в таком тоне, таким голосом, которого она в жизни от него не слышала. Каким он не только с ней, он вообще ни с кем так не заговаривал при ней. От слов "я сегодня не приду" всё внутри отзывается такой болью, так всё переворачивает, что женщине кажется, что что-то внутри отрывается и она теряет сознание. Как будто бы её окатили водой за всё сказанное, вызвав стыд, боль. У Молли в глазах начало темнеть, но тут же, когда жалость к себе начала сменяться ответной агрессией, застилая всё пеленой негодования, почти ненависти в этот момент от этого голоса, от этих жестов, что всё внутри начинает дрожать. И все доброе, извиняющееся, хорошее, что было начало подниматься в ней, падает опять в пучину пустоты, злобы, ревности. Ревности такой, которую она никогда не ощущала. Только представив, что он был с кем-то ещё, что касался другой, забывая про неё, забыв про дом, детей... Снова всё это себе представляет, накручивает себя и наставляет на злобу, неверие, глухоту. И пусть муж повторяет теперь сколько угодно, что ему не в чем оправдываться. Молли точно знала, что если бы не в чем было оправдываться, то её Артур, Артур, который любит её, оправдался бы. Сказал правду. Извинился. А если что-то и правда... Повинился бы. А раз говорит не в чем... Значит есть в чем. И раскаяния за содеянное и совершенное он не испытывает. Значит больше она ему не дорога, не любит, заменена другой. Всё. Логика Молли может и хромала в этом моменте, но ее совершенность сейчас была ей такой прозрачной и очевидной, что с каждой секундой наблюдения за франтующимся мистером Уизли, нагнетала себя всё больше. Эмоциями, которые очень сложно погасить, если вовремя не взять себя в руки, если вовремя не подхватит, не скажет, что глупая и не опровергнет тот, кого любит и из-за кого так и страдает. Он не услышал в её тираде неуверенность в себе, не услышал почти мольбы опровергнуть всё, что она сказала. Мольбы, которую она сама туда не вкладывала, но которая там была совершенно очевидно.
   Молли прищуривается, прожигает взглядом, скрещивает руки на груди и так слушает, смотрит на своего супруга. Только в этот момент она уже не воспринимает, что это ее муж, ее любимый муж. Просто давно знакомый человек, который растоптал сейчас её душу. Который плюет в неё и вытирает ноги. Которому не нужно оправдываться перед ней. Перед уже чужим человеком.
   Который пойдет по своим делам. Праздновать.
   Теперь это не тот человек, с которым они столько прошли, с которым связана и переплетена настолько вечно вся ее жизнь, с которым у них дети, и порой казалось так верно, общая душа. Он кажется чужим. Оторвавшимся. Это поэтому, наверное, Молли ощущает пустоту такую под гневом. Которая заполняется обратно очень быстро. Как будто бы то, что оторвалось, оторвалось временно. Потому что не может быть иначе. Не может быть раздельно от неё.
   Всё потому, что нечаянно Молли замечает недостриженные пряди на шевелюре мужа, и это отзывается в её сердце такой неожиданной болью, таким отчаянием, которое снова сметает с неё всю эту напускную и настоящую, такую глупую злобу. Руки, который скрещены на груди уже перестают быть жестом оскорблённой и независимой, негодующей жены, это руки, которыми она как закрывает то, что она натворила, всю ту грязь, что она вывалила сейчас, которую она спровоцировала. В которой не имела никакого права обвинять мужа, не узнав всё до конца. Взгляд из прищуренного становится потерянным. Пока Артур такими знакомыми, но резкими, становящимися незнакомыми, движениями приводит себя в порядок, затягивает галстук и причесывается, у Молли снова ёкает сердце. По-женски, почти по-матерински ей не дают покоя эти несчастные недостриженные и так смешно, (и Молли бы посмеялась, будь эта ситуация другой) выглядящие вихры. Это делает больно. Всё вместе. Эти вихры, этот хлопок двери от которого она непроизвольно вздрагивает и опускает руки.
   Молли больше не злится. Ей очень одиноко. Ей очень плохо. Ей кажется, и уже совершенно точно, что она ошиблась, ошибается... Это же её Артур. Он не способен на то, что она ему приписала. Она знает его слишком хорошо. Да и это не главное. Дело не в том, насколько и сколько она его знает. А в том, что она его жена. И должна верить ему. Он совершенно прав в том, что сказал. Всё еще можно исправить... Он только должен сказать, что всё неправда... Или... что всё правда. Но он очень сожалеет. И Молли знает, что простит. Потому что не может без него. Даже, если он смог без неё. Но всё же любит её. Если. Но поздно.
