Малфой, блин, ну что это!
... И я буду с тобой
В комнате с белым потолком,
С правом на надежду

У нее болела нога так, что она готова была выть от боли, но она молчала и шла вслед за ним, потому что отлично знала: стоит ей только заикнуться о том, что они должны остановиться или что-то подобное, как он что-нибудь с ней сделает или бросит здесь одну. Между тем Панси отдавала себе отчет в том, что Малфой спас ее проклятую жизнь сегодня. Если бы не он, то ее труп, труп Персефоны Элоизы Паркинсон, украшал бы собой интерьеры Хогвартса.
Теперь они наконец-то никуда не шли. Панси обняла Малфоя за талию и пристроилась у его бока в попытке найти успокоение таким чисто животным способом, получая чужое живое тепло, но это помогало куда лучше любой психологической практики. Он размеренно дышал под ее руками, и она знала, что это ложное спокойствие, потому что слышала иногда, как его сердце сбивается с ритма и делает несколько ударов не в такт. Но даже такое вымученное спокойствие было лучше чем ничего, пока они не заговорили.
- Не говори так, - глухо попросила Панси, опуская голову и крепче прижимаясь к костлявому малфоевскому плечу. - Марк выживет. Он лучший боец.
- Лучший, чем авроры? Лучший, чем Поттер, победивший Лорда? Паркинсон, тупая ты сука, пора повзрослеть, - монотонно и ожесточенно ответил Малфой, и от этой монотонности Панси сразу ему поверила. Но она не хочет взрослеть, потому что повзрослеть означает признать, что она теперь как лист, оторвавшийся от ветки. Что ее жизнь фактически в руках этого озлобленного мальчишки, который раньше был ее другом, любовником, женихом.
Она отвернулась, расцепила руки, потерла щиколотку, которая болезненно пульсировала: просить у Драко палочку, чтобы наложить лечащие чары, она не хотела из какого-то глупого упрямства, а свою палочку она потеряла еще в замке, когда упала первый раз, споткнувшись о тело отца Крэбба. О первое увиденное ею тело.
Марк не мог умереть. Он не мог оставить ее, только не он. Это он должен был увести ее из того коридора, его рука должна была сжимать ее ладонь... Он, он, он! Где он?
Крыжовник кислый и сладкий одновременно, а еще соленый, потому что Панси сглатывала слезы, не желая больше рыдать на глазах у Малфоя, не желая слышать еще какие-нибудь гадости в свой адрес. Если бы с ней сейчас был Марк, он бы позволил ей плакать, гладил бы ее по спине, пока у нее не кончились бы слезы, а потом пообещал, что все будет хорошо. Она бы уткнулась ему в грудь, вдыхала бы его запах, запах сигарет и самого Флинта, и верила бы ему. От Малфоя пахнет дымом и  его любимой туалетной водой. Панси почти возненавидела этот запах, потому что он совсем не тот, что ей нужен. Этот запах злой и холодный, как и сам Драко. Ему нельзя верить, он не успокаивает.
Однако это все, что у нее сейчас есть.
Она натянула с трудом форменную юбку на колени и задумчиво рассматривала порванный чулок и царапины на ноге. Она упала где-то там, в школе, когда рядом рухнула как подкошенная Дафна Гринграсс, не успевшая даже достать палочку. Дафна, которая вообще не хотела воевать, которой было наплевать на все, кроме сестры.
Как они могли проиграть? Как мог Марк не спасти ее?
Короткий шум позади них заставил Панси мгновенно схватить Драко за руку. Он недовольно вырвал руку и обернулся, поднимаясь с палочкой наготове. Ее единственная защита. Драко Малфой. Единственный защитник, который чуть было не придушил ее некоторое время назад. Который никак не хочет пожалеть ее нежные чувства.
Панси застыла у его ног, даже не делая попытки подняться с места. У нее нет палочки, она устала и морально раздавлена. Она сейчас не смогла бы отбиться и от нюхлера, вздумай тот напасть на нее. Наверное, это означает, что Панси Паркинсон сдалась. Что она подсознательно готова погибнуть...
- Малфой!
- Нотт!
Эти возгласы слились в один, когда на поляну с кустом крыжовника вывалился Теодор Нотт собственной персоной. Он выглядел не лучше их самих, в порванной у плеча рубашке. залитой кровью, в запыленных брюках. Панси с трудом подбежала к нему и повисла на шее, шепча, как она счастлива, что он жив. Какая разница, что в последний год они обменялись едва ли десятком слов, какая разница, что Тео никогда не дружил ни с Панси, ни с Драко, он был своим, так по глубинному своим.
- Видишь, я же говорила, что нам нельзя уходить, - она с торжествующим видом повернулась к Малфою и смерила его коротким взглядом. - Кто знает, кто еще спасся...
