Догорает зимний день в лучах заката, красные отблески заходящего солнца разливают по заснеженной земле багряные моря, небо одевается в королевский наряд тёмного пурпура с россыпью ярких жемчужин. Снег поскрипывает от мороза, искрится и блещет, то серебром, то рубиново-красным, бесстыдно прекрасен. Ветер раскачивает голые ветви деревьев, звеня гирляндами сосулек, наигрывая какую-то мелодию. А потом подхватывает в стремительном вальсе позёмку, и кружит, кружит снег. Стёкла в окнах тоненько позванивают от ударов разыгравшегося Борея, а бессовестный бог рисует на обиженных стёклах узоры, покрывая каждый дюйм затейливой вязью мечты о лете. В инее расцветают цветы, прилетают птицы, деревья одеваются в листву, видятся набухшие колосья, или вскрывшаяся ото льда река. Маленькая подарок всем тем, кто замёрз. Совсем скоро всё это исчезнет, будете ли вы скучать? Будете. Особенно по этому вечеру, одному такому чудесному в году - вечеру Рождества.
За окном может выть ветер, может идти дождь, вы можете сидеть на земляном полу, или в кресле у жаркого камина, вокруг может быть каменная цитадель, или дрожащие от каждого удара ветра ветхие стены. Но Рождество - особенный праздник, изменяющий всё вокруг в лучшую сторону.
Вечером, когда уже улеглась дневная суматоха, можно позволить себе немного тишины наедине со своими мыслями. Горячий глинтвейн в большом бокале согревает руки и сердце, огонь, такой мирный за каминной решёткой, отражается в полуприкрытых глазах, приятная слабость-нега разливается по телу. Уютная тишина сплетается с треском поленьев и взлетающими искрами. Аромат хвои витает в воздухе, в углу гостиной стоит высокая ёлка в  традиционном убранстве. Есть ещё одна ёлка - в Большой гостиной. Она выше, украшена ярче, там играет музыка. Но ей не хватает самого главного - горы подарков. А здесь, у подножья этой скромницы, лежит целый ворох яркой обёрточной бумаги, всё ещё хранящей в себе чью-то радость. Некоторые свёртки очень знакомы - бриллиантовая брошь и шёлковый палантин для супруги, по колечку с изумрудами для дочек. И в придачу - сборник нот для фортепиано для Астории (выбирала Кассиопея, тут отец на свой вкус не надеялся) и толстенная энциклопедия с магическими иллюстрациями по истории танца, для Дафны. Такие, в сущности, незатейливые подарки - украшения, книги. Но Дельфиус всегда терялся, когда наступала пора выбирать подарки. Дочки росли слишком быстро, слишком быстро перешли от игрушек к украшениям, слишком быстро завели свои собственные тайны и секреты.
О чём теперь их мечты? Кто занимает их мысли? И сколько у меня осталось времени быть для них главным мужчиной жизни? Говорят, "отец - первый после Бога". Не развенчали ли уже меня? Однажды из Патриарха можно стать просто стариком, с надоедливым старческим брюзжанием. - в глубокой задумчивости Дельфиус посмотрел на свою руку. держащую кружку с горячим вином. Обычная мужская рука, с выступающими венками. Когда-то малышка Астория помещалась на одной только руке. Когда-то Дафна заливисто смеялась, когда отец подкидывал её высоко в воздух. Когда-то...
Когда-то. Теперь у них своя жизнь. Другие кумиры, другие идеалы. - Кто владеет сердцем дочери-подростка - вот главный вопрос для отца. Ведь ещё совсем недавно это сердце принадлежало ему. А теперь что? Сможет ли тот уберечь эту душу от зла и невзгод? Сможет ли он, уже заранее предатель, уберечь эти очи от слёз? Говорят, что девушка выбирает себе супруга по образу и подобию отца. - Я подлец, Астория. Подлец, лжец и трус. Если он будет похож на меня - я прокляну его. И себя.

"Как неумолимо время...Подожди ещё чуть-чуть, немного помедленнее. Я не успел так много сказать, так много сделать. Пятый десяток разменял, а, в сущности, что успел сделать? Построил "Дом", но сейчас его фундамент так шаток. Дал жизнь двум дочерям, но они ещё так юны, хоть и рвутся порой из семейного гнезда. Я всё ещё нужен, я знаю. Но как оправдать эти надежды и чаяния?"
Вино чуть кружит голову, и так вдруг хочется себя пожалеть. В этом доме, укрытом тишиной и покоем, почти никто не знает причин грусти и, порой, мрачности хозяина. И точно никто не знает всей правды. Слизеринцам в этом плане легче - для них правда вовсе не абсолютное благо, и от лжи, вот такой, дарящей покой, они не страдают. Люди могут упиваться своими предрассудками сколько угодно, но воспитанники Великого Салазара умеют и жалеть, и любить, могут стремиться защитить и спасти кого-то, кроме себя. Только при этом они не страдают напоказ, прячут боль глубоко в душу, являя окружающему миру надменную улыбку и сарказм. И никогда не признаются, чего им стоило держать спину прямой.
