Было неожиданно скверно и даже немного гадливо. А еще было только одно желание – чтобы только не залез в голову, только не сейчас.
Волдеморт скалился безгубым ртом, а его глаза сверкали своей алой краснотой.
Перед ним, опустившись на колени, стоял Флинт-старший; на его состарившееся лицо падали струи лунного света, что пробивался в открытое окно Малфой-мэнора. Рэндольф мучился, вскрикивал и корчился – Круциатус доходил до самого сердца, до мозга костей. И Темный Лорд смотрел в его испуганные глаза, в его искаженное болью лицо.
Маркус стоял поодаль – ему нужно смотреть на кривляки его старого отца. Нужно, потому что смотреть на слишком быстро постаревшего отца – больно. Смотреть, как он выворачивает себе руки, как он закусывает зык до крови, как он все-таки не сдерживается и кричит. И корчится-корчится-корчится.
Трэверс смеется злым, тошнотворным смехом, который больше похож на гогот. Он держит в руках маску, рукава съехали до локтей и на запястье видна Метка, которой у Маркуса нет. А у Трэверс она взбесилась – то расплывается, то собирается в четкое. И видно, как больно руке – кожа краснеет, а костяшки пальцев совсем белые.
Маркус не чувствует себя ничтожеством, когда связывает отца. Ему не больно, ему даже не жаль его. Он сам пошатнул свой авторитет.
Все говорили: «Флинт не бросит Флинта». Но это было тогда, когда мать улыбалась и одевала синее платье – самое любимое у Маркуса – и ходила на холмы. С ним, со своим сыном. И Целестина была словно бельевая веревка, привязанная к двум столбам. На веревку можно и белье повесить, чтобы высушить. И ковер потрошить. Но потом веревки не стало – оборвалась. И столбы больше ничего не связывает, только прошлое.
У Маркуса нет прошлого и нет будущего. Только настоящее. И отец – старый и немощный.

Все тот же Трэверс подлавливает его на крылечке – Флинт курит. Пожиратель морщится картинно, зажимает нос и рукой машет, как вентилятор. Делает вид, что ему неприятно. А сам Флинт молчит, смотрит устало, изогнув вопросительно бровь. Трэверс молчит.
Но от предложенной сигареты не отказывается – поджигает от маггловской зажигалки быстро, словно она заорала, как мандрагора, затягивается, а потом хрипит громко:
– Твой отец тебе в подметки не годится.
Маркус это прекрасно знает и поэтому молчит. Трэверс не располагает к разговорам. Он стоит на месте, иногда притопывает своим блудным мыслям. А когда затягивается и впускает воздух – причмокивает. Раздражает до чесотки неба.
Но он быстро докуривает, разворачивается на каблуках. Полы мантии взметаются, цепляются за перилла старой, резной лестницы. Ветер поднимается на улице, стаскивает грубо складки мантии Пожирателя с перил, словно ревнует.
– Ты сегодня в рейд с Малфоевским сынком. Думаю, вы поладите, – Трэверс гаркает, глумливо ухмыляется и отдает бумажку белую, заляпанную сажей.
Трэверс, похоже, забыл помыть руки, когда оттаскивал трупы в сгоревший дом.
Из дома слышно: «Какая прекрасная ночь».
Маркус с легким раздражением бросает окурок и с садистским удовольствие вдавливает подошвой ботинка в ложбинку между плитами. А потом поднимает взгляд на высокие двери входа в мэнор.
Нарцисса прямо держит спину, поправляет газовый платок на плечах и придерживает сына под спину бледной рукой.
Флинт отмечает, как вымученно она выглядит.
– Доброй ночи, – здоровается Маркус, коротко кивая.
Нарцисса отвечает сухим кивком, ее волосы разметаются на снова взбесившемся ветру. Она стучит каблуками по крыльцу, оборачивается к сыну и начинает ему что-то говорить, поправлять костюм или еще что – Флинт не видел, он прошел вперед, пиная камушек, взявшийся из ниоткуда.
Он не дождался Малфоя и трансгрессировал – пропал в черном дыме с легкий хлопком. На то место, где он только что стоял, упала бумажка белая, заляпанная сажей.

При трансгрессии уже не выворачивало наизнанку – уже года два. Это было хорошо, но трансгрессия с кем-то Флинту не удавалась. Он начинал сбиваться, когда кто-то орет или дышит над ухом.
Оказалось, что он в лесу. Причем в таком глухом, что уже появлялось ощущение того, что Трэверс тупо его наебал. Но если он так это и сделал, то зачем и Малфоя сюда впутывать?
Чертов Трэверс.
Маркус прошел чуть вперед, но нога уперлась в какой-то жирный корень. Он перевел взгляд вверх – дерево молчало. Хотя, откуда взяться Гремучей иве в маггловской деревне?
Он прошептал Люмос – на конце палочки родился маленький огонек, который вскоре все больше разрастался. Теплый канареечный свет раскрывал секреты леса, а деревья отпускали причудливые и уродливые тени.
Флинт бегло осмотрелся, а потом обернулся на какой-то шорох, но ничего не увидел. Погасив Люмос, проговорив Нокс, Маркус выбил сигарету из пачки и быстро прикурил ее. Нужно было дождаться Малфоя – он надеялся, что его темный силуэт и одинокий огонек сигареты не покажется Драко враждебным. В любом случае – он еще отправить своего новоиспеченного напарника в накаут от контрзаклятья или же слишком частой в последнее время Авады.

