Выйти замуж Панси мечтала с детства - как и любая другая аристократка, воспитанная в духе викторианских традиций. Выйти замуж Панси хотелось даже больше, чем быть самой красивой или еще одного кусочка земляничного пирога. Даже больше, чем показаться на Святочном балу с Драко Малфоем.
В общем, Панси Паркинсон ужасно хотела замуж.
Потом, правда, ужасно некстати случилась Вторая Магическая война, и матримониальные планы мисс Паркинсон оказались под угрозой - не говоря уж о том, что предполагаемый жених, слизеринский принц Драко Малфой, по мнению Панси, был недостоин. Разумеется, после того, как Люциус потерял расположение Темного Лорда.
И потому, едва Панси исполнилось семнадцать, несмотря на то, что ей оставалось еще полгода провести в стенах Хогвартса, Теренс Паркинсон заключил с Рудольфусом Лестрейнджем соглашение, которое на самом деле была самой расчетливой сделкой из всех, что Панси встречала в своей жизни.
Лестрейнджам нужен был наследник - и как можно скорее, учитывая, что у Рудольфуса и Беллатрисы детей уже явно не могло быть даже чудом, а Паркинсонам - билет в Ближний круг.
И Панси, неожиданно для самой себя, в сентябре оказалась обручена, а в январе уже стояла рядом с женихом - Рабастаном, не Рудольфусом, разумеется, одетая в самое красивое платье в своей жизни и напуганная до такой степени, что едва не теряла сознание.
Жених не был уродом - спасибо Мерлину за небольшие радости, но это никак не спасало Паркинсон от погружения в пучины несчастья: во-первых, жених был старше ее в два раза, во-вторых, он был урожденным Лестрейнджем и беглым азкабанским заключенным, что намекало, что церемониться он с юной женой не станет, а в третьих, ситуация усугублялась еще и тем, что Панси была по прежнему влюблена в Драко и, в общем-то, совершенно не горела желанием делать постель с чужим и опасным мужчиной.
При одной только мысли о том, что его тело будет рядом с ней, что она, обнаженная, будет в его полной власти, у Панси подкашивались ноги - но не от сладкого предвкушения, а от ужаса, граничащего с паникой.

Прием был почти закончен, и невеста в сопровождении матери покинула бальный зал, чтобы подготовиться к брачной ночи согласно традициям.
Элоиза критическим взглядом оглядела переодетую в ночную рубашку, больше обнажавшую, чем скрывающую юное тело, поправила тяжелый водопад волос, спадающий на плечи невесте и посоветовала сделать все, чтобы мистер Лестрейндж остался доволен. На этом она покинула Панси в огромной спальне Лестрейндж-Холла, специально украшенной для знаменательного дня.
Паркинсон, будто лишившаяся сил, которые помогали ей держаться прямо, осела на кровать и крепко обхватила себя руками в попытке согреться - несмотря на жарко растопленный камин, ее била крупная дрожь.
Панси не была дурой и знала, что происходит между мужчиной и женщиной в постели - но впервые подумала, что, к сожалению, обладает только теоретическим знанием. Следом за сожалением пришла и другая мысль - что было бы, узнай Лестрейнджи о том, что им подсунули порченый товар...
От таких мыслей девушка не только не расслабилась, но напротив, погрузилась в еще большую панику. Она боялась и предстоящей ночи, и своего незнакомого супруга - она видела его дважды и один раз танцевала с ним на помолвке, и того, что он может остаться недовольным ею - о мрачном, грубом нраве Лестрейнджей ходили слухи.
Когда отворилась дверь, впуская жениха, Панси не смогла даже поднять головы, чтобы поприветствовать его хотя бы улыбкой. Сухие губы были болезненно сжаты, а плечи дрожали, несмотря на тепло комнаты.

Мистер Лестрейндж - неужели ей придется называть его по имени? - ходит по комнате, совершенно не обращая внимания ни на украшения, ни на нее. По крайней мере, так кажется Панси. Через какое-то время, когда острое ощущение от присутствия неподалеку чужого человека врага притупилось, она может поднять голову.
Итак, ее муж.
Ее муж хорош собой - хорош той самой породистой не красотой, но видностью и изящностью черт, но Панси не в том состоянии, чтобы оценивать мужскую привлекательность. Если честно, она предпочла бы сейчас оказаться как можно дальше от этого мужчины, ее мужа, насколько красивым бы он не был.
Когда она в очередной раз поднимает глаза, то они встречаются взглядом и Панси замирает, как кролик при виде удава. Никакого особого магнетизма в его взгляде нет, но ей хватает и своего знания о том, что через несколько минут.. Ох.
Она снова опускает голову.
Когда матрас прогибается под дополнительным весом, Панси едва сдерживается, чтобы не вскочить с места и не отпрыгнуть в сторону. Сдерживает ее холодное и четкое осознание - ее мужу это точно не понравится.
От его прикосновения ее сердца пускается вскачь - ничего общего с любовным волнением. Чистый ужас.
- Пппанси, пожалуйста, меня все так зовут, - выдавливает она из себя через ужас и панику, через пересохшее горло, мечтая лишь, чтобы он убрал руку. Чтобы не трогал ее, не смотрел на нее.
- Я бы выпила вина, - вторая фраза получается у нее куда лучше. Голос звучит почти нормально, и вряд ли он разбирается в оттенках ее тона.
- Если можно.
Она просит на самом деле не о вине. Она просит подождать, отойти, не приближаться - пусть бы вино было в самом дальнем погребе Паркинсон-Холла, пусть бы ему потребовались часы, не годы, чтобы принести ей стакан вина. Она бы с легкостью согласилась и на то, чтобы он вообще никогда не вернулся к ней, посланный не за вином, а за единорогом, драконом, чем угодно...
При мысли о единороге Панси едва заметно сглатывает подступающие слезы. Уже утром, через несколько часов, ей больше никогда не удастся подойти близко к серебристым красавцам - и все из-за этого незнакомца, в которого она даже не влюблена.
И даже то, что он говорит, будто бы она красивая, не заменяет Панси ее будущей потери. От его слов, напротив, ей становится еще горше.
А вот в последней его реплике четко слышится приказ.
Наверное, не будет никакого вина, думает Панси, хотя ей мучительно хочется пить - а лучше, напиться, чтобы ничего не чувствовать и ничего не бояться.
Просить его подождать она тоже не может - послезавтра ей возвращаться в Хогвартс, а затем он уедет в Центарльную Европу, так что нужно, чтобы брак совершился сегодня же.
Она вообще ничего не может, она теперь принадлежит человеку, который не знает о ней ровным счетом ничего.
Панси вновь сглатывает слезы, отпускает руки от озябших плеч - и скользит под одеяло, натягивая его до самого подбородка. А потом, расправив покрывало на животе, мужественно поднимает голову и силится улыбнуться своему мужу.
Он должен остаться доволен - тогда, быть может, он отнесется к ней мягче.

