Ее отец учился на Слизерине. Ее мать училась на Слизерине. Весь род Паркинсон учился на Слизерине. И Персефона понимала, что она тоже должна была попасть только на Слизерин, потому что в противном случае ею перестанут гордиться, она подведет своего отца, который из своей камеры в Азкабане все обязательно узнает и разлюбит ее, совсем разлюбит! Последняя мысль приводила девочку в состояние суеверного ужаса, и она в тысячный раз за сегодняшнее утро обдумывала, как ей следует себя повести, чтобы шляпа непременно определила ее на нужный факультет. Хотя в путеводителе Хогвартса было сказано, что сей волшебный предмет остается равнодушным к поведению учеников и распределяет по факультетам согласно их личным качествам, Паркинсон упрямо не хотела верить в это, потому что в таком случае, она не сможет сделать ничего, чтобы повлиять на решение глупой тряпки. И это было отвратительно, ужасно и несправедливо. Персефоне хотелось плакать из-за этого досадного недоразумения, но все же небольшая вероятность того, что шляпа не ошибется с выбором присутствовала и потому девочка удерживала себя от напрасных рыданий, которые к тому же, могли огорчить матушку, неспешно вышагивающую с юной мисс Паркинсон по перрону. Изабелль молча держала Персефону за руку и по ее обеспокоенному виду девочка понимала, что есть некое обстоятельство, расстраивающее маму. И поскольку сама Паркинсон испытывала радость от предстоящей поездки в Хогвартс, она ни на секунду не могла предположить, что Изабелль расстраивается из-за расставания с дочерью на целый год. Да и как, скажите мне, такое могло быть возможным? Если Персефона едет в школу волшебства и магии, это значит, что она уже достаточно взрослая и у мамы есть повод ею гордиться. Разве это не то, о чем мечтает каждый родитель? Чтобы их дети выросли и стали ответственными, умными людьми. Нет, конечно же мама не могла огорчаться из-за отъезда Пэнси. И придя к такому выводу, девочка тут же сделала заключение, что в таком случае Изабелль просто беспокоится о том, что ее дочь не попадет на «нужный» факультет. От мысли об этом стало как-то совсем тяжко, и Персефона бросила тоскливый взгляд на маму, которая поспешила улыбнуться, приободряя девочку.
- Не переживай. Хогвартс – прекрасное место. Тебе там понравится, - легко проговорила Изабелль, скрывая истинные свои эмоции, которые можно было бы прочесть в глазах женщины, если бы только они не были спрятаны их за солнцезащитными очками. Улыбка на губах мамы почти обманула Персефону, и она улыбнулась ей в ответ, крепче сжимая холодную ладонь женщины. В какой-то момент девочка отвлеклась от собственных переживаний по поводу факультета и ощутила как, где-то в районе сердца больно кольнула острая тоска. Ведь Паркинсон предстояло остаться одной в большом холодном замке. Совсем-совсем одной, среди тех, кто предпочел когда-то проигнорировать существование Изабелль, потерявшей мужа и Персефоны, потерявшей сразу все. Почему она должна была это делать? Почему? Хогвартс – это прекрасно, но только сейчас, оказавшись перед входом в вагон, Паркинсон осознала в полной мере, что в действительности это значило. И потому, даже после прощального поцелуя матери, она вцепилась в ее руку, упрямо не желая отпускать и делать последний шаг, который разделит ее с почти единственным человеком, дорогим сердцу.
- Я не хочу, - тихо пролепетала девочка и упрямо помотала головой, отчего ее черные кудри разметались по плечам, открывая личико и испуг в темных глазах. Вместо того, чтобы шагнуть в вагон, она повернулась обратно к матери и обняла ее так крепко, как умела. Подобное проявление эмоций не было свойственно мисс Паркинсон, но сейчас она не хотела сдерживаться. И в Хогвартс она тоже не хотела. И знакомиться с однокурсниками. И надевать себе на голову грязную говорящую тряпку. Ей было страшно, как только может быть страшно одиннадцатилетней девочке, которую вдруг решили сделать взрослой, не спросив ее собственного разрешения.
- Персефона, - в привычной холодной манере произнесла мать, а затем провела рукой по темным волосам дочери, - Пэнси, тебе не нужно ничего бояться. Много-много лет назад я тоже стояла на этом перроне и я тоже очень не хотела никуда уезжать. Но мы все иногда делаем то, что нам не хочется. Просто потому что мы должны это сделать, - она улыбнулась мягко и почти искренне, - это наш долг. Всегда держи палочку крепко в руках и помни кто ты. И тогда все будет хорошо, - миссис Паркинсон вздохнула, погладила дочь по волосам, а затем мягко, но уверенно разомкнула объятия и развернула девочку к входу в вагон. До отбытия оставалось около двадцати минут, но Персефоне еще предстояло найти свободное купе и расположиться в нем. Она обернулась к маме и вздохнув, помахала ей рукой, после чего зашла в вагон, с трудом протискиваясь между прочими учениками, многие из которых вели себя так, будто их родителями были Мерлин и Моргана, никак не меньше. Плебеи. О чем Персефона и сообщила бы всем окружающим, если бы не была так напугана и если бы не увидела, как в ближайшее купе протискивается единственный знакомый ей человек. Блейз! Спешно оттащив за косу какую-то блондинку, девочка по пути наступила ей на ногу и распахнула дверь купе, с самым недовольным видом переступая его порог.