Где-то там, за лесом, кто-то протяжно завыл. Мурашки пробежали стройным рядом по спине – Флинту вполне хватало общества Сивого, который не обладал все тем же тактом или банальным чувством стыда. Фенрир жрал падаль прямо на поле боя, кусал детей на глазах их родителей. Единственное, чему можно было завидовать – за оборотнем убирали следы остальные – убивали, путали, заметали. Если он сам этим не занимался.
Мысли о Сивом, показалось, воплотились – кто-то трансгрессировал неподалеку, прямо на холм, где недавно появился сам Маркус. Конечно же, он знал, что это Малфой, но так некстати вспомнившийся образ Фенрира, показался материальным.
Август в этом году выдался теплым и сухим, но из-за промозглого ветра, уже появлялось ощущение осени. И испачкаться представлялось практически невозможным – если заляпаешь себя, то только пылью потрескавшейся земли. Но это днем, а к вечеру выпадала чертова роса.
Марк зажег палочку и посмотрел на свои ботинки – уже изгваздал.
Драко тараторил, пытаясь скрыть свое настоящее мировоззрение и состояние гниющей души. Тонкая внутренняя структура школьного приятеля мало волновала, но было понятно и нарглу, в чем тут дело – ведь тот просто-напросто боялся. За себя, свою мать, внутреннее положение. Маркусу никогда не было страшно, но липкий холодок всегда присутствовал, когда он смотрел своей первый жертве в большие глаза, налитые слезами. И первая Авада всегда незабываема.
– А теперь – слушай меня, – Флинт выпустил ровную струю дыма Малфою в лицо, пропуская мимо ушей его словесный понос, – Командир здесь я. Будешь делать, как я говорю – живым останешься.
Бросив окурив под ботинок, он растер его подошвой – тщательно, со старанием. Нечего еще и пожар оставлять после себя.
– Насколько я осведомлен, то этот рейд для тебя первый. Это не квиддич, Принцесса, тут все куда посложнее, чем сцапать гребанный снитч.
Маркус замолчал и зажег палочку вновь – яркий свет облил вокруг. И снова тени, снова тянет желудок, ведь он так ничего и не съел за последние несколько дней.
Он двинулся вперед, перешагивая через выступающие коряги и поднимая палочку выше над головой. Как только меж высоких дубов и сосен появилась темная полоса неба, такого бархатного, Флинт резко остановился, подняв левую руку, предупреждая об остановке.
– Именами не пользуемся, – понизив голос, начал он. – Без моей команды ничего не предпринимать. Не сможешь убить – мучай до потери сознания. Можешь в землю зарыть, разрешаю. Набегут защитники – выпущу Метку и вытащу нас из этого дерьма. Гаси палочку.
И снова замолчал – лишь переступил через последний корень и погасил палочку.
С возвышения, на котором они стояли было видно всю деревню, как на ладони. Дома ютились один к другому, в большинстве своей они курили свои трубы черным дымом. Но не все.
Навскидку – их было домов десять, может чуть больше. И все такие старые на вид, с садиками некоторые. Большие, маленькие, средние, обшарпанные и даже немного роскошные.
Флинт прошептал Гоменум Ревелио и вытянул палочку вперед. В основном, как оказалось, здесь жило по три-пять человек в доме – немного, если учесть то, что почти все из них магглы.
Единственный выход, чтобы узнать, где живут эти самые выродки – спросить у живущих. Ничего в голову больше не приходило.
– Прими вид порадужнее – мы идем в гости.
Маркус перебежкой спустился с холма и спрятал палочку в карман пальто. В голову пришла мысль, что лучше начать с того дальнего, где дым казался кучнее, а свет горел только на первых этажах. Он постучался, и, засунув руки в карманы, принялся ждать. Открыли нескоро, но настежь – на пороге стояла женщина, невзрачная и, как показалось Флинту, очень худая.
– Доброй ночи, мисс. Простите за беспокойство, но нам нужен Роберт. Роберт Грой.
Женщина неодобрительно посмотрела сначала на Марка, а потом на Драко. Еще немного помявшись у входа, она что-то прошептала и впустила в дом.
– Роберт на заднем дворе, я сейчас его позову, - наконец отозвалась она, закрыв за ними дверь. – Проходите пока на кухню, только потише, у меня дети спят.
– Благодарю.
Флинт быстро прошел туда, куда женщина махнула рукой, утянув за локоть Малфоя. Усевшись на табурет, что стоял у стола, Маркус принялся разглядывать картины, что висели в доме. А потом зацепился взглядом за пустующую клетку и открытую форточку. И одними губами проговорил: «Только по моей команде».

Маркус провел по подбородку рукой – кололось. Он уже несколько дней не успевает побриться, наверное, уже зарос. Он вообще себя давно не видел в зеркале – большую часть своего времени приходится сидеть в Малфой-мэноре и смотреть на то, как у Нарциссы трясутся руки, Драко затравленно смотрит на остальных, а принятие Метки неизбежно. И время безбожно идет вперед и, кажется, ускоряется каждые десять минут на одну единицу, ничтожную, словно по велению Маховика.
– Марк, Марк, она вызвала помощь, да? Совы нет, потому что она отправила ее в аврорат?...
Ему кажется или Малфой боится? Трясется за свою гнилую душонку и маленькую, трепыхающуюся жизнь? Это знак хороший, как думал сам Флинт.
И вопросительно изогнул широкую бровь, как-то недобро ухмыляясь.
– Кормушка пуста. Пергамент запечатан в турбе и лежит наверху, – Марк показал на небольшой сосуд, что действительно лежал на полке над чистой раковиной.
– Простите, молодые люди, что пришлось ждать. Зачем вы пришли и кто вы такие, смелю спросить?
В кухню вошел, нет, вплыл, невысокий и полноватый мужчина – он курил изящную трубку и, казалось, что дым валит из трубы только из-за этого мужика.
Можно было догадаться, что это и есть Роберт. Выглядевший таким грузным, он ходил, прямо держа спину и настолько плавно, что этому позавидовала даже Паркинсон.
Он уселся на стул, что стоял между Драко и Маркусом, положил руки на колени и смотрел почему-то именно на Маркуса, а не на того же Драко. Может, потому что тот казался старше?
– О, простите за столь поздний визит. Я – Грег, а это мой друг – Алан. Я закурю, да? – Он ловко вытащил пачку сигарет и, подняв высоко руки, чтобы задрать рукава, и неспешно закурил. Роберт подставил стеклянную пепельницу и обратился в слух.
– Я знаю, что Вы волшебник, уважаемый. И, у нас к Вам есть несколько вопросов. Не волнуйтесь, разговор конфиденциальный и ничего записывать я не буду.
Мужик заметно напрягся – было почему. Только что какие-то люди узнали о том, что он так долго скрывал, что не хотел показывать наружу.
– Откуда вы знаете?
– Министерство все знает.
Маркус перевел взгляд на Малфоя, усмехнулся и выпустил колечко дыма. Грой тоже замолчал, понурил плечи.
– Зачем скрываетесь?
– Это не знает Министерство?
– Мне бы хотелось услышать Вашу версию.
В форточку влетела бурая сова, и когда она уселась на клетку, держа в клюве убитую мышь, стало непонятно, как она, такая огромная, могла вообще втиснуться в такое маленькое отверстие. Маркус поднялся со своего место, подошел к животному, рассматривая.
– О, моя сова похожа на Вашу, – глухо произнес Флинт, погладив птицу по голове. Она поластилась, помолчала и негромко ухнула. – Сегодня замечательная ночь, как сказал мой знакомый.
Роберт молчал и наливался желчью, казалось Маркусу. Он яростно пыхтел своей трубкой, наполняя комнату густым дымом, который быстро сбегал отсюда в окно, словно не хотел здесь находиться. Марк достал палочку и повел перед глазами совы. Она проследила за ней, проследила за губами Флинта, который что-то пробормотал, и, казалось, ослепла от зеленой вспышки света – упала ничком, закрыв свои светящиеся глаза.
– Плохо скрываться от законов, Грой.
Маркус совершил резкий выпад и выкрикнул Убивающие. Еще одна вспышка света промелькнула ярко, и мужчина свалился со стула; его лицо застыло в гримасе ужаса и боли.
Наверху послышался топот и громыхание – как будто кто-то упал. Женщина, что открыла им дверь, что-то кричала, был слышен детский плач. Вскоре, она выбежала на лестницу с ребенком на руках – девочкой лет пяти, держа за руку щуплого подростка. Рядом стоял как две капли похожий на него мальчик, только чуть пониже ростом.
Она закричала  и попыталась выбежать из дома и трансгрессировать, но Маркус не дал ей этого сделать – он встал прямо на ее пути, принимаясь вертеть в руках палочку.
– Знаете, никогда не любил близнецов. У меня с ними были личные счеты еще в школе.
– Зачем вы пришли?
– А это непонятно?
Маркус засмеялся, гадливо и громко, закрывая глаза и запрокидывая голову. Наивная женщина прижимала к себе девочку, сжимала маленькую ладошку сына, пряча его и брата за собой. Она билась в истерике, по лицу ее текли крупные слезы, а рот то открывался, то снова закрывался, словно у выброшенной на лед рыбы.
Один из близнецов решил постоять за свою семью и вышел вперед, протягивая палочку, дрожащую в руках. Кончик ее начинал светиться.
– Ты думаешь, что сможешь обратить меня в бутылку? Или что там проходят на втором курсе, а, Принцесса? – Флинт усмехнулся и, не удержав смешка, вытянул палочку навстречу. – Не будь героем – они умирают. Авада Кедавра!
Женщина постаралась поставить Защищающие чары, но у нее вышла лишь вспышка синих искр. Она завопила от света, от мертвого тела своего сына на полу и упала на колени, выпуская девочку из рук, которая понеслась к лестнице.
– Круцио! – Проревел Маркус, направляя на девочку светящуюся палочку. Она вскрикнула, начала извиваться и падать с лестницы. И протяжно запищала о том, что хочет, чтобы ее спас отец.
А Флинт снова и снова насылал проклятье, одно за другим, переходя с девчонки на оставшегося в живых второго брата. Его глаза блестели, а руки безбожно тряслись. Женщина все кричала и кричала, а Драко вообще не было видно рядом, но Марк, как казалось, вообще забыл про него.
– Экспеллиармус! – Женщина просто выплюнула это заклятье, и Флинта отбросило к двери. Палочку он не выронил, вцепился в нее крепко, словно тонул, а она могла спасти. Он успел выпалить еще одно Убивающее, но не увидел, куда оно попало. В прихожей резко стало тихо, как будто в уши затолкали ваты, а затылок немилостиво орал, что болит.