На улыбку он не отвечает, и Панси теряется, как терялась всегда в ситуациях, когда не знала, что делать. Она вновь отводит глаза, благодаря Мерлина уже хотя бы за то, что мужчина ее слушает - и приносит бокал.
Она обхватывает его ножку с надеждой обреченного и садится в кровати, опираясь на подушки.
- Спасибо, - голос прерывается. Муж не отвечает, занятый чем-то своим - его негромкие шаги отдаются громовыми раскатами в голове новобрачной.
Непривычная к алкоголю, Панси с трудом цедит кислое вино, как будто это действие защитит ее от всего прочего.
Лишь бы никогда не заканчивать глоток, лишь бы между ними всегда был хрусталь бокала - девушка невидяще смотрит в камин, отпивая короткими, судорожными глотками рубиновую жидкость.
В комнате по-прежнему очень тепло, а камин придает обстановке весомую долю романтики - только Панси не воспринимает эту романтику.
И несмотря на то, что она старается глубоко дышать через нос, ей кажется, что стук ее сердца слышен даже мужу
Она покорно разжимает пальцы, отдавая бокал - наверное, ей надо выпить целую бутылку, чтобы расслабиться, но сухое вино утоляет жажду и Панси смогла собраться с мыслями, пока пила.
И когда он вновь садится на кровать - со своей стороны, не так близко к ней, как в первый раз, она понимает, что отговорки кончились. Нельзя же, в самом деле, снова просить вина - или воды, или единорога.
Она сжимает губы, готовая закричать, если он снова ее тронет, и поднимает глаза на него... Мужчина до пояса обнажен, и Паркинсон теряет способность дышать: она никогда не видела так близко полуголого мужчины и теперь, при мысли о том, что это тело будет касаться ее собственного обнаженного тела, у нее замирает дыхание, а в голове противно шумит.
Когда мистер Лестрейндж придвигается ближе, Панси может только прерывисто вздохнуть, полная паники и страха, с трудом сдерживая себя, чтобы не отодвинуться, хотя именно таким было ее первое желание.
Ей осталось потерпеть совсем немного, совсем чуть-чуть, и она сильная, она сможет вынести то, через что проходят все жены. Ее долг, как дочери чистокровного рода, состоит в том, чтобы выйти замуж за чистокровного мага и одарить его наследниками - так вот это всего лишь ступень, необходимый этап.
Убеждая себя таким образом, Панси едва не лишается чувств, когда мужчина накрывает ее пальцы своими.
У него теплые руки, и это было бы, быть может, даже приятно, если бы не ситуация в целом.
Она гипнотизирует взглядом его ладонь, смуглое запястье, тонкие волоски на коже...
Он наверняка не хочет причинить ей боль, но сейчас мог бы сжать руку со всей силы, дробя ей кости, она бы и не заметила.
- Да, мистер Лестрейндж, - отвечает Панси, надеясь, что если она даст правильный ответ, он уберет руку - или даже оставит ее в покое. - Я должна стать вам хорошей женой, родить вам наследника и исполнять впредь свой долг.
Панси еле ворочает языком, собирая все силы для этой тирады, заученной еще в детстве.
Больше всего на свете ей хочется попросить его не трогать ее - и она никому никогда не скажет, ни за что не признается в этом даже под сывороткой правды, но пусть только он встанет и уйдет прочь. Пусть не будет ни этих прикосновений, ни его.
Да только она знает, что эту ее просьбу он не выполнит, несмотря на то, что дал ей выпить.
Эта ночь пройдет так, как должно - и никакие ее мольбы и просьбы этого не изменят.
Она снова пытается улыбнуться, поднимая на него глаза и встречаясь с его нечитаемым взглядом.
Секундой спустя Панси вновь опускает голову, стараясь унять дрожь в пальцах под его рукой.
Слеза медленно катится по щеке, высыхая в теплой спальне.