Нет, страдать слизеринцы умеют. Отчаянно, пафосно. А как же иначе? Душевные муки аристократа сопровождаются треском огня в камине, дорогими винами, философскими беседами с портретами прославленных предков, даже порой - принесением высокопарных клятв и обещаний. Но только наедине с собой. Никто не увидит слабости.
"Все мы немного гриффидорцы. Не зря же Салазар и Годрик так ссорились. Многих, видимо, студентов поделить не могли", - Дельфиус задумчиво следил за игрой отблесков огня в вине, анализируя многие собственные поступки. За последний месяц он побывал представителем всех факультетов, наверное. Упрямство - Хаффлпафф, осторожность и мудрость (а Гринграсс надеялся на присутствие у себя последнего) - Рейвенкло, смелость (и это тоже пригодилось бы, даже очень) - Гриффиндор. Но всё таки он слизеринец.
"Надо завязывать с этими поседелками-размышлялками. Кажется, Гринграсс, ты пьян", - самокритично заявил мужчина, допивая вино и отставляя бокал. Но уходить не хотелось. Кресло так уютно обнимало высокими подлокотниками, было тепло, почти безмятежно. И хотелось ждать чего-то хорошего. Например, что придёт Астория. Влетит в комнату, как ураганчик, впрыгнет на колени, вышибая из рук бокал, или осторожно прокрадётся позади кресла и закроет руками глаза, требуя угадать, кто это. Нет. Часы тикают, в коридоре слышны чьи-то шаги, но в комнату никто не входит.
"Ещё минуту. Я подожду ещё минуту", - словно заклинание, произносит про себя Дельфиус, откидывая голову на спинку кресла и закрывая глаза.
На мгновение ему кажется, что он уснул, но потом лёгкое шуршание раздаётся вновь, и мужчина распахивает глаза. На пуфике рядом сидит Астория, а на коленях оказалась коробка в праздничной упаковке. Под взглядом дочери, отец раскрыл подарок. Платок с вензелем и ежедневник, который нужно носить с собой хотя бы для того, чтобы раскрывать на первой странице на глазах окружающих. Тщеславие? О, да. Вряд ли во всех великосветских семьях родители получают от детей такие подарки.
- Спасибо, Астория, - улыбнувшись, произнёс Дельфиус. Секунду ещё поколебавшись, он отставил коробку на кофейный столик и протянул руку с дочери. - Иди ко мне.
Взяв Тори за руку, он потянул её к себе, усаживая боком на колени. Она уже большая девочка, не малышка, которую можно укачивать на руках. Может, всего через год она такого уже не позволит - не солидно. Но сейчас, пока ещё никто не видит - можно. Обняв девочку за талию, отец зарылся лицом в её волосы, спускающиеся к шее и рассыпающиеся по плечам. Хотелось прижать её к себе ещё крепче, и никогда не отпускать. Чтобы никто больше не посмел её так обнимать. Но всё проходяще.
- Ты можешь рассказать мне всё, что захочешь, Астория. И всё, что захочешь, спросить, - твёрдо сказал Гринграсс, откидывая голову на спинку кресла и встречаясь взглядом с девушкой. - Я не обещаю, что отвечу. Но лгать не буду. Просто промолчу, если не смогу дать ответ.

Что значит "плоть и кровь"? Набор генов, похожие глаза и голос, знакомые жесты и тон? Или сердца, бьющиеся в унисон, мысли, мечты, дышащие и живущие вместе? Всё это доступно лишь матерям, девять месяцев слушавшей сердце дитя своего рядом со своим? А что отцу остаётся? Его "плоть и кровь" - всего лишь судорога удовольствия, а остальное не его работа, верно? Как тогда душа отцовская пускает корни в его дитя, прорастая? И почему так больно, кода связь эта рваться начинает? Дельфиус не знал, тоже ли испытывают отцы сыновей, так ли им больно смотреть, как растут их наследники. Мальчиков нужно научить не плакать, быть сильными и смелыми. А девочек? Тоже самое, в сущности.
Боже, как страшно оставлять их одних.
Эта мысль ледяной иглой пронзила все внутренности, причиняя почти осязаемую боль и заставляя кожу покрыться мурашками. О смерти он думал, но мысли эти всё время оставались где-то на краю сознания, а вот теперь, среди спокойствия, доверия и нежности расцвёл этот ядовитый цветок. Что будет с семейством Гринграсс, если его глава будет убит? Дельфиус поставил бы на этот исход не больше кната, но даже такая вероятность была слишком велика. Там, где тебе в спину всё время направлена чья-то волшебная палочка, никто не даст тебе гарантий жизни.
Но сказать об этом дочерям? Астория испугается и будет плакать. Дафна...Может быть, тоже. Только я об этом не узнаю. И что это изменит? Но я обещал не лгать. О, Мерлин, я думаю, как уже приговорённый. Признайся, Гринграсс, тебе ещё никогда не было так страшно.
