Панси обхватывает руками его кулак, сжимающий воротник ее платья, и поражается тому, что в этом измученном теле столько силы и жизни. несмотря ни на что.
- В вас попало заклинание ослепления... Пожалуйста, отпустите меня, я не дотягиваюсь до зелий...
С минуту хватка не меняется, а она ждет, почти не дыша и прикрыв глаза, потому что не знает, как это - вырываться из рук почти инвалида, почти мертвеца...
А затем его пальцы под ее ладонями разжимаются и он почти падает обратно на подушку. Панси мимолетно касается его лба, вытирая пот, но не позволяет этому прикосновению продлится столько, то его будет можно принять за ласку.
Она перегибается через мужчину на кровати, дотягивается до кубка с зельем и подносит его к пересохшим губам Рабастана Лестрейндж.
- Выпейте, это снимет боль...
Лестрейндж пьет жадно,едва не захлебываясь, и тянется за кубком, когда она убирает его прочь.
- Откуда боль? - у него хриплый голос, в горле что-то булькает и скрежещет, а к шрамам на шее прибавился новый - красный воспаленный рубец через все горло, и оставлен он не заклинанием, а когтистой лапой оборотня.
Как и глубокий укус на плече, гноящийся и даже на вид выглядящий просто ужасным.
- Вы очень сильно пострадали в битве за Хогвартс. В вас попали несколько раз, а еще на вас напал оборотень...
Она кладет на рану салфетку, вымоченную в очередном растворе, который должен заблокировать боль, а затем пытается убрать отмокшие бинты с укуса. Судя по тому, как вздрагивает Лестрейндж, раствор действует не так, чтобы очень хорошо.
- Почему? - хрипит он. - Оборотни же были на нашей стороне... Мы победили?
Панси как может аккуратно промывает рану и вновь накладывает на нее повязки.
- Этот оборотень был под Империо, кажется...  Он убил кого-то еще из ваших, такого молодого мужчину, держащегося рядом с вашим братом...
- Брат? - снова понукает ее Рабастан.
- Мертв. Авада Кедавра Кингсли Шеклбота. Ваша свояченица убита Молли Уизли. Мистер Долохов попал под проклятие Флитвика, - тихо перечисляет она то, то ей стало известно из рассказов очевидцев и уже появившихся хроник, а затем замолкает надолго. - Поттер уничтожил Темного Лорда.
Лестрейндж затих под ее руками. Она даже сначала подумала, что новости оказались слишком шокирующими для него, но вдруг почувствовала, что он вновь дышит.
- Итак, выжил только я, так? Моя семья вся мертва?
- Кажется, да, - она кивает, забыв, что он не может ее видеть.
- Моя жена?
- Мадемуазель Сэбир, то есть, мадам Лестрейндж была арестована тем же днем и уже отправлена в Азкабан, - Панси хочет, чтобы он перестал спрашивать, потому что боится, что все это довершит то, что не смогли сделать оборотень и те авроры, с которыми он бился.
Лестрейндж снова надолго затихает. Она сидит на краешке походной койки, которую смогла спустить в подвал Паркинсон-Холла, смотрит в его осунувшееся небритое лицо и молится про себя всем известным богам, чтобы он выжил, потому что как избавляться от тела, она не представляет. Только не теперь, когда все их домовики распущены, а в доме постоянно находится несколько авроров, следящих до женой и дочерью арестованного Пожирателя Смерти.
Однако Лестрейндж не умирает.
- Когда полнолуние?
- Через два дня, - обреченно говорит Панси.
- Ты знаешь, что делать?

Паркинсон, которая чувствует себя ужасно неуютно рядом с голым взрослым мужиком, да еще и вынужденно обнимая его за торс, рада, когда Лестрейндж чуть отстраняется, перенося вес на дверь.
- Я не нашла вашу палочку, - быстро и тихо говорит она, уверенная в том, что сейчас опять последует это жесткое - дура. - Там было так грязно, темно, вы в крови, я сначала вообще подумала, что вы мертвый...
- А как ты вообще там оказалась?