   Она смотрит на дверь, за которой скрылась спина мужа, недавно хлопнувшую, и казалось еще гудит и дрожит, содрогается и отзывается внутри, от этого звука всё и воздух. Остается на месте. В резко, как будто в ней отключили весь звук, комнате. Сиротливые клочки светлых волос мужа, ножницы на столе, стул. Всё это как сцена, опустевшая и затихшая после ухода одного из актеров, оставив только резкий и немного излишний запах одеколона, оседающего по полу. Когда кажется, даже все зрители перестали шуршать фантиками и затаили дыхание полностью оставшись с героем на сцене. Или герой на сцене сейчас Артур? Молли хотела было подойти к окошку, глянуть в него, посмотреть, может, муж ещё не ушел далеко, выбежать, догнать, остановить, извиниться, поговорить нормально. Они же не первый раз ссорятся, были и другие ссоры. Но никогда такая. Никогда "не жди меня". Но не смогла подойти к окну, сдвинуть себя с места. Молли постояла так еще примерно минуту и наконец зашевелившись, сходила за волшебной палочкой и убрала одним взмахом, рассыпанные волосы на полу. Задвинула стул на место. Убрала ножницы в ящик стола. Как будто ничего и не было. Только почему же на душе так плохо?

   Дальше Молли помнит свой вечер, как в каком-то дурном сне. Как в тёмном тумане. Как тяжело было объяснять младшеньким, где их именинник папенька. Как тяжело было наклеивать улыбку на лицо, когда заходили какие-то друзья\знакомые Артура, которые решили трансгрессировать на пять минуток передать подарок, да заодно захватить пирожок со стола или что-нибудь еще, как всегда в изобилии имеющееся на праздниках в семействе Молли и Артура. Этих посетителей было немного. Один или два, может, три. Молли даже не помнит вместе или поодиночке, потому что вспоминала такие же праздники. И как все было кардинально не так. Этот день определенно был одним из самых плохих, самых долгих невыносимостью и одиночеством дней в её жизни. В ссоре с мужем, с которым они не помирились через час или два. Всё спуталось в голове, и только чувство пустоты, одиночества было с ней постоянно. Уже поздно ночью женщина просто упала на кровать не раздеваясь, не приводя себя в порядок, впервые за много лет, не потому что она устала и прилегла на пять минут, а потому что было не для кого, никто не заметит, не поругает, не пожалеет. Потому что всё равно. Она ждала в гостиной долго. Очень долго. Поглядывала на часы, пыталась вязать, но не могла сосредоточиться и только распускала вязание пока не отложила его вовсе. И просто продолжала сидеть в кресле и смотреть невидящим взглядом на часы. Где он, с кем он, в безопасности ли, всё ли в порядке, почувствует ли она, если что-то случится, вернется ли он сегодня, вернется ли он когда-нибудь вообще? И всё же расплакавшись, оказавшись в пустой кровати, как не крепилась, совсем потеряв силы, Молли заснула через какое-то время, промучившись самыми грустными мыслями и воспоминаниями около часа или пяти минут. Когда так терзаешь себя время идет своим, отдельным путем. Такая боль терзала ее, так скребло и ёкало на душе. Она боялась, что больше никогда не увидит его. Что не простит. А всё ерунда какая-то, что можно было бы решить иначе... Снова и снова прогоняла у себя в мыслях всё, что случилось, как она могла ответить и сказать, как могла услышать иное, и как всё могло бы быть, весь этот праздник, который очень важен и ей, если бы она и вовсе не находила никакой открытки сегодня. И во сне ей стало куда легче. И, к счастью, она так устала, что ей не приснилось ничего.

   Проснулась Молли уже тогда, когда в комнате было светло. Не открывая глаз, она привычно перевернулась на другой бок, так же привычно ожидая увидеть супруга, улыбнуться ему спящему, и тихо встав, чтобы не разбудить милого в выходной, пойти проведать детей, приготовить завтрак и сделать тысячу незаметных всем, кроме хозяйки, мелочей по дому. Но она не увидела никого и в ту же секунду перед глазами пронеслось всё, что было вчера, а на душе осело и вернулось, казалось, уходившей на время, болью. Молли быстро поднялась. Быстро сполоснула лицо и пригладила волосы, чувствуя себя очень разбитой, ощущая тревогу, тоску, спустилась вниз. Даже уже не ожидая никого увидеть, спеша к часам и стрелке под именем Артур Уизли. В кухне-гостиной было тихо. Только часы тикали и отмеряли день. И первым порывом, когда Молли увидела мужа на диване, было подбежать к нему и обнять.