Эти слова предназначались уже Нотту.
- Я не знаю. Я мало что видел, - Нотт отвернулся, не желая, чтобы видели его лицо. - Они согнали всех наших во двор... Не так уж много и уцелело... Просто согнали как стадо... Мне было плохо видно, я прятался за оранжереей, надеялся увидеть Трейси или отца, но когда двое магов пошли осматривать территорию, я все же решил убежать. Трансгрессировать не смог, поэтому пошел в лес. Если пересечь его, то можно выйти почти на границу с Англией...
- Кого ты видел? - перебивает его путаные речи Малфой и Панси напряженно перестает дышать. Лишь бы он сказал, что видел в живых Марка...
- Нарциссу, - Нотт кивает, понимая, чего ждут от него Панси и Малфой. - Твоя мать была жива, Драко, когда я уходил.
Малфой прикрывает глаза. давая понять, что услышал. Панси осторожно гладит его по тыльной стороне ладони, но тут же возвращается к разговору.
- А еще? Кого ты видел еще? - она боится спросить прямо, видел ли он Флинта, потому что боится услышать прямой ответ. Боится услышать, что Нотт видел его тело...
- Астория тоже жива, - Нотт смотрит только на Панси. - И мне кажется, что я видел Маркуса Флинта... Его тело они столкнули в яму во дворе...
Нет! Панси потрясенно молчала, не в состоянии поверить в те ужасающие слова , которые только что услышала. Нет-нет-нет-нет! Только не Марк. Не Марк.
- Паркинсон, - рука у Малфоя тяжелая-тяжелая, она пригибает Панси к земле.
- Пошел ты на хуй, - выкрикивает Панси и сбрасывает его руку с плеча. - Пошел ты!
Она выкрикивает оскорбления прямо в лицо Нотту, не заботясь ни о чем, царапается, раздирая тонкую кожу на малфоевских руках, когда он пытается успокоить ее.
- Вы гнусные уроды!!! Марк не мог бросить меня, он обещал, что никогда меня не оставит! - у нее начинается истерика... То, что копилось в ней с полуночи, требует выхода. -Ты солгал, давай, признай, что ты лжец!.. Этого не может быть! Марк придет за мной! Он любит меня, любит, вы просто не понимаете!.. Весь этот год он обещал мне, что никогда не оставит меня!..
- Он был женат на другой женщине, а теперь он мертв, - шипит Малфой, придавливая ее к земле, пока Нотт удерживает ее руки над головой, чтобы она не выцарапала Малфою глаза.
Эти слова как эпитафия на могилу Марка. Панси мгновенно расслабляется, чувствуя тепло дыхания Драко на своей шее, чувствуя, как аккуратно держит ее руки Нотт. В его глазах сочувствие, в глазах Малфоя торжество.
- Астория и Нарцисса живы, а Марк нет... Почему? - спрашивает она у Драко, всматриваясь в его лицо над собой.
Он поднимается с нее, Нотт отпускает ее руки, и она садится между ними, механическими движениями оправляя юбку и блузку.
- Я знаю, что это не так. Марк не мог умереть, я бы почувствовала это, - тихо говорит она.
Солнце в зените.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-02-17 12:23:44)

Со смерти Астории прошло уже три дня.
Маркус чувствует себя зомби. Утром и днем он спит, проваливаясь во тьму. Потому что нет никаких снов – ни кошмаров, ни каких-либо приятных сновидений. Он просто закрывает глаза и мгновенно проваливается в это обволакивающую пустоту, в которой не видно ни зги. И такое чувство, что он падает бесконечно долго.
Он бодрствует по вечерами и ночам, если это можно таковым назвать. Обычно он сидит рядом с Персефоной, закутанной в его пальто, разглядывает спящего или нет Малфоя. Иногда он выбирается погулять, накладывая на их импровизированный лагерь заклятье отвода глаз, потому что других он просто не знает.
Так он ушел вчера в ночь, оставляя зарубки на деревьях, надеясь найти хотя бы что-нибудь, кроме трупов людей и животных, да лесных ягод. Нашел магическую палатку – разграбленную, грязную, но с кроватями, большим столом и маленькими табуретками.
Маркус приносит эту палатку на их поляну у реки где-то под рассвет, когда Малфой уже не спит. Он предлагает ему пойти в палатку и вычистить ее, на что тот очень неохотно соглашается.
Через несколько часов к ним присоединяется Персефона, которая находит одежду в большом сундуке под столом. Он забирает эту одежду, уходит на реку мыться. А потом возвращается обратно и трансфигурирует каблуки Паркинсон в более удобные кроссовки. По крайней мере, они больше подходят к женским маггловским джинсам, которые она оставила себе.
