Вот и наступил Сочельник, канун волшебного праздника, символа надежды, светлых взглядов в будущее. Но в большом особняке Гринграссов тихо и темно. Отец семейства выполняет обязанности «светского льва», его младшая дочь танцует на балу с красивыми юношами. А что же её старшая сестрёнка? Почему так темно в её комнате, и куда направилась бледная, но почти спокойная мать? Она уверена, что её дочь спит спокойным здоровым сном, может, впервые со времени своего возвращения домой.
Нет, не спит. Едва только за матерью закрылась дверь, Дафна выскользнула из постели, и тихонько пробралась к большому окну с подоконником-диваном. За окном была тьма кромешная, и в этой темноте медленно кружились снежинки. Захватив с собой подушку и одеяло, девушка устроилась у окна, наблюдая за танцем снега на ветру, почти засыпая, но не проваливаясь в сон. Дафна ждала, когда внизу раздастся хлопок в холле, она его непременно услышит, с её то слухом, а главное – желанием услышать. Это будет означать, что все дома. И завтра они будут справлять Рождество, не смотря ни на что.
Дафна резко проснулась, распахнула глаза и прислушалась. Всё было тихо, а свеча на тумбочке у кровати почти догорела. Неужели она пропустила приход отца и сестры? Выскочив из одеяльного кокона, в который успела завернуться, Дафна, приученная не разгуливать по дому в ночной рубашке, вытащила из комода первое, что попалось под руку. Это оказалось чёрное шёлковое платьице, сшитое для занятий танцами, облегающее, не слишком длинное. Особо не задумываясь, что делает, девушка переоделась в считанные секунды и на цыпочках, босиком, выбралась из комнаты. В доме всё было тихо, даже огромные часы в большой гостиной тикали как-то приглушённо. Стрелки показывали уже около полуночи, значит, папа и Тори должны скоро появиться, если уже не появились.
Дафна уже хотела вернуться к себе, коря себя за эту импульсивность. Но тут её внимание привлекла приоткрытая дверь. Бальный зал дома Гринграсс, ничуть не уступающий залу в Паркинсон-Холле, или других особняках. Многие восхищаются лепниной, колоннами, убранством зала, а Дафна сразу понимала, что эти люди хвалят просто, чтобы похвалить. Настоящим достоинством этого места была невероятная акустика. Именно здесь началась бесконечная взаимная любовь между Дафной и музыкой.
зале царит волшебный полумрак, только в окна едва проникает свет от фонарей в саду. В полосах сумрака и света мелькает фигурка девушки, бредущей по залу. Шагов босых ног по начищенному паркету почти не слышно. Остановившись на миг, Дафна вдруг обнаружила, что держит в руке туфли для танцев, хотя и не помнит, как захватила их из комнаты. Чёрная замша, крошечный каблук, перемычки, чтобы не слетали во время движений – знакомые до последнего гвоздика в набойках, так и просящие себя надеть. И не думая сопротивляться, девушка обулась и уверенным шагом подошла к граммофону в углу. Один взмах палочки, и старинный агрегат уже возбужденно зашипел, словно жаловался, что сердце его от музыки пусто. Решив это исправить, Гринграсс взяла в руки первую попавшуюся пластинку и осторожно поставила её. Игла коснулась дорожки и,…сердце пропустило удар.
- O Fortuna
Velut luna
Statu variabilis!
Вся кожа мгновенно покрылась мурашками, кровь отхлынула от лица, сбилось дыхание. Музыка рождалась будто бы не здесь, под иглой граммофона, а высоко-высоко, обрушиваясь с небес на землю, подобно водопаду. Такая сила и мощь! Дафна никогда не слышала подобного, пробирающего до дрожи глубоко внутри.
Музыка замерла на миг, отголоски только что грянувшего грома ещё только растворяли в сознании, а мелодия побежала дальше.
- Semper crescis, - тихо, словно тайну нашёптывая, пропели голоса.
- Aut decrescis, - так же тихо повторил следом дрожащий голос Дафны.
- Vita detestabilis, – твёрдо произнесли голоса, будто утверждая истину и приказывая в неё поверить. И Дафна поверила.
- Nunc obdurat, - сорвалась с места. Лёгкий прыжок и разворот.
- Et tunc curat, – повела плечами, откинув голову назад.
- Ludo mentis aciem, - ещё разворот. Руки разведены, словно крылья распахнуты.
- Egestatem, potestatem, - дышать, дышать в такт. Сердце бьётся вместе с музыкой. - Dissolvit ut glaciem.
Мелодия тихая, но такая тревожная, душная, будто ожидание грозы. Сейчас, вот сейчас, рванёт шквальный ветер, и небеса расколются от все сотрясающего грома. Нет, ещё нужно ждать. Нужно молить небеса об это грозе.