   - Артур...
   Подошла торопливым шагом, остановилась напротив с потерянным видом, успокоившись, почти уже улыбаясь, светясь взглядом, снова видя дома, видя, что в порядке... Почти в порядке. Прищурилась и только затеплившаяся улыбка пропала. Молли принюхалась, сморщила нос. У нее была уже привычная реакция, учуяв незнакомый запах, бежать наверх, опасаясь за близнецов, вечно что-то намешивающих чуть ли не с младенчества, как уже казалось. Сейчас же в гостиной стоял крайне характерный запах. Запах алкоголя. И какой-то женский запах, женских духов, едва теплящийся, но который так легко распознавался в привычном, пропахшим готовкой, деревом, тканью и шерстью, немного землей и всеми привычными запахами, доме. В первые секунды, когда Молли увидела Артура дома, сердце радостно екнуло, успокоилось, забилось ровнее и чаще. Но уже разумом оценив внешний вид мужа, мысли потекли по совсем другому направлению. На Молли накатило раздражение, презрение, брезгливость. Молли, как мать и домохозяйка, довольно много прожившая на своем веку, видела многое, казалось бы, ее ничего не могло смутить и удивить. Но таким мужа она видела впервые. Да, он мог выпить на праздники или от подзуживания коллег. Мог быть навеселе и становиться очень смешным, хотя и раздражающим жену этим. Но сейчас его вид был, как самого наибольшего пьяницы, которые, к сожалению, у волшебников тоже имелись. Окинув взглядом и одежду мистера Пропойцы, Молли поинтересовалась с сарказмом, так и сочащимся безжалостным ядом, почти с радостью, что мужу явно плохо:
   - Праздник хорошо прошел?
   Больше всего Молли начал злить не запах всех паров алкоголя, а уже различаемый ей, тонкий и какой-то одновременно очень дешевый и резкий, не в пример вчерашним (тоже, конечно, отвратительным, но куда лучше), смешанный запах женских духов.
   - Да, Артур, тебе определенно не в чем было оправдываться вчера. Ты решил перенести на сегодня и наглядно всё продемонстрировать. Чтобы у меня не осталось никаких сомнений.
   Жестко произнеся это, миссис Уизли внимательно, очень внимательно, рассматривая каждую черточку в сейчас полностью жалком и немного оплывшем лице мужа, читала в нем причины такого поступка, раскаяние, хоть что-нибудь. Разглядывая и его помятую, чем-то залитую местами одежду, пусть мало, но как Молли не могла не заметить, знающая все его рубашки, галстуки и остальные вещи наперечет, до каждой полосочки и заплатки на мантии. 
   У Молли даже не было сил и вдохновения кричать на Артура, просто даже наслаждаясь его видимыми страданиями. С жестокой радостью она наблюдала, что муж по-любому сейчас несчастлив и вполне сурово наказан. Но с другой стороны в ней уже поднималась и жалость, глядя на него родного и беспомощного, так и смотрящего, как ей кажется, этим жалостливым взглядом. Но накатывавшее раздражение готовилось перерасти снова в ссору, громкую и оставляющую только самые неприятные воспоминания. И если вчера она правда могла ошибаться, то теперь Артур явно решил, раз уже его обвинили, совершить все эти злодеяния. И Молли несколько не была согласна с ним в этом вопросе. Пристальное изучение мужа, молча и очень выразительно, продолжалось. Если бы Молли могла наслать какой-нибудь сглаз одним взглядом, Артур уже получил бы свои фурункулы или что-нибудь ещё неприятное. Молли продолжала так стоять и смотреть на мужа, уперев руки в бока, ожидая его слов. Она ощущала себя очень плохо. Некое торжество, что его вчерашний праздник всё же не удался, скрашивало её боль, но куда больше ей было очень горько видеть мужа таким. И понимать, что, возможно, то, в чём она обвиняла его вчера, теперь уже точно свершилось. И теперь уже не теоретически, а практически ей предстояло с этим жить. И понять, простит она или нет. Но в ней все же еще теплилась надежда, что прощать будет не за что. А в том, что они вчера испортили и праздник и весь день виноваты точно оба.