- Я сбежала из Хогсмида, куда нас эвакуировали. Пошла в замок. Мне нужно было... Нужно было найти кое-кого, - прикусывает губу Панси и вовсе не хочет говорить, что искала Драко или отца. - Я пошла, когда рассвело, и когда добралась до Хогвартса, все уже было кончено...
Ей не хочется, совсем не хочется вспоминать, как она брела между убитыми магами и магическими существами, как едва не споткнулась об обезглавленное тело профессора Люпина, и как узнала, что это он, когда неподалеку нашла голову. И как увидела Лонгботтома, добивающего раненного Маркуса Флинта.
- Там... Ну, словом, вас бы не отправили в Мунго. И когда я поняла, что вы живы, я смогла с вами оттуда трансгрессировать и спрятала вас здесь.
- Да уж ясно, что личного целителя ко мне бы не приставили, - отзывается мужчина. - Ну так что, Панси Паркинсон, делать с дверью будем? Одолжишь свою палочку?
Паркинсон торопливо вытаскивает из кармана юбки палочку и рукоятью вперед подает ее Лестрейнджу, касаясь ею его ладони, чтобы он заметил.
Он хмыкает и неторопливо вытягивает палочку из ее пальцев, будто бы пытается на ощупь понять, сможет ли сладить с ней. Панси не сомневается, что сможет - у нее не капризная палочка - но все же отчитывается:
- Сосна и чешуя дракона. Она не привередливая, мистер Лестрейндж.
- Рабастан, - как-то совсем обыденно бросает он, а она вскидывает глаза к его лицу, не сразу понимая, что он предлагает ей... Ой, мама родная!
- Свою палочку никому не давай, поняла? Если только уж совсем прижмет. А так запросто - никому.
"Дура" остается висеть в воздухе, и Панси именно так себя и чувствует.
- Извините, - совершенно по-дурацки бормочет она.
Мужчина игнорирует ее глупое "извините", и это дает ей силы немного собраться.
-  А как вы хотите укрепить дверь? - любопытничает Панси. Она не очень-то боится быть съеденной, потому что до полнолуния еще целых два дня, и за эти два дня Лестрейнджа могут найти авроры, или он может умереть, или ее саму могут арестовать...
- Ты принесешь мне все необходимое. Пару железных решеток с окон, серебряные вилки и ножи. Все, что остановит зверя. А я уж найду способ навешать все это на дверь.
- Даже не видя? - осторожно спрашивает Панси.
- Ты будешь моими глазами. Не волнуйся, зрение не настолько важно для магии, как тебе кажется.
Паркинсон завороженно смотрит на мужчину - он говорит все это совершенно спокойно, даже бесстрастно. Не человек, глиняный голем. И ей становится немного жутко от осознания, что он будто бы уже навсегда простился со зрением. И собирается так же спокойно принять то, как изменилась его природа.
Но кроме леденящего спокойствия, даже отстраненности она замечает и выступивший над верхней губой пот, и кровавые цветы, проступающие сквозь повязку на плече. 
- Не сегодня, пожалуйста. У нас еще два дня, мы успеем, - почти молит она, приникая к нему ближе и стремясь направить в сторону койки. - Вы еще совсем слабы... Да еще и этот подъем... Завтра, мы все сделаем завтра, все равно мне потребуется время, чтобы собрать требуемое и сделать это незаметно...
На то, чтобы вернуться к койке, времени уходит намного больше. Лестрейндж уже практически постоянно виснет на ней,
запинается о собственные ноги, и когда они, наконец, доходят, с коротким стоном падает в подушку.
- Постарайтесь уснуть, вам прямо сейчас нельзя болеутоляющее, только через три часа, - едва не плачет Панси, потому что видеть, как рядом с ней по-настоящему умирает от боли живой человек, оказывается слишком.
- Иди. Все будет в порядке, - сквозь зубы отвечает Лестрейндж.
Панси кивает, вновь забывая о его слепоте, и идет к двери, стараясь не оглядываться.
И перед самым выходом все же бросает короткий взгляд через плечо.
Что ей с ним делать?