Потом Маркус снова спит. Он сквозь сон чувствует, как заболевает.

На следующий вечер он уходит на место, где они сожгли Асторию. Он долго там стоит, что-то шепчет еле слышно, еле разлепляя потрескавшиеся губы. Он говорит ей то, что никогда бы не сказал в своей жизни из-за своей же скупости. Он шепчет ей, что она была дорога ему. Что она была его самой любимой младшей сестрой, которой у него никогда не было. Маркус присаживается на корточки перед зарытой ямой, касается пальцами холодных комьев с землей. Ему кажется, что она слышит его. Ему кажется, что так она его простит.
Когда он отходит от этой могилы, то слышит голос Астории. Он тихий, еле уловимый, но почему-то заставляет обернуться. И когда он так делает, то ничего не меняется.
Маркус уходит к палатке, садится на табурет у входа и прячет ладони в рукавах. Он чувствует, как его кости начинает ломать, а тело – бросает в мелкую дрожь. Озноб выступает испариной на лбу, он начинает курить и немного теряет слух и чувство реальности.
Предметы кажутся ближе и дальше, чем есть на самом деле, одновременно. На языке горчат ругательства и невысказанные слова, а неба начинают чесаться.
Появляется мысль, что он подхватил какую-то невероятную магическую оспу, но Маркус прекрасно знает, что это обычный грипп или что-то подобное, в маггловском стиле.
– Ты сейчас сгоришь заживо.
Он резко дергается из-за холода пальцев Персефоны, касающиеся его шеи. Поднимает глазами с бешено расширенными зрачками и разглядывает ее немного опухшее лицо. Маркус почти не помнит такой Персефоны, которой больше подходит имя Панси. Надетый на ней джемпер больше размера на три, из-за чего одно плечо совсем голое и лямка темной майки ярко выделяется на бледной коже.
Он отбрасывает сигарету в сторону, поднимается с табурета и нависает над Паркинсон. Ее зрачки начинают расширяться, Маркус видит в них свое уставшее от жизни отражение. Оно его раздражает, мешает, заставлять вспоминать предыдущие дни. Заставляет помнить то, кто он такой, кто такая сама Панси и вообще.
Он наклоняется и целует ее, кладя свою обжигающе горячую ладонь на чужой затылок. Царапает ее своей щетиной, похожей на пыль, а волосы, выбившиеся из ее косы, иногда попадают в рот. Маркус не обращает на это внимания, потому что его колотит, ему холодно до одури, он мерзнет, но сам прекрасно понимает, что больше похож на котел с кипящим зельем.
– Малфой где?
У него хриплый голос, срывающийся и дыхание совсем прерывистое. Ему не хватает воздуха, голова начинает кружиться, а в палатке очень тепло – камин горит.
– Он ушел на реку. Не уверена.
Панси смотрит ему в глаза не читающимся взглядом – Маркус не может его понять. Поэтому он встряхивает темной головой, плюя на Малфоя, на его существование, на собственные морали и принципы. Он устал, он скучал, он терпел.
Поэтому когда Паркинсон прикрывает глаза, когда она дает стянуть с себя растянутый огромный джемпер, он улыбается. Улыбается в поцелуе, улыбается, проходясь губами по нежной коже ключиц и живота.
Маркус сам тянет время, удваивая каждую минуту и секунду. Потому что происходящее кажется ему просто расплывчатым сном. Из-за температуры перед глазами все плывет разноцветными кругами, а из-за болезненного возбуждения сохнет во рту и болит сердце.
Он задыхается от каждого прикосновения, потому что все они – обжигающе холодные. Вся Панси по сравнению с ним – холодная, как ледник в океане. И от этого контраста начинает кружить голову, как на адской карусели, а дыхание почти пропадает; воздух выходит со свистом.

Малфой находится на табурете перед палаткой. Он смотрит на него совершенно пустыми глазами, а руки его мелко дрожат. Маркус не знает, слышал ли Драко, происходящее в палатке, но его искусанные до крови губы совсем раскраснелись и покрылись коркой.
На самом деле ему без разницы, что думает обо всем этом Малфой. Он вообще не понимает, зачем остается вместе с ними, когда сам прекрасно мог уйти еще несколько дней назад. Но почему-то он все-таки здесь, кому-то это нужно, а обратного знака всему этому нет. Маркус уходит на реку, слыша, как Драко идет за ним.
– Нам нужно уходить в город, к людям.
Он садится на валун и достает сигарету из помятой пачки. Почему-то очень долго мусолит ее в пальцах, смотрит в одну точку. Малфой стоит рядом, засунув руки в карманы свободных брюк и, кажется, смотрит туда же.
– Нет. Мы уже вышли к людям пару дней назад, из-за чего погиб Нотт. Нужно идти лесами.
