Солнце заливало сады, заливало крышу, било прямо в окна. Маркус часто выходил из душного зала на улицу – покурить. Выходил на широкое крыльцо, ностальгировал, глотал дым, наблюдал за появившимися павлинами и ожившими кустами роз. А когда возвращался обратно в мэнор, то пил. Пил за здоровье, за богатство, за счастье. Пил за все то, что у него никогда не было и не будет.
На этом празднике жизни, посвященному двум истинным аристократам, он лишний. Он перестал быть элитой общества, давно уже перестал, потому что слишком много выебывался в свое время. Поэтому он пьет.
Драко сидит за столом и тоже пьет, но мало, разговаривает с гостями, пожимает им руки. Вокруг него всегда вертится его уже супруга Астория, молодая и красивая. Она вежливо улыбается всем подряд, оттопыривает пальчик, когда держит бокал с шампанским и часто поправляет волосы. Драко иногда танцует ее, а вот Маркус – нет, он пьет.
В пригласительном было вписано, в самом низу, «+1». Флинт прекрасно знал, что это значит, но наплевал на это, пришел один, зато у него новый костюм и бронзовый портсигар. Хотя, зачем он ему нужен, если он и сигары никогда в жизни не купит? Непонятно.
Маркус совсем не пытается выебнуться, он перекидывается парой слов с Нарциссой, она ему улыбается благодарно, но смотрит – отчужденно. Им же ведь не нужно Пожиратели в друзьях.
Люциус, возможно, тоже не желал видеть Флинта в списке гостей. Но самому Флинту на это совершенно наплевать, потому что он только выходит на крыльцо покурить, а когда возвращается – пьет.
Когда он пьет, то думает о Пенелопе, о том, какая она у него замечательная, ведь ей нужно будет откачивать его сегодня. Такое уже было, и не раз, потому что Маркус очень любит выпить, а тем более – на халяву.
Пенелопа всегда к нему добра, а когда он пьяный и пошатывается, то просто впускает его в дом, дает напиться воды, раздевает и укладывает спать. А на утро – антипохмельное и умиротворяющий бальзам на прикроватной тумбочке. Его супруга рано уходит домой, а у него самого график – когда позовут.
Маркус не пытается увидеть знакомых лиц, потому что ему это не нужно. Он и так знает, кто будет на этой свадьбе, ведь список гостей составлен чуть ли не с рождения Драко, а вот родители Астории так и хотят с ним побеседовать. Флинт не особо желает порадовать их своим баском, но соглашается. И когда господин Григрасс отводит его в сторону, то говорит, что все нормально, ему не стоит волноваться. Если будут какие-то проблемы с делом – мол, обращайся, старина.
От этого становится только жутко и противно, словно его только что поимели. Маркус поспешно жмет руку этому назойливому господину, отвешивает поклон его деловитой жене и удаляется, снова на улицу, снова покурить, чтобы снова потом вернуться и выпить.
Флинт прикуривает сигарету от палочки, смотрит куда-то в небо и закрывает тяжелые двери парадного входа. Его раздражает шум, доносящийся оттуда. А эта запойная тишина заставляет голову опустошаться.
– Здравствуй, Маркус.
Он опускает голову, фокусирует взгляд и видит перед собой знакомое лицо. И не только лицо. О, да, Паркинсон выросла за это время. А глаза, какие глаза.
– Что ты тут делаешь? – без прелюдий спрашивает Флинт, хрипло и простужено.
– Гуляю, – Персефона пожимает плечами, ее свободные рукава переливаются светом и тенью. – А ты?
Маркус тоже хочет сказать, что он гуляет, хочет сказать, что пришел просто так. А вот на самом деле – ничего не хочет, потому что появление Паркинсон – и Паркинсон ли еще? – немного вышибает его из колеи.
– За шкафом пришел.
Персефона улыбается, чуть наклоняет голову вбок. От этого ее шея оголяется, на ней блестит золотая цепочка с кулоном. Откровенно-красное платье, такое яркое для по-малфоевски серебристого праздника, откровенно. И именно это нравится Флинту.
У него появляются какие-то уж слишком пошлые картинки в голове, неестественно-навязчивое желание дотронуться до этой светлой шеи своими пальцами, губами, языком, что странно, ведь он уже взрослый мужик, ему уже двадцать семь, у него жена и намечается наследник, который будет носить его позорную для сегодняшнего времени фамилию. Но сам Маркус ничуть не расстроен, что его фамилия – потомственный темных магов, он гордится тем, что чистокровен и это граничит с детским упрямством.
Кажется, что молчание затягивается, потому что сигарета истлела до фильтра, теперь он обжигает пальцы.  Флинт отбрасывает окурок, все еще изучает глазами лицо и фигуру заметно повзрослевшей однокашницы и думает, что она, возможно, как раз таки та.
Но это все глупости, находящиеся на уровне Трелони.

Он и забыл, что есть такие девушки, которые одним жестом, голосом, да просто своим видом могут распечатать старую железную коробку с воспоминаниями. И они вылетают оттуда, из этой жестянки, взрываются и рассыпаются мелкими осколками громких звуков, обрывочных фраз, неясных образов.
Острая физическая боль наполняет его голову, словно липкий кленовый сироп – соусницу.