Слова жестоки, но Панси не привыкать к тому, как больно могут сделать "просто" слова. Ее намного больше унижает та злость и раздражение, что звучит в его голосе. В голосе мужчины, которого она... Да, черт возьми! Которого она спасает.
Спасает изо всех своих сил, даже понимая, что не спасет.
У Панси недостаточно житейского опыта, чтобы распознать под раздражением Рабастана то, что он злится на самого себя, и она все принимает за чистую монету, как будто он хлещет ее по щекам, как в детстве делала мать - больно и обидно.
Она никогда не была слишком хорошо ни для кого. Всегда была - недостаточно. Не так. Не правильной. Недостаточно красивой, недостаточно худой, недостаточно изящной, бледной, сдержанной...
Просто - недостаточно.
И то, что так же считал Рабастан Лестрейндж, оказалось тем самым "слишком".
- Я просто хотела что-то сделать... Что-то, наконец.... Не сидеть, сложа руки... Не подчиняться приказам... Не думать о себе! - бормочет она сквозь слезы, размазывая их по голой груди мужчины, который  - и надо отдать ему в этом толк - пытается ее утешить. Куда там, сейчас Панси не утешило бы и предложение брачного союза от кого-угодно, включая Драко.
Истерика - сильная сторона Панси. Пожалуй, единственная, но чем богаты - тому и рады, не так ли?
Паркинсон ревет самозабвенно, оплакивая и погибших друзей, и арестованного отца, и сбежавшую при первой возможности мать, и себя саму, оставшуюся в одиночестве, и разбитую неуклюжим аврором вазу из кабинета отца...
Это требует выхода, требовало уже давно, кто ожидает от вздорной Паркинсон идеальной выдержки?
Когда слезы заканчиваются, она слишком обессилен, чтобы двигаться. Веки тяжелые, непреподъемные, а объятия - какая разница, чьи? Теплые объятия - слишком напоминают безопасное убежище, чтобы искать другое, и она засыпает, как засыпает человек, перенесший тяжеленный стресс.
Засыпает под боком Рабастана Лестрейнджа, которого боялась с самой их встречи два года назад, и которого - случится же такое - несколько раз представляла в фантазиях, о которых маме не рассказывают.
... Утро вступает в свои права слишком внезапно, и хотя в подвале нет окон, Паркинсон разлепляет веки, как будто от яркого майского солнца, проникающего сквозь шторы.
У нее страшно затекла правая нога, и голова болит, как будто она перепила сливочного пива, но хуже всего то, что она просыпается по прежнему в объятиях полуголого мужчины, который - страшно подумать! - не ее муж или будущий муж. Да Мерлин, он даже не ее ровесник. Он старше ее на столько, что Панси даже не может произнести эту цифру вслух.
После секундной паузы Панси понимает,что хуже всего все же не это.
Проспав всю ночь на его плече, она свела на нет весь эффект от своих неумелых врачеваний - так ей кажется, когда она обнаруживает протекшую сквозь повязку на плече кровь не только на Лестрейндже, но и на своей щеке.
Самое время скатиться в новую истерику, но, как назло, слез у Панси больше нет.
Она зажмуривается и несколько раз глубоко вдыхает, не забывая выдыхать, а когда может уже относительно спокойно реагировать на происходящее, замечает, что мужчина не спит, а наблюдает за ней из-под полуприкрытых век.
- Я... О Мерлин, простите! - вскрикивает она, скатываясь с койки и с грохотом рассыпая сложенную кучку серебряных безделушек. Нога как деревянная, он ее не чувствует, но сейчас самое важное - оказаться подальше от Лестрейнджа.
- Простите, я... Мне...
Она отползает, пятясь прочь, и когда, наконец, ударяется затылком о дверь, то встает, держась за косяк.
- Я вернусь через несколько минут, - мямлит она первую связанную фразу за все утро и выскальзывает за дверь.
Ей нужно побыть одной. Просто побыть одной.
А потом она сможет вернуться туда, к нему, и заново наложить повязку, и принести супа и зелий, и сделать все прочее, что уже почти привыкла делать.
Но не сейчас, уверена Панси, неуклюже взлетая по лестнице в свою комнату и прижимая к горящим щекам ледяные руки.

