Пока он стаскивает пропахшее потом шмотье, жена торчит в ванной. Рудольфус чувствует ее присутствие за спиной, как чувствовал всегда - ему и оборачиваться не нужно, чтобы знать, что Беллатриса неподалеку.
А от ее игривого тона у него начинают дрожать руки. Когда она прикасается губами к спине, Лестрейндж напрягается и крепко стискивает пальцы на кожаном ремне брюк.
В ее глазах призыв, и она по-прежнему красива - в его глазах она будет красива всегда, и, наверное, ему стоило бы сказать ей это, но он может только наклониться к ней, ловя ее дыхание на подбородке, а затем - прикусывать сухие обветренные губы, вылизывать ее горячий проворный язык, небо, остроту зубов.
Поцелуи для него - редкость, мелочь, на которую и внимание не обращать бы, но сегодня все иначе - сегодня он снова берет ее в жены, празднует, что спустя пятнадцать лет ада они оба живы. Сама жизнь требует от него брать Беллатрису, сама жизнь диктует ей эти сумасшедшие, невероятные слова, услышать которые Лестрейндж и не мечтал.
От ее признаний у него позвоночник превращается в горящий столб. Прижимая Беллатрису к старомодному туалетному столику, Рудольфус долгим взглядом обегает свою женщину.
Она изменилась - но для него нет других женщин, особенно сейчас, когда он может прикоснуться к ней. И прикоснуться по ее желанию.
У нее чуть влажная после ванной кожа, и он рывком развязывает на ней халат, сбрасывая ее ладонь - помощь ему не нужна.
Он не хочет быть грубым - просто прошло столько лет, когда он не мог дотронуться до нее...
- Мы свободны, - хрипло выдыхает он ей в макушку, ладонью оглаживая твердеющий под его прикосновениями сосок. Рабастан может хоть в первый ряд купить билет - остановиться сейчас Рудольфус не смог бы даже под угрозой смерти.
Скользя рукой вниз, он с сожалением проходится пальцами по выступающим ребрам и повздошным косточкам  - его жена похожа на суповой набор, а он все равно ее хочет до темноты в глазах.
В проклятой ванной жарко, Рудольфус будто с головой погрузился в запах тела Беллатрисы, и член болезненно ноет, вздымая ткань брюк.
Лестрейндж обхватывает жену за затылок, проводит губам по впалой щеке, по четкой линии скулы, продолжая второй рукой поглаживать живот Беллатрисы, задевая при каждом движении мягкие волосы лобка. Он старается быть нежным и терпеливым, пока может, потому что знает - долго ему не продержаться.
- Здесь, - идти куда-то  - тоже задача из непосильных.

От ее прерывающегося дыхания на своей коже, от дразняще-робких вопросов, а больше от жадного взгляда снизу вверх у Рудольфуса сердце начинает стучать, как паровой молот.
Он будет причинять ей боль - он просто не сможет быть аккуратным в достаточной для ее хрупкости мере. Но он загладит, залижет все синяки и ссадины, если потребуется, если она будет недовольна.
Его жена - безумна. Безумно, ослепительно желанна, его чертова Беллатриса, единственная женщина, которой ему всегда мало.
Он почти не чувствует ее прикосновений - она уж точно старается быть ласковой, да и сил у нее и в лучшие дни было как у кошки, куда ей до него - но и того, что чувствует, достаточно, чтобы довести его до последней линии, за которой только слепая жажда ее тела.
Рудольфус не отдает себе отчет, с чем связана такая покладистость жены - он вообще не в том состоянии, чтобы отрефлексировать такую ее уступчивость, но инстинктивно чувствует, что она идет ему навстречу и готова принять его.
Поднимая ее снизу, сжимая пальцы на исхудавшем плече, Рудольфус коротко и безумно улыбается.Он хочет того же, что и всегда - ее. Как именно, уже не столь важно.