- Блейз Забини! – возмущенно воскликнула Персефона и сделала многозначительный жест руками, - я официально-преофициально заявляю, что все это совершенно и абсолютно от-вра-ти-тель-но!

Отредактировано Persephone Parkinson (2011-11-20 23:26:40)

Стоявшие на перроне родители редко улыбались. Или же улыбались, но делали это сквозь слезы. Или же спешили поскорее уйти, не дожидаясь отбытия поезда, чтобы скрыть свои истинные эмоции и переживания. А их было невиданное количество в силу того, что здесь, на вокзале Кинг-Кросс родители не просто провожали своих чад в школу магии и волшебства, но прощались с их детством, которое уже нельзя будет вернуть как ни старайся. Через год они вернутся домой на летние каникулы, но уже не детьми. Совсем взрослыми. И больше не будут нуждаться в родителях, их внимании и заботе. А что может быть больнее для сердца матери, или отца, чем это? Персефона представить себе не могла, каково это провожать свою дочь во взрослую жизнь, не зная, что ждет ее впереди и как все сложится. Но зато она хорошо понимала, как это перешагнуть порог купе и в момент стать взрослой, ощутить на своих плечах груз ответственности и страх перед будущим. Весьма символично за спиной девочки, замершей в объятиях друга детства, захлопнулась дверь и Паркинсон преодолела стойкое желание выбежать, расплакаться и сказать маме, что она не хочет никуда ехать, не хочет учиться в Хогвартсе и боится остаться одна. Она даже не обернулась, лишь обняв Забини в ответ. Он ведь всегда был рядом с ней. С тех пор, как девочка себя помнила. И теперь они снова вместе. Значит, все должно быть хорошо. Должно.
- Не называй меня Панси, пожалуйста, - заметно спокойнее и тише попросила Персефона, опускаясь на сидение напротив Блейза. Она всегда любила свое полное имя, но отчего-то большинство окружающих предпочитало сокращать его до чересчур фамильярного и слишком простого «Панси». Это изрядно раздражало, но так как обычно девочка не протестовала вслух, ее продолжали называть, так как вздумается. В случае же с Блейзом, Паркинсон разумно полагала, что может попросить его о столь маленькой услуге. Персефона хотела, чтобы в предстоящей новой жизни ее называли так, как хочется ей самой.
- Что, снова?! – удивленно воскликнула девочка, сидящая на краю сидения, болтая ногами, - Я думаю, что тебе не следует огорчаться на этот счет. Ему недолго доведется с тобою сюсюкаться. - Паркинсон ободряюще улыбнулась, а затем вдруг осознала, что именно только что сказала и закрыла рот ладошкой, бросив на Блейза виноватый взгляд, - Прости, Блейз, я совсем не то имела ввиду, - пролепетала Персефона, поспешив отвести взгляд в окно, где стояли десятки родителей, машущих своим детям руками. И хотя мисс Паркинсон и считала, что высовываться из окон, кричать и плакать – признаки дурного тона, она все же хотела бы, чтобы и ее мама тоже была, где-то неподалеку, в ожидании отбытия поезда. Но ее не было. Ни в толпе людей стоящих на перроне, ни среди тех, кто уже уходил. Девочка не понимала, почему Изабелль не осталась, чтобы убедиться в том, что ее дочь удобно разместилась в купе с нужной компанией и потому сочла это признаком невнимания к собственной персоне, что без всякого сомнения очень обижало Персефону. Она же не знала, что мама с утра огорчена не тем, что ее дочь может не поступить на Слизерин, а тем, что остается в Лондоне совсем одна.
- А что, разве Малфою не предоставят личное купе, эскорт и тележку со сладостями? – легко поинтересовалась девочка, отвлекшись от созерцания окна. К слову, те о ком спрашивал Блейз, были знакомы Персефоне не слишком хорошо. Она несколько раз встречалась с сестрами Гринграсс, пару раз с Ноттом и Пьюси, но не могла сказать, что знает их хоть сколько-нибудь хорошо. Обычно в чистокровных аристократических семействах дела обстояли иначе, но Паркинсон привыкла к тому, что у нее все именно так и это стало почти нормой. Персефона никогда не задавалась вопросом «почему?». Ей не было это интересно. Да и на свой скромный взгляд, она итак уже знала чересчур много.
- Признаюсь тебе честно, я уже было думала, что поеду в Хогвартс без палочки. Мне довелось разворотить весь магазин прежде, чем мистер Оливандер подобрал мне нужную и это было ужасно, - пожаловалась Персефона, а затем вздрогнула как от удара, услышав слово «Слизерин». Все сегодняшнее утро только и вертелось вокруг него, и девочка не могла ни с кем поделиться своими переживаниями по поводу возможного поступления на другой факультет. Не Гриффиндор, Мерлинова борода, только не Гриффиндор! Персефона слезла с сидения и села совсем рядом с Блейзом, наклонившись к нему, как если бы она намеревалась открыть ему некую страшную тайну и боялась, что их услышит еще кто-нибудь. Собственно, а почему «как если бы»? Она и намеревалась открыть ему страшную тайну и боялась, что их кто-нибудь услышит, что было в принципе не слишком вероятно, учитывая шум, который производили многочисленные ученики.
- А что… Что если мы не попадем на Слизерин? – зажмурившись, выпалила Персефона, - И что если мы вообще попадем на разные факультеты. Я не хочу!