Вы когда-нибудь врали? А скрывали что-нибудь?
Вы врали единственному дорогому для Вас человеку на несколько лет подряд? Скрывали самую ужасную тайну всей своей жизни? Чувствовали, как ноет сердце, когда глаза, полные доверия, смотрят в душу?
Маркус Флинт ощущает это все на собственной шкуре. Маркус Флинт врет единственному любимому человеку уже шесть с лишним лет. Скрывает от нее свою настоящую сущность. Стойко терпит взгляды, полные доверия и неподдельного счастья. Ведет себя тише воды и ниже травы, чтобы не совершить ошибку.
Но это же не может продолжаться вечно. Потому что нельзя скрывать шрам, оставшийся от Метки мертвого предводителя, потому что нельзя подавлять старые привычки и рефлексы. Потому что нельзя ей врать. Она этого не заслуживает. Совсем не заслуживает.
Персефона должна выйти замуж за красивого мужчину, который души не будет в ней чаять. Который имеет «Превосходно» по всем предметам, от маггловедения до ЗОТИ, который отлично разбирается в боевой магии. Который будет готовить ей завтрак в постель. Который будет начальником мракоборческого центра, и его работа – это ловить плохих ребят.
Таких, как Маркус Флинт. Но она выбрала именно его. Того, кто убил собственную жену в девяносто восьмом. Того, кто шел по горам трупов, лишь бы выполнить приказ. Того, кто убивал тех, на кого показали пальцем. И это продолжалось долгих три года, гребанных три года он дробил черепа мужчинам, ломал кости женщинам, сворачивал шеи детям. Потому что так сказал повелитель.
Маркус Флинт не человек для такой, как Персефона. Он должен жить в гордом одиночестве, замерзая в сырости тюремной камеры, дурея от хрипов дементоров отовсюду, умирая от яростного желания жить, во что бы то ни стало.
Такие люди гниют, достигнув сознательного возраста. Они не умеют что-либо создавать – будь то дружеские взаимоотношения или благополучная семья. Они умеют только разрушать, разрушать все вокруг. Они губят людей, мир, что окружают их, даже самих себя. Они гниют душой, разлагаясь с каждым годом все больше, пока их естество не разрушится на финишной прямой. Они теряют разум и свет, они умирают медленно и болезненно. В одиночестве.
Но Маркусу Флинту повезло куда больше – процесс гниения застопорился, словно механизм машины судного дня перестали смазывать. Шестеренки трутся друг о друга зубцами, а цепи ржавеют, становясь ветошью. Возможно, еще совсем немного, совсем чуть-чуть и этот механизм разрушится, выйдет вместе с тяжелыми вздохами после кошмарных снов, и жизнь наладится. Он сможет нормально жить, жить настоящей жизнью здорового мужчины, у которого красивая и молодая жена, и, возможно, у них будет ребенок. Маленький мешочек из крови и костей, который вскоре обретет милое личико и собственный разум. Но это чуть позже. Не сейчас.
И когда Маркус Флинт разглядывает тонкое обручальное кольцо на своем пальце, когда он смотрит на еле заметный шрам, оставшийся на левом предплечье, то думает, что, возможно, еще есть шанс все исправить. Забыть то, что было, чтобы начать жить с чистого листа, где нет затхлого запаха беды, громких криков боли и стального привкуса крови. Нужно просто закрыть эту книгу, написанную сажей, выбросить ее или сжечь в камине, чтобы никогда больше о ней не вспоминать. И начать писать новую, где есть только он и Персефона, которая давно носит его фамилию.
И когда за окном совсем темно, когда тучи закрывают почти полную луну, Маркус Флинт только о том, что ночи становятся холоднее, потому что на улице совсем скоро начнется октябрь. Нужно будет вспомнить Водоотталкивающие чары, потому что уже начинает сезон дождей, а ботинки уже мокнут.