Маркус выдыхает терпкий дым и смотрит на Драко, как на умалишенного. Практически впервые кто-то его не послушал. Практически впервые с ним не считаются и имеют свое мнение. И кто? Малфой.
Малфой всегда казался ему маленьким маменькиным сынком, за которым нужен был глаз да глаз. Который долго не мог научиться плавно входить в резкие повороты. Который много чего пиздел не по делу, но все ему прощалось.
– Нужно идти в город, потому что без жратвы мы загнемся. Оставаться здесь дольше уже опасно.
– Не пойду я в город, Флинт. Я сдохнуть еще не хочу.
Маркус бесится, когда Малфой смотрит ему в лицо. В его глазах стоит недовольство, но Маркус читает это неправильно, он читает это, как неуважение.
– Иди, подежурь у палатки, я не ставил барьеров.
– Я не пойду, хуйня все это.
Фильтр размок, отслаивается от бумаги. Фильтр размок и обжигает губы.
Маркус запускает окурок куда-то в сторону щелчком пальцев и грузно поднимается с места. А потом резко бьет кулаком в чужую переносицу.
Голова Драко отматывается назад как тряпичная, он падает в реку, окунаясь в прозрачную воду с головой. Долго барахтается там, в этой реке, поднимает со дна песок, мутит воду. Маркус смотрит на него, тяжело дыша, так и застыв в позе нападающего с протянутой рукой. Через мгновение он разворачивается и уходит по направлению к палатке тяжелым шагом, будто одну ногу заменили протезом, из-за чего приходится учиться идти заново.
Но тут его хватают за голову и бросают прямо в ствол массивного дуба. Маркус успевает подумать лишь о том, что стоило Малфоя утопить. А потом приходит мысль о том, что жалко пачкать одежду.
– Раз ты старше меня и Паркинсон, то это гарантирует тебе место предводителя? Меня заебало, что ты постоянно мне указываешь, Флинт, заебало! Астория убита, и, возможно, что это я ее убил!  Ты меня понимаешь, урод? Я ее убил, а она была…
Драко начинает свою истерику, ее слов не слышно, потому что в уши понапихали ваты, а глаза заливает красным. Маркус кашляет, от чего в голове взрываются оглушительные фейерверки. Он качает головой, широко раскрывает рот в немой крике. Как же он устал.
– Если ты думаешь, что это трагедия всей твоей никчемной жизни, то завали ебало.
Маркус держится за дерево и встает на ноги. Он идет чуть пошатываясь, но все же уверенно, жестко. Он заходит в палатку, не обращая внимания на Панси, которая, похоже, обеспокоено его разбитой головой и хрипами из горла, неживыми какими-то.
– Я ухожу, – говорит он Панси, забирая со стола свою палочку, натягивая пальто, висевшее на вешалке. – В город. Ты со мной?
В палатку заходит насквозь мокрый Малфой. Он смотрит на Маркуса, то на Персефону. На вторую он смотрит дольше и требовательнее.
– Ну что, пойдешь с этим ублюдком или останешься?
Панси обеспокоена, на ее лице читается вся сложность ее выбора. Сам Маркус поражается этому и чувствует себя преданным. Как она может сомневаться – не понимает.
– Прощай.
Он разворачивается и, оттолкнув Драко с прохода, выходит из палатки. Он очень пытается не оборачиваться, потому что знает – если увидит Панси еще раз, то развернется и никуда не уйдет.
– Давай, Флинт, вали! Нахуй вали, чтобы больше не возвращался!
Маркус переходит на бег, резко сворачивая направо.
Он помнит этот лес, он знает, где находится село.

Не знаю, кто там наш Рон Уизли, но я наш Гарри Поттер и поэтому несу явно выраженный сексуальный акцент, ибо все остальные ниши вы, мальчики, заняли

Когда Флинт уходит, Панси снова очень холодно. Несмотря на камин, несмотря на толстое ватное одеяло, в которое она заматывается по самые глаза. Она не может согреться под взглядом ледяных глаз Малфоя. От него в палатке холодно, слишком холодно, и Панси начинает дрожать, когда он на расстоянии вытянутой руки. Без Марка ей не согреться. Без Марка она снова чувствует себя пустой оболочкой, мертвой, еще мертвее, чем Астория, к которой она постоянно ходит на могилу, пока они не покидают поляну.
Если ад - это ледяная пустыня, то она знает, кто Дьявол... Тот, в чьих глазах эта ледяная пустыня начинается.
Она и сама не может сообразить, как случилось, что она осталась, а не ушла с Марком, но она помнит, как почувствовала лишь леденящий холод, который сковал ее гортань, ноги и руки. Она не могла пошевелиться, не могла ничего сказать, а потом над ней сомкнулась тьма и она уже не помнила ничего.