Лестрейнджу хорошо. Сказал, что не маньяк, и тема закрыта. И ему неважно, что у Панси руки дрожат из-за того, что ей до смерти хочется, чтобы он ее тронул.
Или даже оказался маньяком. Когда последние два года твои кавалеры только и думаю о войне и смерти, разные межполовые и романтические тонкости отступают на второй план. А тебе семнадцать и, вообще-то, первой красавицей тебе никогда не быть.
Она в сердцах с такой силой ставит склянку на тумбочку, что разбивает ее. К счастью, это всего лишь бадьян, и у нее в запасе еще несколько таких.
- Что опять? - Лестрейндж поворачивает голову на звук и принюхивается.
- Ничего, - угрюмо отзывается Панси. Он уже пообвыклась с находящимся в сознании Рабастаном и боится его не так сильно, как вначале.
- Выкладывай. Еще одна истерика - и ты получишь трепку,  - ей совсем не нравится, как правдиво звучит его голос.
- Вы же не ударите чистокровную ведьму? - с подозрением спрашивает она, забыв о своих зельях.
Лестрейндж негромко и очень неприятно смеется.
- Не ударю. Но тебе все равно не понравится то, что я сделаю.
Панси прикусывает язык, чтобы не сморозить пошлость, и возвращается к своему занятию, радуясь про себя, что он не может видеть ее румянец.
- Итак? - Лестрейндж настойчив, и Панси понимает, что так просто ей не отделаться.
- Я и не боюсь, что вы меня как-то так тронете, - она старательно выделяет тоном слова "как-то так" и чувствует себя ужасно глупо. Это вовсе не похоже на флирт с Маркусом или Драко. Это вообще не похоже на флирт. Это больше похоже на то, что она отчитывается.
- Я вообще-то взрослая. И замуж должна была выйти через три месяца.
- Почему должна была?
Она кидает короткий злой взгляд на мужчину, не издевается ли, но Лестрейндж по-прежнему невозмутимо сидит, задрав голову вверх.
- Да кому я теперь нужна. Мой жених отвертиться, скорее всего, но сажать на шею еще и меня с семьей...
Она фыркает, показывая, что даже мысль об этом смешна и нелепа.
Больше Лестрейндж, к счастью, в детали жизни Панси не лезет.
Она опускает салфетку в настой из десятка разных трав, а затем подходит к Рабастану все еще сидящему в этой странной безвольной позе, вытянувшему ноги и руки, и принимается за перевязку.
Казалось бы, у нее должно получаться все лучше, ведь уже появился кое-какой опыт, да и он в сознании и его можно просить подвинуться и наклониться, однако у нее получается почти так же плохо и неловко как в первый раз.
Почему он вообще так на нее влияет?
Да еще эта тишина.
- Мне утром показалось, что вы на меня смотрели... Поэтому я так отреагировала. Только потом сообразила, что... Ну, что у вас со зрением не все в порядке...
Ну, молодец, конечно, он с радостью поговорит о своем зрении. Уж лучше бы тишина.
- А что в этом такого страшного?
Ей требуется время, чтобы сообразить, что он имеет в виду.
Вот ведь... дурак!
Паркинсон заканчивает перевязку и всовывает ему в руки суп, сегодня принесенный в большом кубке.
И как ему объяснить, что в ее возрасте просыпаться на плече мужчины и видеть его взгляд - это ненормально? А еще связно с кое-какими вбитыми с детства представлениями о чистокровной романтике и брачных отношениях.
Он и не поймет, наверное.
- Просто непривычно,  - со вздохом выбирает она самый простой путь.
Он принимает этот ответ, судя по тому, что больше не лезет своими сапожищами в душу к Панси, и пьет суп. Забирая у него кубок, она очищает его заклинанием и наливает зелье.
Зелье он выпивает так же покорно. Жить он хочет не меньше нее, несмотря на свои вчерашние жестокие слова, и это немного ее радует. Знать бы еще, почему.
Весь день они занимаются дверью: решетки, принесенные ею, оказываются никуда не годными, и она вынуждена обшарить свой дом сверху до низу, пока, наконец, в нескольких гостевых спальнях не находит приз на усердность - серебряные каминные решетки с прутьями толщиной в ее большой палец.