Подхватывая жену на руки, чувствуя, как горяча ее кожа, он переступает через свои спущенные к полу шмотки, задевает голой ступней ее халат, неряшливой кучей опавший к их ногам, а затем разворачивается со своей ношей к раковине, выглядящей достаточно устойчивой.
Лестрейндж сажает Беллатрису на край раковины, поддерживая за поясницу одной рукой, а другой раздвигает ей ноги резко, почти грубо, забывая, что хотел быть терпеливым.
Она горячая и влажная внутри для него - даже пальцам тесно в обжигающем бархате ее нутра, и он прикрывает глаза, когда резко подается вперед и входит в жену, оставив попытку подготовить ее.
Придерживая Беллатрису за талию на опасно покачивающейся раковине, Рудольфус второй рукой крепко прихватывает ее за бедро, наверняка оставляя синяки, и отступает, чувствуя, как выдыхает жена при его движении.
И тут же, чувствуя, что медленный ритм он тоже не сможет поддерживать, снова подается вперед, вколачиваясь в женщину едва ли не лихорадочно.

От ее стонов, которые перемежаются требованиями не останавливаться, Рудольфуса накрывает - ему вообще с Беллатрисой не нужно много времени, чтобы кончить, а уж после Азкабана и вовсе довольно этих минут в тесной маггловской ванной. Однако так скоро отпускать жену он не намерен - страх, что между ними опять окажутся стены и решетки, слишком велик.
И Лестрейндж отстраняется, размыкая кольцо ног, в которое заключен - отстраняется, утыкаясь напряженным членом в теплое бедро жены, разглядывая ее сомкнутые ресницы, запрокинутое лицо с яркими пятнами на щеках.
Она глубоко дышит, и белое горло едва заметно дрожит, требуя, чтобы его охватили сильными пальцами, поглаживая  и суть сжимая, напоминая...
Рудольфус проходится раскрытой ладонью по выступающим позвонкам на спине жены, подсовывает руку между нею и раковиной, ставит жену на ноги, оглаживая ягодицы, и смотрит, жадно вбирая в себя всю ее до последних деталей: прикушенную нижнюю губу, затуманенный взгляд, влажные волосы, змеями облепившие шею и плечи, алеющие соски, дерзко направленные ему в грудь, мягкий абрис живота...
Она невысокая - он и забыл, насколько она его ниже, забыл, какая она легкая, а теперь и вовсе будто ничего не весит - и такая красивая, что у него, как и годы назад, сердце замирает в груди.
Он не умеет говорить все эти нужные слова, не мастер комплиментов - у них с Беллатрисой вообще общение не ладится особо-то, но он умрет за нее, и надеется, что она это знает.
Рудольфус не умеет рассказать, как сильна его любовь - но может показать, как сильно он ее хочет.
Протягивая ей ладонь, он и не ожидает, что она покорно вложит в нее свои пальцы, но ошибается - Белла легко идет на его желания сегодня, не демонстрируя ни гордости, ни характера - только показывая, что тоже соскучилась.
За пятнадцать лет у них был только тот момент пять лет назад, когда Беллатриса при очередном допросе смогла добиться разрешения пожать ему руку сквозь прутья решетки. Только это, а ему кажется, что он будет благодарен ей за это вечность.
У жены тонкие, почти высохшие пальцы, и он старается не причинить боли - сегодня старается - когда разворачивает ее, как будто в несложном танцевальном па. И когда она оказывается зажатой между ним и раковиной, Лестрейндж приподнимает ее подбородок, чтобы показать то, что хочет.
В весьма крупном по масштабом этой норы зеркале над раковиной Беллатриса отражается по пояс, а за ее спиной - он, как на семейном портрете, не будь они оба голыми и настолько изможденными. Даже сейчас у него кожа темнее, и контраст его пальцев на ее горле снова заводит, заставляя прервать эту необходимую паузу.
Лестрейндж опускает руку на живот жене, чтобы избавить ее от соприкосновения с краем раковины, проводит подбородком по сразу же выгибающейся под немудреной лаской спине Беллатрисы, придвигается ближе к ней, оглаживая второй ладонью бедра с внутренней стороны.