То, что она чувствует рядом с Малфоем, это страх, ледяной всепоглощающий страх... Или болезненно-острое возбуждение. Ей снятся сны, в которых она извивается под дьяволом, чувствуя, как его ледяное естество входит в нее, чувствуя, как оргазм убивает ее... Она просыпается в слезах, напуганная, мокрая. И понимает, что уснула лишь на пару минут. И ей никогда не снится Марк. Холод преследует ее даже во сне.
Это ее пугает, это неправильно, нездорово, ненормально... Хотя когда Марк ушел, через несколько дней она почувствовала облегчение и тут же рассердилась себя из-за этой мысли. Но когда они все втроем были в палатке... Ей казалось, что она в вакууме, так сильно было напряжение. Ей казалось, что достаточно одной искры, чтобы все разрушилось, и постепенно она стала ждать этой искры. Малфой и Флинт отказывались понимать друг друга, а то, что произошло потом, стало личным кошмаром Панси.
Она не могла перестать думать о Малфое, пока Марк целовал ее живот, был в ней... Ее сжигал огонь и ей хотелось ощутить лед под руками.
Теперь же она мечтала хоть раз прикоснуться к теплу.
Когда она снова отметила, что Малфой красив? Нечеловечески красив, если быть точной. Как будто фарфоровая кукла, к которой нельзя прикоснуться. Он стоял на берегу, вытирая лицо  рубашкой, а по его бледному длинному телу стекали капли воды, серебрясь в лучах утреннего солнца, скапливаясь у повздошных костей, в светлых волосах ниже пояса, над лопатками, в пояснице...
Она даже зажмурилась, потому что на мгновение ей показалось, как тело Малфоя рвется словно сухой пергамент и сквозь прорехи показывается другое тело: такое же высокое, но более плотное, смуглая кожа, темные жесткие волосы на груди, темные глаза... Марк.
На кого отреагировал ее инстинкт? Почему она никак не может перестать думать о другом, когда рядом с ней кто-то один?
Это разрушающе действует на Панси, но в другой ситуации она бы справилась с этом, в конце концов, но теперь ей не хватает ни силы, ни желания.
С уходом Марка она перестает сопротивляться дьяволу и отдается безумию за неимением лучшего. Безумие как нежный и долгожданный любовник. Оно позволяет ей перестать бояться дьявола.
Но в краткие моменты просветления она пугается Малфоя до дрожи, потому что читает между слов, в его глазах и по жестам, что он хочет убить ее. Убить ее так, как убил Асторию. И она хочет бежать, но не может сделать и шага, пока он не позволит ей. Наверное, она всегда была одержима, но теперь ее внутренние защитные механизмы рухнули и ей не за что спрятаться.
Они мало спят, поэтому идут до глубокой ночи, отдыхая днем. Днем тепло, и Панси нравится сидеть на траве, привалившись спиной к брезентовой стенке палатки.
Малфой с отсутствующим видом сидит неподалеку.
- Я красивая? - спрашивает Панси, расчесывая волосы найденной в палатке щеткой.
- Очень, - бесстрастно произносит Малфой, не поворачиваясь.
- Меня можно любить? - Панси слабо улыбается, поднимая голову к солнцу среди зелени деревьев. На небе ни облачка, но ей холодно, потому что дьявол уже в ней, и она кутается в свитер, натягивая его на подобранные колени.
- Конечно.
- Марк любит меня? - она неуверенно смотрит на застывшую спину Малфоя. Лопатки торчат даже в пиджаке, как будто это крылья, спрятанные под одеждой. Если он разденется, то крылья расправятся над его головой, серебристые как и волосы, но изо льда... Нет, обрывает она саму себя. У Драко нет крыльев. Это Драко Малфой, а не дьявол, который подстерегает ее душу.
- Конечно, - Малфой даже не шевелится, погруженный в свои мысли.
- А ты любишь меня? - все же голос ее предательски дрогнул. Ей столько раз хотелось задать ему этот вопрос, когда они были вместе... И потом, когда Астория появлялась за завтраком с горящими глазами, искусанными губами и неумело замаскированными следами от поцелуев на шее...
Драко встает, разворачивается и идет к ней. Панси испуганно съеживается, уже жалея, что хотела обратить на себя его внимание. Почему он так пугает ее? Что с ними со всеми стало? Где ее спаситель?
Малфой останавливается в паре шагов и повелительно подзывает ее жестом, как собаку. Она не двигается, опускает голову и настороженно ожидает удара, но он лишь хмыкает и заходит в палатку. Проходя мимо нее, он гладит ее по волосам, и Панси прижимает руки к лицу и начинает рыдать.
От рыданий ей парадоксальным образом становится легче.