- Оbumbrata et velata, - прогнулась, скользнув вперёд, будто хотела упасть на колени. - Michi quoque niteris.
- Nunc per ludum, - такие жёсткие слова, словно камни падают, и уже слышен грохот бури.
- Dorsum nudum,– ещё прыжок, будто птица, легко. Музыка заглушает все прочие звуки, кажется, что ноги и не касаются земли. - Fero tui sceleris.
И вот оно. Гром грянул.
В тёмном зале гремит музыка, отражаясь эхом от стен, колон, теряющего высоко во мраке, потолка. И среди полос темноты и света, льющегося в окна, в этом каменном мешке бьётся  чёрная птица. Она хочет взлететь, вперёд и вверх, или умереть здесь и сейчас. Сердце задыхается, кажется, сейчас остановится, по венам бежит не кровь, но магма, обжигающая до сладкой боли. Музыка нарастает, ещё немного, и она оборвётся. Но нет, мелодия хочет жить, она длится и длится, и вместе с ней длится эта мука. Упасть на колено, вытянув вторую ногу позади, прогнувшись в спине так, что волосы касаются пола, отдать всю себя, и не дышать, умирая вместе с последней нотой.
И вздохнуть снова Жизнь полной грудью.
В эту ночь Дафна Гринграсс умерла, и воскресла вновь.

Музыка затихла, последней дрожащей нотой растворяясь в воздухе огромного зала, и каменный пол стал сразу очень холодным, а темнота утратила мистицизм, став просто отсутствием света. Глаза не видели ничего, что могло бы заставить сердце трепетать так, как оно билось только что. Серый и такой скучный мир не радовал взгляд. Может, кто-то и умеет видеть больше, но Дафна могла только больше слышать. Но сейчас вокруг тишина, не давящая, и не уютная. Просто отсутствие звуков.
В этом слепом и глухом мире живут две птицы, два феникса. Огненный, рождающий огонь, горящий и сгорающий, бывающий пеплом лишь иногда, и не долго. И другой – чёрно-серый, однажды сгоревший дотла. В сердце этой птицы на веки поселился страх перед огнём, противоестественный, чужой, идущий против самой Природы, против магии. Золотой феникс летает высоко, ловит ветер, солнце, грозы и молнии. И не ждёт позволения на свою свободу. Пепельный же навеки обрёк себя на клетку, коя краше его самого. И крылья ему уже мешают, и мысль о небе причиняет боль. Только расстаться с этой болью нет сил. Загнать её поглубже, пусть никто не увидит ни единой искорки, пусть пламя никогда не вспыхнет в чёрных перьях. И то, что огонь ещё жив, знать будет только феникс.
Говорят, слёзы феникса исцеляют. Но только не самого феникса. Плакать хочется, дрожат губы, дрожат ресницы. Но легче не будет. «Ты оказалась права», - шепчут стены, шелестит шёлк лёгких занавесей, вторит им снег за окном и тусклый свет фонарей за окном. «Я была слепа», - отдаются слова в глубине разума, а Дафна уже не знает, сказала это Астория, или она сама. Хочется разрыдаться, сжавшись в комочек. Слишком много всего, слишком мало времени. Что происходит со всеми ними, будет ли конец этой зиме, на сколько лет им нужно повзрослеть, чтобы сохранить себя? Нет, уже никогда не будет всё так, как было.
«Что случилось с тобой сегодня, сестричка? Почему ты прячешь от меня глаза? Разве ты не влюбленная и счастлива? Хоть одна из нас должна быть счастлива…» - почти не думая, что делает, Дафна обнимает сестру, сминая слои красного шифона и атласа, это чудесное оперение сказочной птицы, прижимает к себе. Так она не увидит дрожащих губ и слипшихся стрелочками ресниц. Дафна Гринграсс не плачет. Она ведь счастлива, она жива и почти здорова, а младшая сестрёнка сидит рядом и просит прощения. Она счастлива. Всё плохое уже позади. Если повторить это много раз, можно и самой в это поверить.
- Я простила, Тори. Всё простила, - едва слышно прошептала Дафна, не надеясь на голос. В горле стоял горький ком. Почему ей сейчас так горько, что Астория просит прощения? Чуть отстранившись, девушка поймала взгляд сестры, ловя в нём её душу, сердце. Сейчас тут нет места лжи. – Феникс...Ты, - так же тихо добавила она, смахивая с ресниц своих всё таки просочившуюся слезинку. «Я могу Феникса танцевать. Ты же можешь Фениксом жить».
- Расскажи мне…, - попросила Дафна. – Расскажи, что с тобой случилось.
«Я ждала, что ты придёшь счастливая и влюблённая, будешь смеяться под моими взглядами, отец будет делать вид, что не замечает твоей радости. Почему же нет?»