Беллатриса переступает с ноги на ногу, выгибается еще призывнее, может, сознательно, может - просто инстинктивно, и он снова входит в нее, на этот раз не намереваясь сдерживаться.
От их совместного веса раковина скрипит, но Рудольфус смягчает толчки рукой, всунутой между краем раковины и животом Беллатрисы. Ее волосы щекотят ему грудь, капля за каплей расстаются с влагой после мытья, и смешиваются с потом, который выступает на их коже.
Лестрейндж возвращает свободную руку на горло жене, а затем и на подбородок.
Они встречаются в зеркале взглядами - он не даст разлучить их снова.

От ее слов сдерживаться больше нет ни сил, ни желания. Он не может проявлять чудеса терпения, а признание Беллатрисы только поддает масла в огонь.
В финале он цепляется за нее еще сильнее, зарываясь ртом в пушистую макушку, а после неуклюже отплевывается от волос, лезущих в рот и нос. От ласковых прикосновений жены нестерпимо жарко, как будто она водит ко коже раскаленным металлом, но вскоре это ощущение проходит.
- Конечно, - хрипит он, кашляя. В ванную, в койку - хоть обратно в Азкабан. Ему сейчас все равно.
Но когда Беллатриса наклоняется над ванной, соблазнительно задрав задницу, Лестрейндж резко меняет свое мнение - вовсе не все равно. И минут через двадцать Беллатриса тоже в этом убедится, а пока - да почему бы не смыть с себя пот и азкабанские ароматы.
Непривычно видеть жену такой - улыбающейся, довольной, но может, стоит привыкнуть. Им выпал второй шанс, а сейчас, так далеко от Темного Лорда, без какой-либо насущной цели - что им остается еще, если не наслаждаться этими днями. Кто знает, что впереди - и поэтому Рудольфус не сердится на Беллатрису за ее ребячество. Он это в ней тоже любит - ее почти детскую непосредственность при коварстве и злопамятности.
Он и не помнит, чтобы до Азкабана супруга была такой счастливой в его обществе, и крамольные мысли о благодарности Мерлину прокрадываются в голову, пока он намыливается чем-то приторным и желтым из галлоновой бутыли, намыливает голову, а потом откидывается назад, уходит под воду, смывая мыло  с волос.
В теплой ванной ослабляет свою хатку боль, угнездившаяся у него в колене и постоянно напоминающая о себе, и он лениво улыбается Беллатрисе.
Вода постепенно остывает, чего не скажешь о Лестрейнджах. Беллатриса брызгает водой, подставляется под его жадные руки, скользит по его плечу тяжелыми грудями, устраиваясь поудобнее - ему хватает пятнадцати минут.
- Еще, - соглашается Лестрейндж, не тратя времени на размышления, что имела в виду жена - и имела ли она в виду то, что имеет в виду он.
В воде она скользкая и горячая, и когда он приподнимает ее бедра над своими, чтобы более-менее выпрямиться в короткой для его роста ванне, ее груди покачиваются над поверхностью радужной мыльной пленки. Придерживая женщину, он опускает ее на себя, подаваясь бедрами вверх.
Внутри нее еще горячее, и это снова как удар током - особенно ее взгляд, расширенные зрачки, полуулыбка, котопая не успела исчезнуть.
Лестрейндж прихватывает ее за длинную прядь, спустившуюся на грудь, и тянет вниз, чтобы сцеловать эту улыбку и стоны, на которые Беллатриса так щедра сегодня.
Ей  нравилось быть сверху - когда она вообще снисходила до супружеского долга, и Лестрейндж готов к ответной щедрости: ее ласки заслуживают награды.
Он ухватывает край ванной, чтобы получить точку опоры, и снова подается бедрами вперед и вверх, намекая, что это не ошибка, что сверху она.