Она не знает, зачем провоцирует Малфоя, но не может перестать это делать.
На следующий день она садится рядом с ним.
- Драко, что случилось с Асторией? - мягко начинает она. - Поговори со мной, и тебе станет легче.
Малфой смеется.
- Не станет.
- Я уверена, здесь нет твоей вины, - она кладет ладонь на его ледяные пальцы, подавляя желание отдернуть руку. - Что бы ни случилось, ты не хотел ее смерти.
- Что бы ни случилось, это не твое дело, - спокойно отвечает он, но даже не прибавляет ни единого оскорбления.
У него жадный взгляд. Интересно, знает ли он сам об этом?
- Я люблю Марка, - неизвестно к чему говорит она.
- Рад за тебя.
Она вздыхает и просит обнять ее. Проходит несколько тягостных мгновений прежде чем ледяная рука Малфоя опускается на ее плечи, немного робко и удивительно нежно. Панси снова вздыхает и закрывает глаза, пристраиваясь у его бока. Если ее не держать, она может просто потеряться.
Объятия Драко не похожи на объятия Марка... Сейчас это устраивает Панси.
Она очень боится идти в Англию. Но еще больше она боится выйти из леса. Ей кажется, что во всем мире уцелел лишь их лес, а если они выйдут, то увидят только ледяную адскую пустыню. Она бы вообще предпочла никуда не уходить с их поляны с крыжовником, но в компании из трех человек не может быть трех лидеров, у них и так один лишний. Иногда она думает, что лишняя она.
Она либо сгорит, либо замерзнет. Она сама лишь фикция, бледная копия, которая не может существовать без огня и льда. Она не может самостоятельно согреться или охладить себя. И она погибнет, она знает это точно. Она лишь надеется, что когда придет гибель, от ее сознания этот факт заботливо скроет пелена безумия.

Отредактировано Pansy Parkinson (2012-02-19 11:34:30)

Маркус бросает пустой взгляд в спину уходящего Малфоя. Его волосы свалялись из-за грязи и листьев, а ярко-красные кроссовки великоваты – левая пятка постоянно выскальзывает.
Персефона трясет его за руку, садится рядом с ним на землю, утирает кровь, заливающуюся за ворот рубашки, краешком своего свитера. На светлой ткани расплываются уродливые багряные пятна, и появляется ощущение, что ее ранили в живот.
– Скажи мне, Марк, скажи, скажи, скажи-и.
Паркинсон воет прямо под ухом, а он все равно продолжает смотреть в след уплывающей светлой макушке Малфоя и его спине. Маркусу кажется, что он что-то сломал, бросил или испортил, но он никак не может понять – что. Подвешенное состояние поселяется во всем теле, низ живота странно тянет, сосет под ложечкой и в горле встают какие-то щекотливые слова.
Раньше он считал, что это банальный недотрах, но теперь понимает, что это совсем не так.
– Что тебе сказать?
Он говорит Паркинсон, но смотрит куда-то вдаль. А она продолжает тормошить его, цепляясь своими пальцами за все, за что только может зацепиться. Это начинает раздражать, Маркус чувствует суматоху вокруг себя, словно он попал в какой-то кокон, где вместе с ним летает огромное количество различных предметов, ненужных ему.
– Про Пенелопу. Расскажи мне, что с ней…
– Ты действительно хочешь это знать?
Когда он переводит взгляд на Персефону, то все мутнеет, выделяется влага. Он смаргивает ее, трет глаза грязными руками, а потом снова смотрит на Паркинсон. Она выглядит уставшей и сомневающейся, и кивает только спустя минуту.
Маркус бегает взглядом по ее лицу, заострившемуся и болезненному, с впалыми щеками и выделяющимися ключицами. Он не хочет ей ничего рассказывать, но все же придется, поэтому, он зачем-то проводит руками по своим ногам вверх вниз, а потом снова утирает кровь, продолжающую капать с носа на чистую рубашку.
– Я убил ее. Свернул ей шею.
Он замолкает и отводит взгляд, начиная разглядывать свои-несвои военные ботинки.
Они дышат, кажется, вместе с ним, улыбаются своей белой ниткой. Шнурки медленно качаются, а потом становится заметно, что одного из аксельбантов нет вообще.
– Понимаешь? Сам убил ее. Она рыдала у меня на плече, говорила, что бы я был осторожен. Что она вернется. А я свернул ей шею. Не вернется она, не вернется!
Начинает кричать. Громко, протяжно и заутробно. А потом переходит на вой, потому что ему кажется, что попал в один из кругов ада. Картинки сменяются одна за другой, прямо перед глазами чужие мертвые лица. В ушах стоит оглушительный стук крови и ее слова. Будь осторожен, береги себя, я обязательно вернусь. Я люблю тебя.