И курить он постарается поменьше и только на кухне, чтобы весь дом не провонял табачным дымом. И, возможно, работу нормальную найдет, ведь авроры перестали его искать уже полгода как. Все наладится, ведь уже почти наладилось, потому сто Персефона перестала хватиться за палочку, услышав какие-то шорохи или скрипучие половицы в прихожей. И спать она стала лучше, и синяки ее сошли уже давным-давно. А раз с ней все хорошо, то Маркусу Флинту – тоже.
Но когда его голову забивает ватой от такой забытой боли, когда его левое предплечье начинает гореть тем самым пламенем, как тогда, всего три года назад, он понимает, что уже ничто не будет хорошо. Все его догадки, надежды и даже мечты – сливает в канализационную трубу, унося, наверное, в Хельхейм, чтобы запереть их там навсегда.
Он напрочь забывает про сигарету, оставленную в граненной пепельнице, потому что самое главное сейчас – схватить волшебную палочку, его единственное верное оружие, которое не раз спасало ему его черную душонку. Флинт чувствует, как кровь бежит по венам и артериям, как она громыхает в висках, словно проигрывая трагичный набат в его голове. И даже крики авроров на улице заглушаются за этим грохотом, оглушительным непозволительно.
Дверь разлетается в щепки, а на пороге стоит целый отряд из рослых авроров. В их огромных лапищах – тонкие кусочки дерева, кажущиеся слишком нелепыми для их исполинских размеров. И Флинт чувствует себя маленьким воробьем, который пытался украсть кусок хлеба у шайки голубей – гордым, но ощущающим отсутствие какого-либо преимущества.
– Я настоятельно прошу опустить палочку, мистер Флинт. Это будет расцениваться, как сопротивление аресту.
Сердце, кажется, делает кувырок и падает куда-то вниз, далеко-далеко, прямо во что-то холодное и скользкое. Флинт не понимает, почему его ладони потеют, а все тело пробивает нервная дрожь. Может быть, потому что ему страшно не за себя, а за Персефону? Может быть, он не хочет, чтобы они нашли ее?
– Мне похуй на ваш арест. Вы не имеете права.
Он чувствует нарастающее раздражение по отношению к нему. Он чувствует нарастающее напряжение по отношение друг к другу. И воздух становится настолько плотным и густым, что его можно потрогать или разрезать даже самым пустым ножом. И собственный страх, который гулко отдается прямо в грудной клетке, кажется, слышен даже аврорам. Потому что он ударяется о ребра, позвоночник, лопатки, отскакивает, накладывается сам на себя, создавая бесконечное и нарастающее эхо. Которое невозможно перебить чем-нибудь другим.
– У нас есть необходимые бумаги, – говорит командир группы, разворачивая безбожно длинный свиток перед его глазами. – Вы, Маркус Ролланд Флинт, обвиняетесь в убийстве магглов, магглорожденных, полукровных и чистокровных волшебников, совершенных с особой жестокостью, и служению Волдеморту, предводителю Пожирателей Смерти.
Маркус Ролланд Флинт прекрасно это знает. Он прекрасно помнит каждый рейд, каждое убийство, каждый труп. Он прекрасно помнит, как опускался до банального маггловского мордобоя, каждого павшего товарища помнит, каждое их предсмертное слово или просьбу. Он знает, что делал это сознательно, он не отрицает этого, но…
– А Ваша супруга, Персефона Изабелль Флинт, урожденная Паркинсон, обвиняется в пособничестве Волдеморту и передаче стратегически важной информации.
Флинту кажется, что он умирает. Прямо здесь, прямо сейчас, разбивается на тысячи осколков и не может собраться воедино. Потому что эти обвинения настолько нелепы, настолько глупы, что от бессилия хочется упасть на колени и схватиться за волосы. Завыть, громко и протяжно, или убить этих гребанных ублюдков, которые посмели очернить честь этой женщины, теперь уже женщины, его, черт возьми, женщины.