Отредактировано Marcus Flint (2011-03-31 18:24:29)

– Он, что, умер?
– Ты долбанулся? Он просто с метлы упал.
Флинт не понимал, что происходит вокруг – все что-то говорили, кто-то кричал, и было холодно. Разлепить глаза было сложно, но он это все-таки сделал: справа от него на коленках стоял Пьюси, который обернулся через плечо и что-то кому-то кричал, а слева был Хиггс, который смотрел Маркусу в лицо тупым, ничего не понимающим взглядом. Хотя, если вспомнить, он всегда так смотрит – будь то Белл в раздевалке или снитч перед носом.
Странно, что Терренс молчал и никому не говорил, что он пришел в себя. А самому Марку очень хотелось снова потерять сознание, чтобы не слышать оров затылка, нытья лопаток и криков Адриана. И чтобы не было так холодно, мать вашу.
Где-то неподалеку послышался спор Блетчи и Вуда. Рядом сопел Боул. И шел снег. Холодный, скользкий и мокрый. А вверху визжали совы – черные, как нефть. И звенело в ушах, ломило руки, а потом…
Потом, из ниоткуда, появились клубы пыли, тяжелое дыхание женщины и Малфой. Он сжимал в руках палочки, а в воздухе пахло смертью.
От этого запаха выветрились и забылись все следы криков Пьюси, тупого лица Хиггса и споров Блетчи с Вудом. Появились и вспомнились желание убить, яркая вспышка злости и гнева, смывающая и топящая грани сознания и женщина с детьми и ее охерительный Экспеллиармус.
Флинт приподнялся на ноющих локтях, а потом окончательно сел. В руках почувствовалась палочка, в затылке орали ведьмы. Он яростно сплюнул кровь на пол, открыл глаза. И фокусировался долго.
– Ты, везучий сукин сын, – прогремел он, вытирая рот пыльным рукавом пальто. – Что ты с ней сделал?
Он сейчас не мог нормально соображать, но догадался, что не сам пришел в себя – это явно сделал Драко тем заклинанием, что Флинт не знал, потому что оно ему было не к чему. Тряслись руки, трясся дом. И тела валялись, бездыханные на первый взгляд, почти все с открытыми глазами – только маленькая девочка словно спала неподалеку от лестницы.
Маркус поднялся на ноги, которые подкашивались, но, вскоре, это прошло. Приняв устойчивое положение, он подошел к женщине, которая уставилась на него немигающим взглядом, полным ненависти и злости.
– С удовольствием оставил бы от тебя одну золу. Надеюсь, что в чистилище тебе будет несладко.
Флинт поддел носком ботинка тело женщины под бок и опрокинул его так, что ей было видно своих детей. А потом снова сплюнул на пол, почти рядом с еще живым близнецом.
– Нужно будет поджечь дом. И уходить отсюда, – сказал Марк, поднимая палочки близнецов с пола и ломая их на несколько частей. Выбросив их за спину, он повернулся к Малфою лицом и неспешно закурил.
Голова была пустая, а думать было необходимо. И Флинт просто выглатывал дым из сигареты, который выжигал глотку и саднил легкие, глубоко вдыхая и выдыхая его идеальной струей. Кивнув головой в сторону выхода, говоря Драко «давай, выходи», он еще раз глянул на женщину, которая все еще не могла шевелиться из-за Парализующего. А потом вспомнил, что перед тем, как вырубиться – выпалил Убивающим. Видимо, оно ни в кого не попало, а жаль.
Выйдя из дома вслед за своим напарником, Маркус отошел подальше от дома и вскинул руку с палочкой, направляя ее на балку, что разделяла первый и второй этажи. Потом опустился на одно колено и выкрикнул:
– Вспыхни!
Из кончика палочки словно вырвалась настоящая бомба – сгусток лиловой энергии с грохотом столкнулся со стеной дома, который мгновенно вспыхнул жадным до одури огнем. Флинт качнулся из-за отдачи, поднялся на ноги и обернулся – никто не выбежал из домов.
Дома горел, вспыхивая вновь и вновь, словно спичка. Из помещения не издалось ни звука – видимо Малфой сообразил и напустил Заглушающие чары.
– Молодец, Принцесса, ты не бесполезен.
Он выпустил еще одно Вспыхни, которое с оглушительным звоном взорвало окно первого этажа. Дома пожирался огнем и снаружи и изнутри, но он молчал.
Маркус не двигался с места – стоял, спокойной курил одну за одной. Палочка уже отдыхала в кармане, а руки тряслись. Нужно бежать, пока магглы не вышли из своих домов, а он не может. Не хочет?