Она говорила это навзрыд и так убедительно, что сам Маркус чуть не ляпнул то же самое в ответ.
– И с моей матерью было то же самое. Она умерла, когда мне было пятнадцать.
– Но ведь ты же не виноват, что она умерла. Она сильно болела.
– Нет, я ее убил. Родовое проклятье – женщина умирает через пятнадцать лет после рождения наследника.
Панси смотрит на него, долго и выжидающе, а он не может прочитать ее взгляд. Он поднимается с сырой земли, стягивая с себя рубашку. Маркус просит Персефону идти в палатку, потому что на улице холодно, и она может заболеть.
Когда он полощет рубашку в озере, то она резко розовеет. Мутные капли, срывающиеся с его окровавленного носа, иногда падают на руки и жирно блестят, или расплываются в холодной воде светлеющими кляксами.
– Маркус.
Он оборачивается через плечо и видит, что Персефона никуда не ушла. Она бесшумно переместилась на большой валун, а ее пальцы вертят помятую пачку маггловских сигарет. Маркус предлагает ей закурить, если она хочет, но Паркинсон вертит головой, растрепывая спутанные волосы. Нет, не хочет.
Он почему-то благодарен ей за это.
– Мне нельзя, – тихо произносит она, поднимая начавшие краснеть глаза. – У меня задержка. Я беременна, Маркус.
Кажется, что земля уходит из-под ног, а он летит в пропасть. Точно такое же ощущение, давно забытое и брошенное где-то там, в другой, довоенной жизни.
Петля Вронского. Он не может выйти из пике. Его метла трещит, воет и дрожит, не слушается. И он разбивается, когда смысл слов доходит до него.

Когда Маркус возвращается в палатку, то в ней пусто.
На столе шипит радиоприемник, на конторке стоит пузатая чашку и банка с быстрорастворимым кофе. Маленькие гранулы рассыпаны по полу, ложка откатилась к столу.
Разруха и беспорядок наводят беспробудную тоску. Единственное, чего он хочет – выпить. Он даже достает спортивную сумку, которую притащил пару дней назад, и выуживает со дна еще запечатанную бутылку водки.
На этикетке русские буквы, которых он не понимает. Маркус думает, пить ли это пойло вообще. Но он все же ставит бутылку на стол и промывает кружку от остатков кофе – жидкого и сухого.
Он долго стоит над этой чашкой, над этой бутылкой и сомневается. За последние недели он наломал столько дров, натворил столько грехов, что уже ничего не исправишь, ничего не замолишь.
Проклят и он. Флинты никогда не будут счастливы. И этому же он подвергает Персефону. Потому что он не имеет ни малейшего права оставить ее одну, с его ребенком на руках. Его, черт возьми, ребенком.
У Маркуса будет ребенок. И это будет мальчик, он уверен. Потому что женщины в их роду были только приходящие.
Он назвал бы его в честь деда, Рудольфом. Но если Панси это не понравится, то он выберет ему любое другое имя. Какое она захочет.
Он даже согласится на Драко. Только чуть-чуть поскандалит перед этим. Ведь ей нельзя отказать. Но только теперь ее судьба предрешена, и ее исход совсем не радужный. Персефона возьмет его фамилию и умрет через пятнадцать лет. Ей будет всего тридцать три, а она уже ляжет в дубовый гроб, обитый бархатом.
Если их всех не прикончат раньше.
– Маркус, там авроры!
Маркус оборачивается через плечо, сносит рукой пузатую кружку. Она летит прямо на пол и оглушительно разбивается вдребезги. Осколки летят во все стороны, он резко переводит на них взгляд и понимает, что эта кружка – его жизнь.
Кажется, что впервые за последнюю пару лет он испытывает страх. Банальный такой страх, липкий и скользкий, гуляющий по спине колючими мурашками и липким потом. Страх за Персефону, за ее ребенка, их ребенка.
Ему, наверное, меньше недели. Маркус не может посчитать.
– Прошу тебя, не выходи из палатки. И ничего не говори Малфою.
Он выбегает из палатки и старается не оглядываться. Но он чувствует, как спину прожигает колючий взгляд.

Когда остается один, то Маркус чувствует усталость. За все те годы, которые он провел в рейдах.
Его голос кажется знакомым, будто слышал уже столько раз, что пора бы запомнить, кому он принадлежит. Но он никак не может вспомнить, и лицо смутно знакомое, и руки эти – тоже, он, черт возьми, кто же он такой?
Аврор сбивает его с ног, Маркус падает в ворох листьев, отплевывается от них. А мужик падает прямо на него, ударяя острым локтем прямо в солнечное сплетение. В ушах встает мелодичный треск, весь воздух вырывается изо рта с оглушительным хрустом – он забывает, что жив.