Ванна не слишком удобна, он отмечает это, когда может обращать внимания на такие мелочи. И, судя по тому, как меняются в какой-то момент движения Беллатрисы, она тоже испытывает неудобства. Он смотрит ей в лицо, и замечает, как внезапно широко открываются ее глаза - это явно не связано с ним или сексом. Больше похоже, что ей что-то мешает.
Он упирается пятками  и плечами в противоположные бортики ванны, обхватывает ладонями бедра жены и, помогая ей приподниматься и опускаться, несколькими движениями доводит себя до оргазма.
Беллатриса тут же отстраняется, сползает с него, стараясь не делать резких поворотов. Ну что же, ей тоже не двадцать лет.
Лестрейндж принимает ласку, хотя больное колено его беспокоит, особенно сейчас, когда посторгазменная эйфория проходит, а вытянутая поврежденная нога возмущается таким небрежным с собой обращением.
Он наблюдает, как Беллатриса смывает с себя мыльную воду, поднявшись в ванной над ним. У нее нездоровый вид - теперь это особенно бросается в глаза, и он хочет сказать ей, что сделает все, чтобы она снова была самой прекрасной женщиной Англии. А потом передумывает - она и так самая прекрасная женщина для него. Он лучше позаботится, чтобы она набрала вес и побольше бывала на свежем воздухе.
Струи воды стекают по ее обнаженному телу, и Рудольфус понимает, что он снова хочет ее - пятнадцать лет не насытить за полчаса. И судя по ее словам, она тоже не против продолжения.
- Чуть позже. Или в комнату, я закончу и приду, - он разрешает ей оставить ванную, поймав ее вопросительный взгляд. Хорошо бы, конечно, не выпускать ее из этой проклятой ванной всю ночь, но даже Рудольфусу Лестрейнджу хватает соображения, чтобы понять, каковы последствия у этого решения. А ему не хочется ссориться сегодня - это только отдалит от него перспективу обещанного секса.
К тому же, усталость дает о себе знать.
Когда Беллатриса вновь заворачивается в поднятый с пола халат и выходит из ванной, ловко скользнув в щель между дверным полотном и косяком, Рудольфус обеими руками обхватывает тянущее колено и медленно разминает его, что иногда помогало в Азкабане. Едва теплая вода только помогает, но вот то, что за сегодня он прошагал пешком больше, чем за предыдущие десять лет, тоже свое берет.
Закончив с не слишком успешной разминкой, Лестрейндж спускает воду из ванной, наскоро обмывается чистой водой и вылезает из ванной, стаскивая с крючка тонкое полотенце. В зеркале, уже прозрачном, отражается он сам, один - длинные, неаккуратно отросшие волосы, седая щетина, практически борода, шрамы на боку... Он изменился, драккл его раздери.
Они все изменились.
Рудольфус тяжело шагает, подволакивая больную ногу, к счастью, почти переставшую протестовать против новых нагрузок. Он не стал одеваться, просто собрал свою одежду - утром почистит чарами, да и в доме нет никого, кроме жены и брата.
На деревянных полах второго этажа остаются следы босых ног.
Последняя его мысль перед тем, как он заходит в их с Беллатрисой спальню, касается того, что сегодня она не пила ничего, что могло бы помешать зачатию.

Лестрейндж поднимается по лестнице, пошатываясь и проклиная Беллатрису, из-за которой вынужденно таскается туда-сюда в его в, общем-то, преклонном возрасте и состоянии здоровья.
Единственная отрада, что супруга вроде как принимает все происходящее за веселую игру, потому что  не думает учинить скандал. Впрочем, скандала и Рудольфусу не хочется - он слишком удовлетворен, слишком доволен покорностью и ласками жены, чтобы искать повод для ссоры.
Не так часто в семействе Лестрейнджей такое единодушие.
Он усмехается на вопрос о долге. Иногда - такое случается - раз, и он понимает шутку. Вот как сейчас, например.
Это вопрос с подвохом, это кристально ясно. Он сейчас честно ответит, что долг Беллатрисы перед ним не в том, чтобы благодарить за спасение с кухни, а в том, чтобы родить наследника - а там и до скандала рукой подать.