- Ты и твоя сестра - самое дорогое, что у меня есть, Астория, - тихо произнёс Дельфиус, вглядываясь в карие глаза дочери, подозрительно влажно блестящие. - Если я на вас сержусь, то только потому, что боюсь за вас. Я рад, что ты это понимаешь. - Дельфиус только мог догадываться, чего стоило его дочери такое решение, в угоду отцовским представлениям о её благе, но ему грело душу то, насколько Тори ему доверяет. - Я не изверг, дорогая, я понимаю, как сильным могут быть твои чувства, и, возможно, чувства этого юноши. Но если ты ему не безразлична, он поймёт твой поступок.
Такие слова говорят, наверное, все родители. Про благо, про "поймёт", про "всё будет хорошо". Сколько раз мы причиняем боль своим близким прикрываясь заботой об их благе? Может, Дельфиус совершил ошибку и вместе с ним Астория, так чистосердечно признающаяся, что он для неё пример и закон.
- Проливать кровь других? О чём ты, дорогая? - удивлённо приподнял отец бровь. - Никогда.
"Никогда. Только свою, и только так, чтобы Судьбе и всем марионеткам в её руках стало стыдно".
- Я знаю, что я не один. Но именно потому мне страшно. - тихо произнёс мистер Гринграсс крепче обнимая дочь и сплетая пальцы в замок у неё на талии, словно боится, что она сейчас вырвется и упорхнёт. - Всё то, что происходит...Это война. Её грохот слышат не все, да и те, кто слышит, многого не понимает. Так уж сложилось, что мы в этой войне невольные участники. - мужчина на миг замолк, переводя дыхание. - И чистота крови тут уже почти не причём. Она нас не спасёт. - Вот она, горькая правда, о которой так не хочется говорить, и уж тем более, не наивно-светлой Астории. Она  уже не ребёнок, но и не взрослая ещё, её мир ширится, растёт, в него хлынула неожиданно тьма, боль и страх, а родной отец только добавляет яду.

Дельфиус чувствовал себя садистом, роясь в чувствах дочери, заставляя её говорить о том, что было ей, без сомнения, не приятно. Что может заставить девушку признать, что юноша, в которого она влюблена - к ней равнодушен? Но вместе с тем, отец был рад, что уберёг свою девочку от ещё больших разочарований. Ведь если бы эта дружба зашла далеко, не известно, чем бы это всё окончилось. Дельфиус даже позлорадствовал в глубине души: помолвка Персефоны и Дарко разорвана, Астория от ухаживаний этого молодого человека отказалась, фамилия его запятнана связями с Пожирателями. Вряд ли теперь ему стоит рассчитывать на хорошую партию. Но эти проблемы - проблемы мальчишки, а не Гринграсса.
- Не переживай, Астория. Ты можешь считать меня "сухарём", - отец чуть улыбнулся, - но я не верю в любовь как таковую. Когда я говорю, что люблю твою маму, это значит, что я уважаю её, горжусь ею, разумеется, считаю, что она красива, - Дельфиус позволил себе на минуту окунутся в воспоминания молодости, наивной и светлой, когда казалось, что нет ничего невозможного, а мир был прекрасен и дружелюбен. Правда, тоже не долго. - Мы с Кассиопеей не любили друг друга "с первого взгляда". Мы не были возлюбленными, мы были друзьями и остаёмся ими по сей день. Поверь мне - это стоит больше, чем любовь. Любовь однажды пройдёт, и что останется после? Вот это и важно.
Дельфиус не знал, поверит ли ему Астория. Как можно объяснить Джульетте, что её чувства к Ромео ничего не стоит, и что Ромео вовсе не так хорош, как она себе рисует? Говорят, нужно позволить человеку обжечься, чтобы он понял, что нельзя совать руку в огонь, но какое родительское сердце позволит своему ребёнку пройти через те ошибки, которые должны его научить быть мудрым? Но есть и другая сторона медали - когда ребёнок доверяется родителям целиком и полностью и покорно идёт по указанной ими дороге. И если там окажутся рытвины, препятствия и обрывы, родителям будет не менее горько от того, что указали они не верный путь.
- Тория, я ведь тоже не великий мудрец, и могу ошибаться. Просто научись слушать не только своё сердце, но и голову. Но и меня, разумеется, - мужчина снова улыбнулся. теперь он чувствовал себя виноватым за тот страх, что поселился в этих карих глазах, и старался прогнать тревогу, что сам и нагнал.
Астория кладёт голову отцу на плечо и тому вдруг становится стыдно зато, что он наговорил. Он не имеет права бояться.
- Знаешь, говорят, "держи друзей близко, а врагов ещё ближе". Так вот, пока мы здесь, можно сказать "теряемся в толпе". На нашей семье свет клином не сошёлся, и Сама-Знаешь-Кому мы без надобности. Я верю, что всё обойдётся, - Дельфиус наклонил голову и поцеловал дочь в макушку. От собственных слов появилась капелька уверенности. Он вздохнул, чувствуя, как разжимаются железные тиски, державшие до этого сердце.