Братья и сёстры  – это не просто люди с похожим набором генов. Это продолжение человека,  часть души, часть крови. Недаром говорят, что близнецы не живут один без другого. Сестра, младше всего на год, - всё равно, что сестра-близнец. Ты не помнишь себя без неё, сестра твоя всегда была с тобой. Боль её и радость чувствуется так, словно это твои собственные эмоции, а мысли ловятся на лету. Но однажды наступает момент, когда разница в возрасте всего на год даёт тебе возможность ощутить себя совсем маленьким несмышлёнышем, или умудрённой годами женщиной. Момент, когда младшая сестра влюбляется. Она непременно захочет поделиться, а что сказать в ответ? Прося рассказать, Дафна не знала, что будет советовать, что вообще тут можно сказать? Словно во сне, она поднялась с холодного пола, краем сознания цепляясь за свои острые коленки, выглядывающие из-под платья, свои тонкие холодные пальцы в руке Астории, такой горячей. И сама Астория – такая горячая, смелая, живая. Она может запутаться в чувствах, потому, что они у неё есть. И на сколько лучше себя чувствует Дафна, примерная папенькина дочка, не встречающаяся с неугодными отцу мальчиками и не позволяющая себя целовать без объявления помолвки? Не насколько.
- Ты была влюблена Астория, только и всего, - мягко сказала Дафна. Руки Астории, смахивающие слезинку, обнимающие. Должно быть наоборот, она, старшая сестра, должна обнимать и защищать. Но так тепло, так хорошо сейчас. Нет всепоглощающего жара, нет холода. Как быстро рассеивается и страх, и страсть. – Астория, я – последний человек, к которому тебе следует обращаться за советом на счёт чувств. Я же бесчувственная, знаешь? – с лёгкой улыбкой промолвила Дафна. Но это была совсем не смешная правда. Любить Гринграсс-старшая так и не научилась, несмотря на все те чувства, что томились в душе. – Знаешь, я тут не причём. И отец, и наше нежелание видеть тебя с Малфоем. Ты можешь ни у кого прощения не просить. – Счастливая дочь и сестра Астория. Ей не нужно идти против своего сердца в исполнение отцовской воли. Она просто полюбила другого. – А Драко…Может, ты его и любишь. Но он тебя – нет. – Эти слова были жестоки, но Дафна была уверена, что эта правда. Любовь она представляла себе иначе. Любовь должна быть тем замиранием сердца, тем трепетом, что описала только что Астория. А Малфой…Холоден, бледен, словно из льда. Он может уважать, может жалеть. Но способен ли он на любовь? Не сейчас. Так думала одна очень правильная слизеринка, мечтающая о любви.  – Ты легкомысленна, Тори. Конечно, я так думаю. Но…это ты. Будь ты другой, было бы это хорошо? – Даф грустно улыбнулась, будто была старше не на год, а на двести лет. Нет, даже эти двести лет не дали бы ей мудрости.
- Блейз? Забини? – Чуть с удивлением переспросила девушка, услышав имя того, кто взволновал сердце её сестрёнки. Сначала она пропустила мимо ушей имя юноши, потеснившего Драко в мыслях Астории, но теперь это оказалось интересно. – Судя по фамилии, у него, скорее всего, итальянские корни. Не удивительно, что он умеет и смотреть, так что девушки голову теряют, и целовать. Только знаешь ли ты, что он смотрит так на тебя одну? – Недоверчиво спросила Дафна, пытаясь представить своего одноклассника рядом с сестрой. Этот красавчик пользовался популярностью у девушек. И от того доверия к нему Гринграсс-старшая не испытывала. По крайней мере, с этого момента.
- Ты хочешь моего совета? – удивление Дафны было неподдельным. Уже довольно давно Асти не обращалась ни за какими советами, или же шла в разрез с мнением родителей и сестры. – Знаешь, я не думаю, что можно предать любовь одиннадцати лет. Признай, это была и не любовь. Просто Малфой казался тебе сказочным принцем, разве нет? Ты хотела быть рядом, потому что он считался удачной партией, – девушка подчеркнула прошедшее время. – А теперь что? Ты предашь себя больше, если будешь всю жизнь строить в угоду детской клятве. – Дафна не верила, что говорит это. Совсем недавно она убеждала Асторию забыть про её бедное сердечко и его муки, потому, что предмет этих мук был под запретом. Теперь же она говорит, что стоит довериться чувствам, потому, что это уведёт Тори дальше от Малфоя. – Тори, ты просто влюбляешься. Это нормально, так должно быть. Но влюблённость и любовь – разные вещи. И увлечение, пусть яркое, не повод… - Дафф не знала, как выразить то, что хотела сказать. Не повод сразу ставить своей жизни рамки одного мимолётного чувства, которое скоро развеется? Не повод думать так серьёзно о несерьёзном? – не повод связывать себя какой-то клятвой. Вообще поменьше клянись, не придётся ничего нарушать, – философски закончила Дафна.