Поэтому Рудольфус только усмехается. Он вообще-то не дурак, чтоб там Баст не врал.
Отпускать жену он тоже не торопится, так и стоит столбом возле кровати, сжимая пальцами ее ягодицы под халатом. От ее близости и запаха дыма у него снова твердеет в паху - не последнюю роль тут играет и то, как Беллатриса вылизывает ему шею.
- Не бойся, не уроню, - хрипло выдыхает он, и обещает сам себе - завтра побреется.   
Вопрос о картах он пропускает мимо ушей. Это тоже шутка, он уже умеет распознавать этот особый тон жены, которым она пользуется, отпуская шуточки в его присутствии. 
- Действительно, - говорит он.
Врет, врет же - ему жизненно необходимо чувствовать себя нужным Беллатрисе. Знать, что она в нем нуждается. Находиться неподалеку, чтобы успеть, в случае чего.
Вот это самое "в случае чего" и не дает ему расслабиться полностью уже больше двадцати лет.
- Ответь-ка мне, - начинает он разговор, опускаясь вместе с Беллатрисой на кровать и подгребая под спину подушку, чтобы было, куда откинуться, оставаясь в относительно сидячем положении. - У нас есть шанс на новую жизнь, ты согласна?
Кажется, это самая длинная из всех его речей, адресованных жене и не касающихся ее проступков. Но он не может не высказаться - а сегодня кажется таким подходящим временем. Сегодня это даже не слабость - это просто небольшая уступка в ответ на ее уступку.
- Я хочу наследника, Беллатриса, - он развязывает пояс на ее халате, раздвигает его полы и поглаживает теплые груди, смотря в лицо жены. - Ты подаришь мне сына?

Беллатриса держится очень спокойно - куда спокойнее, чем держался бы он на ее месте.
И он сразу чувствует, она говорит правду на сей раз. Даже в том, что касается собственной смерти. О том, что пойдет на этот шаг, если он велит.
Рудольфус не отзывается на ее слова о том, что его не интересовали ее желания. В этом не только его вина - поколение за поколением Лестрейнджи воспитывались в обстановке абсолютного патриархата. Мысль о том, что у женщины могут быть какие-либо желания, даже не приходила ему в голову - до встречи с Беллатрикс.
Ему нужен наследник, а не правда - но, с другой стороны, правда лучше, чем ничего.
Сказать ему нечего - и он одновременно почти уверен, что если откроет рот, им не избежать очередной затянутой ссоры.
Буйные волосы Беллатрисы спускаются по его ногам к полу, будто кашемировый плед, и он наклоняется вперед, к жене, заводя растопыренную пятерню ей в пряди, чувствуя, как струится сквозь пальцы тяжелый шелк ее волос, накрывая сосок губами.
Ласки у него никогда не выходили, но когда он прикусывает горячий и плотный комок плоти, жена выгибается, подставляясь ему еще сильнее.
Лестрендж не знает, кается ли она таким образом перед ним, замаливает вину, да ему это сейчас и неважно.
Он столько лет ждал, когда же Беллатриса родит - а теперь, когда он оказывается перед фактом, что ждать больше нет толка, он не чувствует ярости. Немного облегчения, немного боли, немного печали - несвойственные ему эмоции.
И из-за того, что он вдруг чувствует эту дисгармонию с самим собой, накатывает волна гнева - слабого, но достаточного, чтобы привести его в чувства.
Он снова чуть сжимает зубы на соске жены, а затем лениво зализывает боль, смыкая руки на талии женщины.
От Беллатрисы пахнет тайной и сексом, и от этого запаха его ноздри раздуваются, пока он резкими движениями языка заставляет сосок жены темнеть и твердеть.
У нее красивая грудь, несмотря на возраст, несмотря на Азкабан - она не испорчена родами, будь они неладны, и при этой мысли он снова не сдерживается от того, чтобы не укусить женщину в бледное полушарие, оставляя следы зубов.