– Ты, наверное, думаешь, что я должен гнить в Азкабане? – говорит Маркус, направляясь за своей новоиспеченной спутницей. – А вот хер вам всем, потому что я никогда не буду гнить в Азкабане. У меня и сын появится, я уверен. Будет носить мою позорную фамилию, от которой все охают и ахают, словно французские шлюхи в Амстердаме.
Флинт пьян, он только что это понял, когда начал говорить. Его распирает на словесный понос, ему столько всего хочется рассказать, прямо сейчас, прямо здесь и именно Панси. Только ей и никому больше.
На самом деле, он хочет выпить еще, но Паркинсон какая-то настойчивая, она пытается тянуть его огромнейшую тушу за его же огромнейшую руку, большую такую и похожую на лопату. А Маркусу очень даже нравится, нравится, что его тянут за руку, что это делает Персефона, потому что рука чувствует упругую и мягкую грудь. И вся эта глупая ситуация становится еще лучше, когда до Маркуса доходит, что на девушке совсем нет белья.
Панси для него девушка, потому что все то время, что было до этой свадьбы, не его, она была девочкой. Маленькой, складненькой девочкой, которую было как-то приятно обнимать, успокаивать ее, если какой-то там некий Перегрин Деррек что-то не так ей сказал.
Флинт вспоминает Хог – впервые за пару лет – он в его голове мертвый совсем, пустой и тихий, с мертвым Дамблдором в сверкающем гробу, с мертвыми окнами, в которых ничего не видно, и мертвыми классами, в которых никто не сидит. Единственное, что никак не вспоминается – это овал квиддичного поля. Маркус не помнит его. Совсем.
Он и квиддич забыл как-то. Со школы ведь не летал.
– Как тебе мое платье? Думаю, Драко понравилось.
Персефона останавливается, выпускает его руку, но Флинту это совершенно не нравится. Он хочет пить, но не потому что мучает жажда, а потому, что он начинает трезветь.
Он тянет Панси, теперь уже сам, беря ее за руку, отводит куда-то за эти чертовы вездесущие кусты, находит лавку и усаживает, чтобы она ненароком не упала со своих невъебовых туфель. Ведь они такие огромные, а Паркинсон такая маленькая, да еще и не имеет обручального кольца. У Флинта тоже нет обручального кольца, просто потому что оно дома, лежит в шкатулке, ненужное и лишнее сегодня. Он просто боится его потерять, потому что оно стоит довольно немалых денег, и его всегда можно будет заложить в какой-нибудь ломбард, чтобы выручить денег для оплаты какого-нибудь долга. У него обязательно будет долг, Маркус увлекся играть в маггловский покер.
– Почему ты постоянно говоришь о Драко?
Ему хочется добавить еще кучу всякой непонятной херотени, устроить жалкую сцену ревности, покричать. Но он ведь не имеет права, он женат, женат, черт возьми, у него есть жена.
Флинт ненавидит, что Паркинсон постоянно упоминает Драко в своих монологах, репликах. Его охватывает лютая ревность, и даже он сам не знает, почему просто упоминание этого пловца – так раздражает.
– Здесь с тобой я, а далеко не Драко, который скоро поведет в гардеробную свою новенькую жену, которая и не трахалась ни с кем до него.
Ему противно от своих же слов, ему ненавистно поведение Панси, его все это злит, вся эта свадьба злит, поэтому он просто отворачивается и роняет лицо в подставленные ладони.
Маркус трет виски пальцами, трет веки, потому что голова только начинает отходить от веселящей воды и не менее веселящих градусов. Раздражение так и льется по венам, поэтому единственное правильное решение, приходящее в голову – отобрать у Персефоны бокал для шампанского, в котором еще недопитый коньяк. Он это и делает, осушает залпом этот бокал, совершенно не морщась, и отбрасывает его через плечо, так и не услышав победного звона стекла.
– Ты замужем? Так и не смогла подыскать кого получше нашего пловца-Малфоя?
Флинт терпеть не может, когда он так разговаривает с девушками, а тем более – с такими. Ему противно от самого себя, он готов, морально и физически, блевануть прямо на свои сверкающие, но далеко не новые ботинки. Он снова трет глаза.
Закурив, Маркус резко разворачивается к Паркинсон, даже не пытается не дымить на нее, потому что ему как-то по-детски обидно. Ему казалось, что Персефона всегда была для него, тролля горного, такая слизеринская принцесса, потому что женитьбу ему никто не предрешил. Наверное, ему повезло больше всех, он может жениться на любой или даже любом, хоть на этой пожилой старухе, которая проходит – сильно сказано! – мимо них и ругается на дым.
И эта драма Флинта продолжается уже столько лет, потому что он страдает, и Оливер страдает, и Пенни страдает, даже Вариан страдает – все они страдают; а надо бы принять помощь Дельфиуса Гринграсса, ведь он очень полезный малый. Но это потом, все потом, потому что голова забита совсем не этой херней, а более важной на данный момент.
На самом деле, Маркус хочет детей именно от этой дамы, которая сидит напротив него, как-то загадочно улыбается, проводит ногой по его икре. Он только начинает страшно тормозить, безбожно тупить, он вскидывает вопросительно бровь, но потом отмахивается, про себя.
– Ты хотела бы выйти за меня замуж?
Он прекрасно понимает, что говорит полнейшую глупость, настоящую чушь, но крепкая настойка в его мозгу дает волю языку, который охотно озвучивает жуткие мысли, от которых трезвый_Флинт бежит, как от Адского пламени. Но сейчас он спит и, возможно, когда проснется, то будет биться об стену.