– Горят, – тупо повторил Флинт, словно заколдованный. – Горят.
Завороженный и словно не в себе. У него широко раскрыты глаза, а рот кривится в какой-то безумной ухмылке. Губы приоткрыты, за ними видны блестящие от слюны белые зубы и застывший язык. Он смотрит. Смотрит-смотрит-смотрит глазами своими бесстыжими. Разглядывает горящий дом, который так и хочет взвыть, да не может. И в голове салюты, трезвый ум ускользает, словно вода сквозь пальцы. Время песком сыпется в глаза – чешутся и Маркус, наконец, смаргивает.
– Ты сам ответил на свой вопрос. Горят.
Голос опускается почти до шипения, шепота. Марк с садистским удовольствием пробует на вкус это слово – «горят». Слово вкусное, яркое, с буквой «р». Так и хочется говорить вечно, протягивая каждую гласную, широко раскрывая рот. С наслаждением, как это делает Беллатрисса.
– Горят! – сумасшедше воскликнул Флинт, вскидывая обе руки, словно в римском приветствии.
Сигарета выпала из растопыренных пальцев, чиркнула зажеванным фильтром по белесому из-за пыли рукаву и разбилась в искрах на дороге. Марк выглядел истинным безумцем, словно ему совсем снесло голову. Он радовался, сходил с ума, притворялся? Хотел убивать? Становился настоящим Пожирателем?..
И совсем забыл о существовании Драко, который драматично покидал сцену. Флинту как будто по голове врезали бладжером – все вылетело из ушей. Все мысли, все образы – только горящий дом перед глазами и жуткое, почти непреодолимое, желание разнести все к чертям.
– Драко! – Вдруг вспомнил он о существовании младшего Малфоя. – Давай убьем всех магглов к чертям собачьим?
Он так круто развернулся к своему напарнику лицом, что с пальто посыпалась серебряная пыль. Лицо словно омертвело, показывало только полное безразличие, отсутствие каких либо эмоций. А потом словно расцвело – приоткрытый рот снова перекосила усмешка, а глаза нездорово заблестели.
Маркус в пару широких шагов подошел к Драко и резко развернул за плечи – лицом к деревне. Он сжал плотную ткань, чувствовал даже, как бьется чужое сердце. И к себе придвинул и наклонился, оказываясь прямо у чужого уха.
– Придем к ним в дома и убьем. Замучаем до смерти. Похороним живьем.
Он горячо шептал, немного сбиваясь. Его разрывало от переизбытка эмоций, распирало, будто не успеет что-то сказать. И часто-часто дышал, словно бежал до этой чертовой деревни от самого Малфой-мэнора.
Глаза восхищенные мечутся – от дома к дому, зрачки – ширятся и сужаются как сумасшедшие, кровь стучит в мозгу, кипит в жилах. От нахлынувшего безумия слезятся глаза, кружит голову.
Убить, убить и еще раз убить.
Сжечь, уничтожить, испепелить!
И изо рта хрипом выходит воздух, а входит каким-то негромким и жалобным вдохом – словно у Флинта вот-вот начнется истерика. Самая настоящая истерика – с пронзительными криками и воплями, руками, цепляющимися за голову, истеричным хохотом и театральным падением на колени.
Но это не так. У него нет никакой истерики. Ему надоело прятаться и думать по правилам. Он ждет эту Метку, он уверен. Уверен, что скоро она будет на его руке – Темный Лорд выжжет ее на плоти, такую черную и болезненную. И он дал себе слово, что не будет показывать своей боли. Не будет кричать, не будет закусывать руку.
Он – скала. Но сейчас ему можно выйти из себя.

Он не слышал того, что ему упорно впаривал Драко – он только слышал треск горящего дома, похожий на треск костей, слышал, как кровь бурлит в венах, словно неудавшееся варево Монтегю на Зельеварении. От едкого дыма наворачивались слезы, першило в горле, кружилась голова. А руки все сильнее сжимали плечи несчастного Малфоя. И в голове только и крутится эта скороговорка про смерти, безумная и быстрая, словно волчок.
«Убить, убить и еще раз убить. Сжечь, уничтожить, испепелить!»
– Горит! Дом Гроев горит, Господи!
Флинт почувствовал яркий приступ неконтролируемой ярости. Визгливый голос женщины не был похож на его протяжный баритон, ее истеричное «горит» не было похоже на «горят» - такое сладкое и вкусное.
А потом как в голове треснуло, щелкнуло и надломилось. Он почувствовал кожей ледяные пальцы своего напарника – он сжимал запястья Маркуса с нечеловеческой, почти звериной силой. Кожа горела, а глаза мутнели, как у рыбы, умирающей в ядовитой воде. И приходило состояние, которое было после того, когда обжираешься каким-нибудь наркотиком, в роде героина.
Ломит кости, упад всех сил и одно на уме – бежать.
Он рванул с места, словно к нему применили Фините, освобождая от Тоталуса. Маркус рванул сломя голову, схватив мечущегося Малфоя за локоть, сильно сжимая плотную ткань его одеяния.
«Бежать, бежать и еще раз бежать. Нет выхода, некуда отходить».
Горло рвет в кровь, руки судорожно трясутся, магглы кричат. Мужик с вилами несется за ними, а Драко сильно отстает. Удивительно, что он вообще хоть как-то поспевает за бегущим Флинтом – в его положении даже было более разумно предоставить напарнику тащить себя по земле. Он все равно этого не заметил.
– Фумос! – Проревел Маркус, оборачиваясь и вытягивая палочку через плечо, не переставая бежать.
Из палочки вырвались струю серого дыма, плотного, окутывающего. Он пожирал людей, кричащих и бившихся в истерике, скрывал горящий дом, который уже просто валился – оглушительный треск еще долго стоит в ушах.
Палочка еще раз плюнула струей, а потом затихла. Маркус кинулся вперед с еще большим усердием. Ему казалось, что он бежит просто со скоростью света – по бокам пейзажи смешивались в одно коричнево-болотное пятно, которое серебрилось дымом, начиная походить на черно-белое кино.
– Трансгрессируем через минуту, – выпалил Марк, резко останавливаясь, что заставило Драко налететь на него. – Морсмордре!
Кончик засветился, выстрелил черным разрядом, который стремительно полетел в темное полотно неба. Он взорвался дымом, которые стали похожи на обычные грозовые облака. Они собирались вместе, кучковались вместе, вертелись вихрем. Собирались в уродливый черед со змеей, что лениво выплывала из огромной пасти, завязываясь в узел.
Мир стал зеленым и черным одновременно.
Там, за завесой серебристого дыма, как по команде закричали магглы – и орали, словно в унисон, голоса сливались в один жуткий рев какого-то диковинного чудовища.
Череп ревел ветром, змея, казалось, шипела оглушительно. И треск рушащегося дома до сих пор стоит в ушах.
Драко попался прямо под руку – очень удачно. Флинт с силой схватил его за предплечье, крутанулся на месте и трансгрессировал уже который раз за день. Они исчезли в потоке живого и черного дыма.