Лестрейндж ощупывает их и одобрительно кивает.
Они навешивают все это на дверь обоюдными усилиями, а между делом он ей рассказывает все, что знает об оборотнях. Об их повадках-привычках, об укладе стаи, о том, какие плюсы можно извлечь из ликантропии. И о том, что, по его мнению, после первого обращения у него должно зажить плечо. И велика вероятность, что, если зрение и не вернется, то в виде волка он будет видеть нормально.
Панси, которая на третьем курсе пропустила все, что только могла на занятиях профессора Люпина, играя с Дафной в какие-то девчачьи игры на пергаменте, теперь слушала с большим интересом.
- А что вы будете делать потом? Ну, когда вылечитесь?
Чего она ожидает услышать? что он останется жить с ней в этом огромном пустом доме и будет прятаться с этом секретном подвальчике в случае прихода проверок? А если ее заставят продать дом? А если ей самой будет негде жить?
- Отправлюсь за женой.
И почему так больно? И так холодно, почему она раньше не замечала?
- А если она в Азкабане?
- Хоть на Луне.
Она поворачивается и смотрит на него, занятого невербальной магией с помощью ее палочки. Каминные решетки на двери, на стене вокруг двери, а между ними смятые и изуродованные ложки, ножи и вилки. Он что, на самом деле думает, что это поможет?
- Вы любите жену, Рабастан? - это она спросила?
- Она моя жена.
Отвечает он сразу же, как будто этот вопрос ему уже задавали. Не отвечает, что любит, однако отвечает так, что даже Панси понятно - ни любовь, ни что либо еще не изменят тот факт, что он считает ту высокую блондинку с надменным выражением четкой линии губ связанной с собой навечно.
Именно так женятся чистокровные, именно этого Панси не видать.
Оставив кое-какие мелкие доработки на завтра, она снова поит его зельями и супом. Он молчит, но видно, что трудовые упражнения его выматывают, и он голоден, несмотря на плохо сваренный суп. Надо готовить что-то еще, но что и из чего?
Оставив своего невозможного пациента отдыхать, Панси поднимается на кухню.
День клонится к закату, и небольшие окна под потолком окрашены в розовое - любимый с детства цвет.
В кладовке под чарами охлаждения какие-то тушки индеек, несколько десятков яиц, овощи и обернутые в бумагу куски телятины.
В первый раз, когда Панси созерцала все это, ей пришла в голову мысль, что еды ей хватит на год.
Теперь она беспокоилась, что уже на следующей неделе ей придется отправляться за покупками.
Завязав волосы в узел на затылке, Панси брезгливо потянула на себя одну из тушек.

Паркинсон на всякий случай закрывает на замок свою дверь, и кладет под подушку волшебную палочку, хотя совершенно по-дурацки уверена, что Рабастан Лестрейндж не причинит ей зла, даже если будет оборотнем. Он ее уже один раз не убил, так что теперь-то бояться.
Она долго пьет остывший чай, пытаясь при свече читать какой-то любовный роман про запретную любовь ведьмы из чистокровного род и магглорожденного волшебника, но вскоре откладывает его с тяжелым вздохом. Автор явно ничего не знает о том, как быть чистокровной волшебницей - это понимает даже Панси, далеко не идеальная наследница двух чистокровнейших семей. И читать бред, в котором девушка уходит из семьи, чтобы жить со своим избранником - увольте. Конечно, такие случаи бывали и на самом деле, но Панси всегда считала, что дело в черепно-мозговой травме сбежавшей девицы. Или чарах со стороны грязнокровки.
За окнами сгустилась ночь, майская теплая ночь, и Паркинсон, проклиная собственные романтические порывы, открывает окно, чтобы подышать воздухом, наполненным ароматами черемухи и сирени.
Срабатывающие чары оповещают ее о том, что кто-то аппарировал на территорию поместья.
Панси радуется, что не успела раздеться, и сбегает вниз, в холл, чудом не забыв палочку в комнате.