– Вы не имеете права! У вас нет доказательств! Вы, ебаные уроды, не имеете ничего на руках! Да как вы вообще смеете очернять этого человека, который был против этой гребанной войны!
И он дуреет, сходит с ума, слетает с катушек. Он несется на эту толпу, толпу настоящих баранов, выкрикивая заклинания, которые только приходят в голову. Но в него ловко попадает оглушающее, прямо в солнечное сплетение, оно отбрасывает его тушу  прямо в противоположную стену. Флинт чувствует, как сознание и рассудок покидают его, как в глазах темнеет и только последняя недосказанная фраза аврора еще долго шелестит в его голове.
– Вы, и Ваша супруга, арестовываетесь для содержания в…

Свет резко гаснет, умирает в глубокой темноте. И она обволакивающая, звенящая, многословная, что руки сами по себе зажимают уши, чтобы не слышать этого писка. И когда глаза привыкают к полному отсутствию освещения, становится видно, как по полу движется что-то белесое, почти прозрачное и невесомое. Это похоже на толстый слой пыли или плотный дым, который расходится в стороны перед ногами. Но Маркус вскоре понимает, что это холод, материальный и живой.
Он не видит зловеще темного провала, поэтому он падает, не успев зацепится одеревеневшими пальцами за осыпающийся уступ. Он падает, падает кубарем, бесконечно долго. И в голове уже появляется мысль, что этот провал не имеет дна, но когда мозг домысливает этот порыв, тело окатывает настоящим жидким льдом.
Маркус пытается подняться, но ноги и руки не слушаются – он по колоне в воде, которая сковывает холодом конечности. Но он пытается, раз за разом, но ноги, руки, пальцы будто сами сделаны изо льда. И кажется, что если приложить совсем небольшое усилие, то они треснут и разобьются на тысячи осколков. Которые уже не собрать. Которые не соединить воедино никогда.
Ему самому стыдно признаться, что страх поднимается от пяток прямо к горлу. Обычно страх определяют по струящемуся между лопаток холодному поту. Или по табуну мурашек, бегающих в панике по спине. Или парализации всей мозговой деятельности. И именно это, все в одном флаконе, здесь и сейчас, Маркус чувствует, когда сидит в этой воде, который прибыло уже много, очень много. Потому что еще пару минут, и он захлебнется. Он не может найти выход. Даже стен не может найти. Он чувствует, что ему нужно только ждать своей позорной смерти, захлебнувшись. И даже мыслей о том, что можно подождать, когда вода сама вытолкнет его на поверхность, нет. Потому что он не сможет столько ждать – он замерзнет насмерть.
Но когда зрелищность бытия затмевает мысль о том, что его жена, его прекрасная Персефона может быть где-то здесь, что она тоже может тонуть в жидком льде где-то в другом месте, бьется жилкой на виске. Маркус начинает грести, изо всех сил, которые высосал холод, еле-еле двигая руками, потому что ноги уже онемели - такое чувство, будто их нет вовсе.
Он пытается кричать, но голоса нет. Он просто раскрывает рот, словно рыба, выброшенная на берег, его лицо искажает гримаса боли и нежелания верить в происходящее. И когда вода накрывает его с головой, Маркус чувствует, что он не может подняться. Потому что когда он ощупывает свои голени, то понимает, что он закован в цепи. Звон пудовых цепей слышно даже здесь, под водой, и как только его пальцы касаются их, пытаясь сжать, то левое предплечье начинает нестерпимо гореть. Он раскрывает рот в беззвучном крике, выпуская наружу весь запас кислорода, и теперь каждая попытка вздохнуть увенчивается фатальным провалом – Маркус чувствует, как его внутренности заливает этой чертовой водой. Обжигающей, вымораживающей изнутри.
И кажется, что этому кошмару нет конца – он никак не может захлебнуться. Он перестал дышать уже несколько секунд, минут, часов, дней – непонятно, как здесь течет время. Потому что он не дышит уже бесконечно долго, а эта вода все продолжает заливаться в него, словно в бесконечно длинный ров.