Он не приземлился, как должно было быть, а просто-напросто упал на землю. Сильно ударился головой о стену стоящего рядом дома и громко, слишком непечатно выругался, схватившись за ушибленное место – чуть повыше левого уха.
Малфой упал рядом, ему повезло больше – упал плашмя, ни обо что не ударившись. Флинт пытался подняться, но, качнувшись, упал наземь, снова ударившись головой. Маркус взвыл, выронил палочку и пальцев, и схватился за голову.
Чертов голос в голове. Верещит, разрывая самообладание на куски, на съедение церберам. Глаза зажмурил сильно – до белых пятен, до свода мышц. И зубы – чуть ли не в крошево.
«Ни шагу назад».
– Заткнись, тварь!

Что-то кружится в голове – вязкое, мокрое и склизкое. Словно мозг расплавился, гниет теперь – а посмотришь сзади – нет кости, череп раскрытый. Как консервная банка, рваные края. И в этом месиве, живом и похожем на один живой организм – черви. Копошатся, жрут серое – зубастыми ртами вгрызаются жадно и остервенело. Ими череп кишит, они жирные, белые и переливается что-то в их длинных, толстых телах, собранных из колец.
В горле встает ком из обжигающей жижи, так и тенет выблевать его, наконец. Во рту сразу литры слюны, горькой и вязкой – она капает с бледных губ, а в глазах только белая пелена.
Язвительных слов Малфоя и очередного падения хватило – Флинт перевалился со спины на живот, встал на четвереньки и блевать начал. Со вкусом так, с желчью, его выворачивало наизнанку методично и долго, глаза не раскрывались, не освобождались от своей временной слепоты. Скручивало раз за разом, а уже было нечем – он просто громко выдыхал, сжимая диафрагму, кашлял и стоял на подкашивающихся руках и ногах, сплевывая надоедливую нитку слюны, что тянулась от его раскрытых и влажных губ.
Позже, когда виски взорвались от резкого приступа боли, словно на него наслали Круцио, он просто плевался желчью, пытаясь успокоить, льющиеся из глаз, чертовы слезы и ходящие ходуном конечности. Ничего не получалось, все становилось только хуже.
Зато он смог сесть и отдышаться, прислонившись спиной к успокаивающе-холодной стене стоящего рядом дома. Приходил в себя долго, мучительно, часто дыша и закрывая мертвенно-бледное лицо все еще трясущимися руками.
Такое снилось, когда Маркусу было около двенадцати – за ним приходили люди в черных мантиях и масках на лицах, яростно кричащие проклятья. Отца убивали в первые минуты – за ненадобностью и неспособностью того к действиям. А потом оглушали мелкого Флинта, кидали в какой-то мешок и сжигали их дом, такой мрачный и большой.
Но на самом деле все было не так – ведь он сам пришел, вслед за отцом. Потому тот уже действительно становился немощным и никуда не годным – в этом Марк убедился, когда разъяренная сова кусала его за ухо, отсиживаясь на плече. Она принесла вымокшее письмо, в котором отец душу изливал, ныл и стенал. И буквы плясали, размазывались, и рвалось письмо на куски. Сжигалось в камине.
Рэндольф честно пытался полюбить взрослеющего сына, но бросил эти жалкие попытки, когда Маркуса заставили пытать своего отца. Флинт не бросит Флинта. Как же.
– Время отцов и сыновей окончено.
Драко, оказывается, вырубился. Валялся, словно мертвый на холодном асфальте, только вот дышал, падла. В голове сразу появилась мысль добить его, чтобы не мучился дальше, но. Но Малфой-младший был слишком весомой фигурой. Как знал Маркус.
Он поднял палочку, валявшуюся рядом, вытер губы пыльным рукавом и сразу же пожалел об этом – на зубах скрипело. Сделав несколько попыток подняться,  последняя из которых стала удачной, Флинт подошел к бессознательному телу напарника. И позавидовал ему, потому что тот ну очень удачно свалился в обморок.
Его пришлось тащить на себе. Маркус забросил тело на плечо – предусмотрительно потыкав носком ботинка, а потом, проверив пульс на шее для верности – и потащил, еле переставляя негнущиеся ноги. До мэнора идти нужно долго и нудно, но он упрямо переставлял ноги, переваливаясь из стороны в сторону.
И, кстати говоря, ему стало намного легче – все, что накопилось за несколько напряженных месяцев, было удачно выблевано пару минут назад. А может и пару десятков, ощущение времени пропало еще с первых шагов в ой злополучной деревне.
Пейзажи не менялись перед глазами – длинная дорога, свет в оконце, который не приближался совсем и растительность. Все было серым, мертвым, а глаза – почти невидящими. Тело на плече тянуло вниз, а голова была пуста – ни гадкого и склизкого, ни червей, только дохлый голубь в пасти у облезлой кошки, что перешла ему дорогу. Трехцветная. Они приносят счастье?
Счастья не было вот уже которую неделю, который месяц, который год.
– Вроде не жрет ничего, костлявый. А тяжелый.
Флинт грубо скинул все еще бессознательного Драко с плеча, усадив его в какой-то куст. А потом принялся трясти за плечи, бить по щекам звонко. Он мотал головой в такт, как тряпичная кукла, бледнел только с каждым шлепком по щеке – молчал.
– Реннервейт, – прохрипел Маркус, поводив палочкой перед носом у Малфоя. – Сука, знает ведь, что я не умею пользоваться этими заклинаниями.
Он искренне надеялся, что это подействует – у Помфри всегда помогало. Вот что, а это вонючее заклинание и Костерост, который был особенно противным, запомнил на всю свою жизнь.
До Малфой-мэнора он почти дошел, дотащив на себе Драко. По крайней мере, растрясти и привести в порядок этого засранца было необходимо – за его сохранность Марк отвечал головой. А еще, он надеялся на выпивку или хотя бы кровать. Потому что голова раскалывалась.