Она открывает дверь в тот самый момент, когда мордастый аврор, разбивший вазу в кабинете отца несколько дней назад, готовится постучать. За ним толпятся еще пятеро магов в форменных мантия Аврората.
- Мисс Паркинсон, у нас ордер на ваш арест и на арест вашей матери, а также на полный обыск вашего дома.
- Что? - Панси делает попытку улыбнуться, надеясь воспользоваться старыми школьными уловками и выдать себя за простушку. - Это какая-то ошибка. Может быть, вы вернетесь утром и мы поговорим снова?
Аврор отодвигает ее, как будто она случайная статуетка на его пути, и входит в дом, тяжелым взглядом обшаривая холл.
- Ваша мать спустится к нам?
- Ее нет, - тихо говорит Панси. - Позавчера отбыла во Францию. Когда вернется, неизвестно.
- Сбежала, курва, - сплевывает прямо на ковер один из авроров.
- Обыскать, - кивает главный на лестницу. Авроры начинают подниматься, и Панси было начинает надеяться, что сможет как-то помочь сбежать Лестрейнджу, но толстый аврор остается с ней, поглядывая как-то сально.
Когда последний из его команды скрывается в коридоре второго этажа, он касается головы Панси, стаскивая заколку и позволяя волосам свободно упасть на плечи.
- Так значит, ты совсем одна? Одинокая чистокровка, пожирательское отродье, да?
Панси стискивает зубы и молчит, но когда толстяк больно щиплет ее за грудь, пльцы сми собой смыкаются вокруг волшебной палочки.
- Ступефай!
Аврор заваливается набок, еще даже не соображая, что именно произошло, а Панси уже мчится в сторону кухни и сворачивает в неприметный коридорчик, ведущий к лестнице в подвалы.
Она бежит так, как не бегала никогда в жизни Только бы успеть, успеть и дать ему сбежать, чтобы он спас свою француженку-жену. Чтобы не встретил авроров как раненый загнанный зверь...
Засов вынимается тяжело, с трудом, но Панси в каком-то ужасном напряжении все же выдергивает ригель из паза и распахивает дверь.
- Рабастан!.. Рабастан, они уже здесь!..
Крик не замирает на ее губах, но трансформируется в визг, когда она видит огромное человекоподобное существо с оскаленными зубами и жаждой крови в звериных глазах.
Оборотень прыгает на нее с обманчивой легкостью, как будто весит не больше кошки, но сбивает ее с ног...
Пронзительная боль от рваной раны на горле, на котором сомкнулись клыки волка. Панси даже не успевает выставить вперед руки, как ударяется затылком о каменный пол подвала.
- Она здесь, шеф!... Оборотень! Ступефай! Петрификус Тоталус! Инкарцерос!
Она слышит топот и крики - это авроры, они уже обнаружили их тайное убежище...
Оборотень, только примеривающийся ко второму укусу - наверняка, прекратившему бы жизнь Панси - оказывается быстрее. Он соскакивает с Панси и, двигаясь с невероятным проворством, уходит от нескольких пущенных в него заклинаний, ломясь вперед без тени сомнений. Четверо авроров спустились вслед за Панси - четыре тела, почти обезглавленных, осталось на полу.
Оборотень повернулся и смерил Панси зеленым взглядом, но, будто потеряв к ней интерес, перешагнул через одно из тел и направился к лестнице наверх.
Панси подтянулась на окровавленных пальцах и села, привалившись к стене. С каждым вдохом на ее легкое платье выплескивалась кровь, и она попыталась самостоятельно, наставив на себя палочку, наколдовать повязку.
Ничего. Из разорванного горла не вылетало ни звука, а в невербальной магии она не практиковалась дальше люмоса.
Сверху послышались крики и волчий вой.
Паркинсон прижала левую руку к горлу, старясь унять кровотечение, и встала на ноги, держась за стену и едва не сломав несколько раз волшебную палочку, по-прежнему зажатую в правой руке.
Нужно во чтобы то ни стало помочь Рабастану сбежать.
Она поплелась наверх, молясь про себя Мерлину и, зачем-то, Дамблдору, о том, чтобы не было слишком поздно.