Маркус широко распахивает глаза и делает громкий вдох – словно очень долго задерживал дыхание. Он еще долго так лежит с широко раскрытым ртом, все никак не может надышаться. Кислород даже не успевает сгореть до углекислого газа, он так и выходит, царапая горло, заставляя раскалывающуюся голову кружиться, словно на адской карусели.
И потолок, в который он смотрит немигающим взглядом ноющих из-за сухости глаз, вертится перед ним, пока его не успокаивает голос Персефоны. Его Персефоны, живой и настоящей, существующей прямо здесь, рядом с ним. Маркус резко садится, его голову снова пронзает стрела невероятной боли. И когда он хватается за затылок по умолчанию, то чувствует на своих пальцах что-то теплое и вязкое.
Он прекрасно знает, что это. У него проломлен затылок, что не предвещает ничего хорошего.
А когда он смотрит в глаза этой женщине, которая поддержала его в самый трудный момент его жизни, не зная истинных причин, то чувствует, как он делает петлю Вронского. И он летит вниз с астрономической скоростью. Но самое страшное, что он не может выйти из пике. И Маркус разбивается, когда смысл слов доходит до него.
Она хочет правды. Ничего более. Ничего менее. Только его ужасной правды, которая заставляет кровь в жилах сворачиваться. Маркус отводит взгляд от светлых глаз, смотрит на свою руку, перепачканную в крови и разорванный рукав черной рубашки.
Они в Азкабане. И это только его вина, ничья больше. Министерство думает, что мисс Паркинсон не могла выйти замуж за Пожирателя Смерти по своей воле. Она сделала это только из личных интересов, которые пересекаются с идеями чистоты крови.
Маркус роняет лицо в ладони, прячется он этого болезненного взгляда. Его глаза сильно зажмурены, до ярких пятен, выжженных на сетчатке, а рот растягивается от боли.
– Они говорят правду. Я лгал тебе хуевую тучу лет.
Его голос надломленный, треснутый и сиплый. Он отнимает руки от лица, отворачивает рукав рубашки, показывая уродливую Метку, живую и черную, как и его душа.
Он поится смотреть ей в глаза, но все-таки поднимает взгляд. Маркус готов принимать обвинения, готов к крикам, готов к разрыву. Он сделает все, лишь бы Персефону не оставили в этой камере больше, чем того требует ситуация. Он сдастся властям, отдаст свою жизнь за нее на прилюдной казни. Он сделает все, что в его силах, чтобы еще его жену больше никогда не трогали.
Потому что Маркус любит всю свою жизнь. Он любит ее столько, сколько помнит самого себя. И единственное, чего он ей желает – только счастья. Он отдаст ее любому, с кем ей будет хорошо. Лишь бы ее больше никогда не трогали. Потому что Персефона, его любимая Персефона – никогда ни в чем не была виновата.
– Как только придут авроры, то я возьму всю вину на себя. Тебя отпустят и тебя больше никто никогда не потревожит.
Маркус смотрит женщине в лицо, он разглядывает ее, словно в первый раз. Потому что ему хочется запомнить ее такой, какая она есть именно сейчас. Он хочет запомнить ее длинные мягкие волосы, которые спадают волной на красивую спину, глаза ее восхитительные хочет запомнить. Ее припухлые губы и аккуратный нос, красивые скулы и острые ключицы. Даже это платье, его самое любимое – он все это оставит в своей памяти. Потому что, возможно, у него больше никогда не будет такой возможности – безнаказанно смотреть. Пока что на свою женщину, любимую и единственную, которую он совсем скоро потеряет навсегда, если уже не потерял из-за своей самой большой ошибки. Ошибки, которая развернула его жизнь на все триста шестьдесят градусов. Ошибки, которая бросила его в самый Ад, а может даже в один из загробных миров Иггдрасиля. Где она станет рабом какого-нибудь ужасного бога и изменится до неузнаваемости.