– А ты упорно думал, что подохнем? – Недоверчиво произнес Флинт, срываясь позже на кашель.
Легкие рвались, словно папиросная бумага – легко и с легким шуршанием. Ему казалось, что вот-вот выплюнет эти чертовы легкие, загаженные сигаретным дымом, едкостью пожара и чем-то еще, что понять не удалось.
Ночь никак не кончалась – длилась долго и муторно. Казалось, что с того момента, как они трансгрессировали, прошло уже несколько десятков часов. Слишком липкие часы, слишком гадливые и грязные. Маркус оглянул свои ладони и не из лучших побуждений сплюнул за крыльцо, откашлявшись и отхаркавшись перед этим.
Ему, честно говоря, было на все наплевать. Сейчас. Наплевать на принятие Метки, которое он чувствовал кожей, наплевать на тот «коллектив», в котором приходилось «работать». Было наплевать на сохранность отца, свое отсутствие будущего. Впереди нет ничего, только дыра – глубокая и влажная. Она совсем недавно вырыта и в ее стенах из земли все еще копошатся розовато-бордовые дождевые черви. Ведь это было так некстати родиться Флинтом – потерять мать рано, разочароваться в отце и пойти по ложному пути, как могла подумать Целестина. Она не принимала Темного Лорда, она была на стороне света и добра, известных только ей. Ведь мать Марка жила в каком-то своем собственном и утопическом мире, который она придумала себе сама.
Она думала, что ее сын с отличием окончит школу, пойдет в аврорат и будет хорошим специалистом. А если не повезет в Министерстве – он всегда может пойти целителем в Мунго, ведь он такой хороший мальчик.
Нихрена Маркус не был хорошим мальчиком. Он дебоширил и грубо играл в квиддич, орал на отца и, черт возьми, вообще не ушился. Избивал детей, громко сквернословил, но мать этого не замечала. Потому что для нее он был самым хорошим мальчиком.
И смех Малфоя только усугубил состояние Флинта – этот смех стоял звоном в ушах, раздваивался и растраивался, словно они были не на улице – а в огромном амфитеатре, похожий на Колизей. Не выпуская сгоравшей сигареты из пальцев и закрыв руками уши, хотелось расплакаться. По-бабски, разрыдаться, сказать, что ему плохо и ему нужна помощь. Но ему не нужна помощь, он сам вляпался, а потом его закрутило вниз – по горло. Сам виноват, верно?
А потом Драко замолчал и снова стал самим собой – обеспокоенным, усталым и больным на вид. Малфои, в последнее время, похожи друг на друга, похожи на ходячих мертвецов. И, наверное, было больше всего жаль именно Нарциссу – она вообще здесь была не при чем. Она не виновата, что ее муж Пожиратель, отсиживающийся в Азкабане, и сын Пожиратель, идущий по стопам отца. И она вынуждена терпеть всех этих мерзких людей, терпеть Лорда в своем доме. Вынуждена смотреть, как сын рушится на глазах, а она – стареет.
Флинт пожалел бы ее. Но он не станет. Ему никого не жалко.
– Марк, давай потом... ну, после аудиенции, выпьем? – Вдруг отозвался его напарник, поднимая взгляд.
– Ты мне свидание назначаешь, Принцесса? – Маркус как-то невесело усмехнулся и, сделав последнюю затяжку, потушил сигарету о ступень, на которой сидел. – Можешь не идти, я сам.
Он поднялся грузно, упираясь ладонями в колени и, отряхнув зад, принялся рыться в карманах – в поиске палочки. Найдя оную и прошептав заклинания, он привел себя в божеский вид – пальто снова стало идеально чистым, выглаженным и аккуратным, брюки вытянулись по стрелки, а ботинки сверкали в свете слишком яркого месяца.
Он с удовлетворением отметил, что руки тоже чисты, как и лицо – он был уверен. Ни следов ссадин, копоти и грязи. Несколько недель практики с Чистящими заклинаниями таки дали свои плоды.
– Отдыхай, пока есть время, – на последок произнес Флинт, легко хлопнул Малфоя по плечу, выбив из его костюма небольшое облако пыли.
И уже, будучи в дверях, кинул через плечо:
– Приведи себя в порядок, мать волноваться будет.
Он кинул Драко его боярышную палочку и прошел в прихожую.
Тишина дома совершенно отличалась от тишины сада – он жил своей жизнью, дышал пылью и голосами здешних людей. А сад действительно молчал – птицы все подохли – и теперь был мертв.
Голоса раздавались с первого этажа – в коридоре даже была видна полоска неяркого света, падающая из тонкой щели, оставленной неприкрытой дверью. Маркус шел на этот свет, словно на эшафот. Казалось, что его убьют прямо по дороге в эту комнату, потому что на поле бойни он потерял рассудок и способность трезво мыслить.
Не постучавшись, Флинт вошел в комнату, задохнувшись от количества света и звуков – после темной и тихой ночи, такое разнообразие красок, голосов и охов-вздохов было невыносимым. Он невольно приложил руку ко лбу козырьком, сильно щурился. Просто наугад кому он отдал свою палочку для осмотра, прошел проверку на оборотку и Скрывающее, а потом принялся докладывать, придя в себя, наконец. Говорил долго, но сухо и немного уклончиво, то и дело откашливаясь. На Нарциссу смотреть было невозможно – ее взгляд, полный надежды и тревоги за сына просто прожигал в Маркусу настоящую дыру. Глядишь – и сгоришь на месте.
Холодный голос Лорда, задающего вопросы на счет палочки, пронизывал его жалкую душонку насквозь – словно шил ее холодными иглами с больными нитями. А потом начал пытать Круцио за то, что были замечены магглами.
Флинт, корчась от боли на блестящем полу, думал лишь о том, что не хочет читать сегодняшний номер «Пророка».

Корчиться на холодном полу – привычно. Видеть глумливые усмешки на уродливых лицах – привычно. Слышать смех своих «коллег» и шипение Лорда – привычно. Только вот видеть своего старого отца, закрывающего лицо руками от горя – нет. В последний раз такое было на похоронах матери. Неужели ему жалко своего сына? Который вынужден валяться под его ногами и выворачиваться, лишь бы не чувствовать пронзающей боли.
Маркусу все равно – это Рэндольф виноват. Именно он заставлял учиться для того, чтобы быть хорошим слугой Темному Лорду. Именно он направил Марка на это путь – где только тьма впереди, Метка и чертовски обжигающая мозг боль.
Маркусу все равно – он кричит, извивается на пыльном полу от каждой вспышки боли. Он уже не готовится к очередному выпаду руки и яростному «Круцио!», как когда-то. Ему все равно – будет ли у него руки-ноги, пусть будет калекой. Во всем будет виноват его отец. Во всем и всегда.
Потому что так проще – обвинять кого-то. Потому что так проще – жить со знание того, что во всех твоих бедах виноват какой-то старый мужик. Все было проще – снять с себя обвинения умертвившейся совести, переложив их на плечи другого, более слабого.
Маркусу все равно. И лишь остатки воспоминаний в голове.