Прподнимая ее над собой, Рудольфус переворачивается на кровати, стараясь не опираться на больную ногу и стягивая с плеч с жены ненужный халат.
Она лежит на боку, напротив него - женщина, знакомая ему, как никакая другая, и все равно таинственная незнакомка, манящая и загадочная.
Лестрейндж приподнимается с кровати только чтобы избавиться от брюк, которые натянул, спеша на кухню  - спасать, а затем снова возвращается на мятые простыни, непреклонным движением переворачивая Беллатрису на другой бок и пристраиваясь к ней сзади.
От волнующих прикосновений ее ягодиц у него снова встает - он хочет думать, что дело в пятнадцати годах воздержания и только в этом.
Прижимаясь губами к ее шее сзади, Рудольфус обхватывает рукой грудь жены, пропуская соски между пальцами, чувствуя, как она реагирует на его ласки.
Она не даст ему сына - никогда.
Но она навсегда принадлежит ему.
На этой мысли Рудольфус входит в женщину, плотно прижимаясь к ней всем телом и опираясь на свободную руку, в второй рукой придерживая бедро Беллатрисы.
От равномерных, глубоких движений ему становится немного легче. В конце концов, он же знал, он всегда знал, что у него не будет потомства - просто не хотел верить.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2015-01-20 20:59:08)

Разговоры о детях теперь, когда он готов распроститься с надеждой иметь наследника, ему не нравятся, но Беллатриса делает все возможное, чтобы загладить свою вину.
Рудольфус тяжело вздыхает, перебирая волосы у нее на затылке и наблюдая тени от деревьев  на потолке. Он никогда не спрашивал, хотела ли детей его жена - он вообще не спрашивал ее о желаниях, и ее теперешняя откровенность на мгновение выбивает почву у него из-под ног.
Он точно знает, что девочек не могло быть - какое-то древнее не то проклятие, не то дар, в роду Лестрейнджей рождались только мальчики последние четыре века,  - а теперь вот думает о девочках, черноволосых и черноглазых, как Беллатриса.
Жена старается, старается ради него - чего еще хотеть. И хотя это намного меньше того, что, как он думал, будет у него всегда, это намного больше того, что у него было - семейная жизнь, трещавшая по швам до Азкабана, открывается перед ним с новой стороны.
Нужно только простить жену за то, что у него никогда не будет сына.
Рудольфусу тяжело рассуждать о прощении - но еще тяжелее рассуждать о непрощении, когда Беллатриса оборачивается вокруг него горячим языком, проходясь ногтями по животу.
В данный момент Рудольфусу кажется, что он способен простить - и он позволяет Беллатрисе вымаливать прощение тем способом, который кажется ей наилучшим. Да и никакие слова, никакие доводы не убедили бы его сильнее, чем эта неприкрытая демонстрация подчинения от независимой супруги.
Он честно старается не давить ей на затылок, но все равно изредка дергает рукой, собирая кудри жены в кулак. Когда она входит в ритм, почти неистовый, Рудольфус прикрывает глаза, теряясь в ощущениях.
Но это не его - слишком мало контроля.
Он тянет Беллатрису за плечо, заставляя подняться, а затем медленно проводит большим пальцем по опухшей нижней губе жены. Настроение такое - быть нежным, знать бы еще, как это делать.
- Я понял, что ты просишь прощения, - неуклюжая шутка, но с чувством юмора у него тоже проблемы.
И в конце концов, сейчас их будущее настолько неопределено, что наследник кажется чем-то чуждым и войне, и Лестрейнджам.
Зато благодаря стараниям Беллатрисы он снова хочет ее - да и было ли время, когда он не хотел?
Рудольфус тянет супругу на кровать рядом с собой, укладывая на спину, и по-хозяйски проводит ладонью по ее груди, обводя пальцем сосок.
- Я прощу, - негромко говорит он, опираясь на локоть и разглядывая лежащую рядом жену. - Но никто не должен знать о том, что у нас не может быть ребенка.
Его условие максимально просто - он не потерпит ни надменной жалости Малфоев, ни ворчания Рабастана. Кстати, о Рабастане - надежда только на него, вот не повезло.
Однако глубокий вздох Беллатрисы отвлекает его от размышлений о брате и его возможном браке. Беллатриса кажется ему сейчас ослепительно красивой, и он снова ослеплен ею, как годы назад.
Перекатываясь на жену, он старается распределить свой вес на локтях по обе стороны ее головы - такая уж она невысокая, что его подбородок оказывается аккурат на ее макушке.
Невысокая и худая, думает он, все же опуская одну руку ей под поясницу и чуть приподнимая.
После ее оральных упражнений он входит в нее мгновенно - и она подается к нему, обжигая грудь дыханием, закидывая ноги на бедра.
Лестрейндж хочет ее, хочет быть как можно глубже в ней - и он даже старается не причинить ей боли, размашисто двигаясь и опираясь на колени и локоть.
Наверняка на утро их вновь разведет какая-либо обида, гордость или что-то другое из длинного списка взаимных претензий - пока в семействе Лестрейндж полная гармония.

...Пинком здоровой ноги он захлопывает за собой дверь в спальню, отрезая их с Беллатрисой от окружающего мира.
- Хочу кое-что прояснить, - хрипло говорит он, доставая палочку и приманивая волшебную палочку Беллатрисы. - И хочу, чтоб ты это запомнила.

Ведьма по-прежнему сидит на полу, необыкновенно беспомощная и притягательная именно этой своей беспомощностью - но Лестрейндж сейчас не чувствителен к ее чарам: от того, на какой обман она готова идти, от одной только мысли о том, в какие фантастически-порочные игры она готова с ним играть ради своих мелочных капризов, он забывает прошедшую ночь, которая растворяется, как выпущенное мимо проклятье.
Ее возражения ему на глазах Рабастана и Питера, ее упрямство, ее вздорный нрав, так неподходящий к его тяжелому характеру - и, наконец, обвинения в адрес его брата.
Хуже всего то, что Рудольфус испытывает острые укусы ревности каждый раз, стоит Рабастану хоть слово адресовать его жене, и только уверенность, что младший брат никогда не осмелится дотронуться до жены старшего, останавливает обычно не замечающего стоп-линий Лестрейнджа.
Между ним и Младшим связь, которую не разорвать - они больше, чем просто братья: они последние мужчины рода, и только Рабастан может спасти род от вымирания. Он, Рудольфус, потерял эту возможность, потерял свой шанс, променяв его на черноволосую женщину, осмеливающуюся из раза в раз бросать ему вызов.
Жалеет ли он? Разумеется.
Простил ли он ее? Конечно.
И даже сама мысль, что она дороже для него, чем род, чем честь, вызывает перед глазами Рудольфуса марево ослепительной ярости, жаркой как погребальный костер и столь же разрушительной.
- Вставай, - рычит Лестрейндж, но не успевает Беллатриса и пошевелиться, как он неуклюже сокращает расстояние между ними и рывком за плечо поднимает ее на ноги, не обращая внимания на сползающее платье. - Это была первая и последняя попытка, Беллатриса! Первая и последняя попытка выставить меня дураком. Но если уж ты так боишься, что кто-то другой решит, что ты доступна, что ты никому не принадлежишь - я знаю, что делать. Клянусь, больше никто никогда не допустит такой ошибки.
Он грубо разворачивает женщину спиной к себе, сжимая обе ее руки впереди, и Режущим заклинанием довершает то, что происходит с платьем. На спине Беллатрисы выступает кровавая царапина, и Лестрейндж чувствует невероятную жажду - жажду увидеть всю эту болезненно-бледную кожу в кровоподтеках и ссадинах, которые оставил бы он.
Резко дергая ткань, он стаскивает платье до пояса, совершенно обнажая худую спину жены, на которую волнистой непокорной пеленой падают черные волосы.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2015-03-02 20:59:09)