Целестина как будто плыла по мощеной дороге – улыбалась, держала сына за руку и негромко стучала каблучками новых туфель. Изумрудная мантия шелестела, иногда трепыхаясь от порывов августского ветра, а солнце блестело в редких лужах людной улицы.
У Маркуса слезились глаза, мрачнел с каждым шагом, но стало лучше, когда за ними в пыльном «Олливандере» закрылась темная дверь.
Старый мужичок обрадовался, когда увидел женщину, что вела ребенка за руку. Малыш только с легким восторгом осматривался на высокие стеллажи, что казались огромными – упирались в потолок – они были заполнены коробочками от низа и до самого верху.
– Вашему сыну уже прислали письмо?
– Да, сегодня решили закупиться нужным для школы, господин Олливандер.
Олливандер подозвал мальчишку поближе к стойке с добродушную улыбкой на морщинистом лице, а Маркус совершенно не хотел подходить. Женщина легко подтолкнула его, положив руку на плечо.
– Не волнуйся, тебя не съедят, – прошептала она на ухо маленькому Маркусу.
Старик протянул ему палочку, резную и темную. В руке она казалась тяжелой, а при взмахе выбила несколько коробочек из стеллажа, что был за спиной Олливандера.
Мужичок показал головой, забрал палочку и протянул еще одну. Потом еще. И еще.
А потом была она – длинная, темная, словно с сероватым налетом времени. Она легко легла в руку, завибрировала, отозвалась. И выпустила красивую струю из темно-зеленых искр, что еще долго плавали под потолком.
Олливандер, казалось, всплакнул, женщина на радостях обняла сына, а Маркус все стоял и рассматривал свою новую волшебную палочку, что будет с ним всю его жизнь. Он был уверен в этом.

Он не понял, где находится, что вообще происходит. Не понял, кто все эти люди, почему они так глумятся над ним, скалят рты. Ублюдки – повсюду, кричат.
А потом, понял. Понял, что в мэноре, понял, что пытали и снова отец – измученный и помогает встать.
Маркусу отдали палочку, спасибо не сказали, только проводили странными взглядами.
– Маркус, я…
– Отец. Займись делом.
Он скинул с плеча костлявую руку Рэндольфа, отряхнул пальто и, напоследок кинув взгляд на несчастную Нарциссу, говоря, что все в порядке с ее сыном, вышел из гостиной.
Он не чувствовал ног, не чувствовал рук, когда шел по широкой лестнице. Дорогой, затопченный десятками грязных ботинок, ковер заглушал стук каблуков. Флинт рывком открыл дверь покоев Малфоя-младшего и, не поздоровавшись, бесцеремонно упал в грязном пальто на чистейшую кровать. Легкость наполнила тело, а потом сменилось свинцовой усталостью. Только сейчас он понял, насколько вымотался за эти пару часов.

Он не шевелился, словно был мертв, только губы изредка шевелились, и поднималась грудь, когда вдохи и выдохи были хрипами.
Он не чувствовал кончиков пальцев, он не чувствовал своих ног. Только сплошное гудение наливалось в теле, словно вода в бутылке, горлышко которой подставили под сильную струю воды. Наверное, он был мутной бутылкой, как стаканы в трактире Хогсмида, а вода была ржавая, даже с кусочками рыжей извести.
Дрянная он бутылка, это точно. И пить из него нельзя, а то заработаешь приличное отравление. Проваляешься в больнице несколько дней, если и вовсе не подохнешь.
Зато слова Малфоя – словно очищающий порошок. Растворяет всю ржавчину в его крови и теперь она бежит быстрее по венам, сосудам, артериям. Стирает мутный налет с его глаз – он больше не похож на больную рыбу.
Казалось, бесцветные радужки позеленели чуть-чуть, бешено дернулись, а зрачки ошалело сузились до микроскопических точек – начали бегать из влево-вправо, вверх-вниз. И взгляд мечется по бледному лицу Драко, пытаясь зацепиться за что-нибудь, хотя бы что-то, яркое, не такое бесцветное.
Серые глаза отдают его зеленью. Он видит в огромных зрачках свое изнеможенное отражение и на рефлексах, как ему кажется, слишком резко и быстро, хватает младшего Малфоя за горло – цепкими пальцами, пахнущими табаком и пылью, нажимая на проступающую жилку, нервно пульсирующую. Так и хочется на нее нажать, что-то кровь потекла не туда, полопалось все, что можно и… Нет, смертей он не хочет. Поэтому отпускает своего давнего школьного друга, который принялся часто дышать, почти как собака. Маркус, почему-то, дышит точно так же, даже чуть высовывает кончит языка из широко открытого рта, запрокинув голову.
– Я не хочу. Я должен, обязан, понимаешь?
Единым порывом он скидывает с себя пальто, оставаясь в одной темной водолазке. Грубая ткань пальто не сминается – оно лишь лежит бесформенной грязной кучей, пачкая изыски шелка дорогого полотна.
– Моему отцу не дали ее. А мне должны, обязаны, понимаешь?
Ему кажется, что он говорит по заранее выученному шаблону – чтобы было правильно, верно и без зацепок. Потому что так его не уронят на пол, словно бутылку с сиропом. Потому что после очередного Истязающего из его головы не польется, например, кленовый сироп. Вязкий, текучий и блестящий на свету. Сироп плохо выстирывается, сироп хорошо пачкает. Как кровь.
Маркусу все осточертело. Он наливается себе из идеально прозрачной бутылки в идеально граненый стакан, почти до верху, почти переливая. И осушает так же – не мешкая, в несколько глотков, и подставляет ничем не пахнущий рукав к носу. Сильно вздыхает – до чертиков в глазах, до баночек кровавых, до перехвата дыхания.
Оно не нужно, отдайте умирающим детям-сиротам! Зачем ему жить? Что же он такого сделал в этой никчемной жизни, состоящей из бесполезного двадцати одного года. Убил кучу полукровок и магглов, набил рожи всем: и пуффендуйцам, и когтевранцам, и гриффиндорцам, да даже своим слизеринцам. Сломал метел, штук восемь, сколотил команду, похоронил мать, скоро – отца. И все. На этом подвиги закончены.
– Зачем ты живешь? Зачем, Драко?
Он, действительно, не знает ответа на этот вопрос. Ему интересно, на самом деле, что думает Драко. Потому что у него есть семья, у него есть друзья. У него, наверное, есть долг перед своей нехеровой родословной, ведь он наследник. А Флинт кто? У него ни семьи, ни друзей. И долга нет. Может – родословная. Но он этого не знает.
Ему противно. Все еще противно от выпитого пойла, от долгого Круцио, от широких ухмылок Пожирателей. И ему жаль, наверное, отца. За эти несколько лет.
Но этого никто не узнает.
Ни-ког-да.

Маркус давится воздухом, захлебывается им, булькает. Кашляет протяжно, басом, словно умирающая собака-волкодав. Они помирают от отсутствия адреналина, им нужно убивать и крушить, а они затухают в тесных клетках.
В детстве ему хотелось такую собаку – злую, огромную, чтобы могла кому угодно глотку перегрызть за хозяина, только пальцем помани. А отец сказал, что Марк еще очень-очень маленький мальчик, а собака – большая и сволочная – большая такая ответственность. Она тупо унесла бы его в кусты из-за своих габаритов.
– Ты заврался, Малфой, – тянет Флинт, гнет палку книзу. – Не ври мне, я же знаю.
Он знает, что Драко врет – уже привычка у него такая. Все эти аристократы – врут. Все они бледные, с ярко выраженными синюшными венами, постоянными манерами и хрупкие. А Маркус и сам таким должен быть – изящным, прозрачно-белым рахитом с надменными взглядами и тонкими пальчиками, словно нитки. Но он не такой, он смуглый и огромный, с чернотой глаз, волос и щетины не выбритой, а руки похожи на лопаты – большие такие. Маркус отнюдь не породистый ни разу, похожий на тролля, с изяществом великана.
Он отключает части мозга, что отвечают за манеры окончательно. Флинт сползает неуклюже, цепляясь низами водолазки за высокий матрас, задирая грубой вязки ткань, оголяя смуглую кожу в шрамах, что не заросли чернеющими волосками. Он подбирается к Малфою, на четвереньках, как умирающий кот, самозабвенно обхватывает ручищей тонкое предплечье Драко. Нежно, не нежно, а как-то по-своему заботливо, разрывает дорогую ткань рукавов и манжетов – пальцами проводит по горячей коже под Меткой. Она чернеет, расплывается, жаром обдает холодные пальцы.
– Драко, зачем? Тебе же это не нужно, – Флинт хрипит, сжимает предплечье, наблюдает за вздувшимися синюшными венами. – Ты же хороший мальчик, зачем лишать себя будущего? Уехал бы в Дурмстранг, женился бы на Паркинсон и наплодил себе кучку маленьких спиногрызов за бугром.
Маркус не выдерживает – тычется лбом в высокий матрас огромной кровати, подрагивая плечами, смеется. Заливается, отпуская несчастную руку Малфоя, похожую на полиэтиленовый пакет, наполненный водой – такую же холодную. Смеется горестно, бездушно и громко, сильно закусывая собственные пальцы – оставляя бороздки, чуть ли не до крови.
Он сходит с ума – это точно. Потому что мозги опустошаются, как и он сам после хорошего секса с Вудом, потому что лопатки болят, как от его сгрызанных ногтей. Потому что наконец-то вспомнит Оливера – впервые, за несколько одинаковых и душных дней, которые копии друг друга, как близнецы Уизли. И с каждым часом они становятся похожи все сильнее, почти в каждой мелочи.
А сегодня день родился не таким, как его братья – слишком яркий, слишком шумный. Его, по сути, и быть не должно. Он должен быть похожим и одинаковым. Но в семье не без урода.
«Не без урода. Без, без, без».
Крутится в голове слова, отдельные и отрывочные – короткие, неблагозвучные. Они колкие, они разлетаются по голове, по черепной коробке, своими острыми краями колют, больно и с кровью. Неприятно от таких мыслей, и Маркус затихает.
Тянется к бутылке, цепляет ее пальцами и отпивает широкими глотками – из горла, не думая, что Драко будет неприятно.

– Из-за таких убеждений ты становишься пушечным мясом.
Бутылка совсем опустела. Она выпала из рук Маркуса и глухо ударилась о пол. И этот глухой стук – словно трагичный набат, который так часто слышен из стен часовни, которую ему показывал Вуд. Из той, которая находится на краю Шотландии, почти у побережья.
Ее нужно снести из воспоминаний, потому что она слишком часто вылезает в голове. Ее перезвон, восторженные глаза Вуда и прочее дерьмо, от которого только хуже становится.
Но Малфой продолжает свой треп про лучшую жизнь, про долг, про расписание. Он наивен, он думает, что все так и будет. Да нихрена так не будет, потому что у Маркуса на Паркинсон очень такие нехилые планы. Ему нужно хотя бы какое-то прикрытие, ему нужна иллюзия хорошей жизни. Он даже не прочь себя окольцевать, ведь Персефона – девушка недурная, она хороша собой. Неглупая, со своим шармом, она такая вся замечательная и не место ей в этом жестоком мире с Пожирателями. Ей нужен хороший муж, крепкий и сильный, ей нужны детки, такие хорошенькие, ей нужен большой дом, добрые родители. Уж точно не Маркус или Драко.
Ему смешно, что он прямо сейчас строит планы на будущее, которое похоже на черное пятно, провал. Смешно, что его планы вот так пересекаются с малфоевскими, что он ожжет порушить его счастливую и утопическую, возможно, жизнь. Ведь ему все простят, а Марк будет гнить дальше.
А он не хочет гнить, он жить хочет, черт возьми. Нормально жить, чтобы никакие там грифферы не жрали его мозги-душу-нервы, чтобы они не маячили на горизонте со своими «я люблю тебя» и «Марк». Потому что слышать их невозможно, от них столько сердце рыдает кровавыми слезами, а зубы скрипят, как ворота Малфой-мэнора.
– Ты наивен, Драко, – Маркус хрипит и удивляется, что уже в который раз называет мальчишку по имени. – Думаешь, что если папашки договорились друг с другом, то наша дорогая Персефона никуда не денется от тебя?
Он достает палочку из кармана пальто на ощупь – выворачивает руку и шарит по грязной ткани. И когда находит свою верную спутницу – жесткую, темную, грубую и почти негнущуюся – шепчет Репаро над манжетом чужой рубашки. Ткань с громким треском затягивается нитками, появляющихся из воздуха, словно их плетет невидимый и жирный паук.
Он совершенно не пьян – Флинт далеко не дурак выпить и уже привык к большим количествам алкоголя. Он грузно и устало поднимается, оседает на испорченном покрывале кровати и надевает свое уже негодное пальто назад. Ему все равно, как он выглядит сейчас – пальто можно вычистить, хотя лучше его выбросить и купить новое, взяв деньги из ячейки отца, которая медленно, но верно пустеет. Да, вот так он и сделает. Но только завтра – сегодня он проспит беспокойным сном, а пока, если будет лень идти в Гринготтс, походит в ветровке. Или мантии, на худой конец.
Маркус встает, выпрямляется. Отряхивается зачем-то и уходит. Проходит мимо Малфоя, потрепав его по волосам, как тогда – в Хоге, и направляется к двери.
– Ты смотри. Вдруг она уйдет от тебя. Ко мне, например. Паркинсон скоро вырастет и будет хоть куда.
Он напоследок усмехается, уже кладет ладонь на резную ручку дубовой двери. Поворачивает, толкает дверь, а потом, словно в голове щелкнуло. Вспоминает, оборачивается, хрипит:
– Палочку можешь оставить себе. И Реннервейт не используй часто – помогает, но блевать часто хочется.
Маркус выходит из комнаты, не закрыв за собой дверь.
Он идет по коридорам тихо, а с лестницы – сбегает. Бежит по прихожей, бежит по крыльцу. Несется прочь от этого уже оскверненного Лордом места, которое казалось просто цитаделью спокойствия и благополучия.
Он убегает от ее жителей и постояльцев, убегает от мертвого сада, который жрут оборотни, убегает от этой проклятой и слишком длинной ночи.
Убегает домой.