Когда глаза аврора появляются совсем близко, то Маркус узнает их. Такие же глаза были у Вуда, когда он сломал ему нос в самый последний раз.
– Ну что, сука, узнаешь меня?
Он узнает, он даже кивнул бы, но только сильнее цепляется в чужие руки, сжимающие его горло. Маркус хрипит и брыкается, его губы синеют, он чувствует, как тухнет с каждой секундой.
Чужое тело давит его к земле и кажется, что скоро они вместе провалятся в ад или в самое ядро Земли. Маркус Флинт и отец Оливера Вуда.
Кажется, это называет кровная месть. Око за око, зуб за зуб. Он читал об этом когда-то давно, в каком-то толстом и древнем фолианте, несколько лет назад, когда его рука еще не держала палочки и не произносила никаких магических формул.
Он был лишь наивным мальчишкой, бегающим от нянек по саду, кидающим камней в уток, живущих у пруда, где-то в камышах.
Как же давно это было, мать вашу.
– Я не оставлю и мокрого места от тебя, слизеринская тварь. Ты за все заплатишь, за всех твоих змеиных гаденышей.
Чужие пальцы давят на кадык, а собственные резко разжимаются. Руки аврора давят еще сильнее, Маркус закатывает глаза и выдает утробный хрип. Где-то там, далеко-далеко, он видит глухую темноту, пожирающую все окружающие его звуки.
Он теряет сознание окончательно, когда затылок ударяется о взявшийся из ниоткуда камень.

Писк диагностических заклинаний, запах маггловского хлора и чего-то еще. Маркус не может понять, где он находится, почему каждая клетка его тела взрывается в своей миниатюрной агонии, и что же было до того, как он оказался здесь.
Осознание того, что он находится в палатке, в лесу, где-то в Шотландии, приходит не сразу. Глаза разлепляются нехотя, как и губы – на них запеклась кровь, а слюна в уголках сбилась в белесую пену. Ему очень хочется сглотнуть что-то вязкое и жесткое, но это не получается, потому что при каждой попытке его горло сковывает кольцом отменной боли.
– Он очнулся.
Где-то мелькает белым пятном голова Малфоя – Маркус узнает пятно по голосу. Рядом скрипит табурет, чувствуется тепло чужого тела рядом, чьи-то пальцы аккуратно берут его за руку, гладят по взбухшим венам.
– Маркус? Ты меня слышишь?
Голос Персефоны звучит в ушах громкой трелью. Она отскакивает от стенок черепа, двоится и троится, от чего начинается ужаснейшая мигрень. Он только что-то ворчит, смаргивает багряную пелену с глаз, пытается повернуть голову набок. В итоге это удается, даже без боли, теперь он видит ее лицо, заплаканное, усталое, с темными тенями под покрасневшими глазами.
– Ты пролежал без сознания два дня, Маркус.
Она катает его имя, повторяет бесконечное число раз, переходя на шепот. Панси тихо придвигает табурет ближе к койке, сильнее вжимает его ледяную ладонь, что он сам чувствует, насколько его тело охладело за эти два дня.
Ему очень холодно, хоть он и накрыт одеялом. Он чувствует себя виноватым перед ней, потому что сейчас не в состоянии ее согреть.
– Я оставлю ребенка. Если мы выживем, конечно.
Маркус отрицательно вертит головой, еле заметно. А потом пытается стянуть с безымянного пальца свое обручальное кольцо.
Это кольцо – единственное, что есть сейчас. Это кольцо пережило столько его предков, что легче пересчитать травинки в поле за Бирмингемом. И когда он наконец-то снимает его, то отдает Персефоне. Медленно кладет в подставленную ладонь, накрывая ее своей.
Он смотрит ей в глаза и хочет сказать очень многое. Хочет извиниться за всю ту боль, которую он причинил ей, за все эти беды, которые случаются с ней. Из-за него.
Но Маркус не может вымолвить ни слова. Но он знает, что она все поймет.

Когда Малфой ушел, Панси, как и много позже, не думала о том, что это совсем не в привычках Драко: вот так уходить, а не искрить специфическим юмором. Она смотрела ему в след, пока его не перестало быть видно за стволами деревьев, а потом пошла к Марку в палатку, совершенно не представляя, что ждет ее на следующий день.
Сев в изножье койки, на которой спал Флинт, Панси без аппетита поела немного сухарей и совершенно безвкусную тушенку, потому что ребенку нужна еда, а затем трансфигурировала найденный в палатке шнурок в витую металлическую цепочку, на которую повесила кольцо, подаренное Марком. Кольцо было ей слишком большим, а может, это Паркинсон так похудела, но оно сваливалось даже с большого пальца, а изменить сам размер показалось ей кощунством.
Кольцо легло в ложбинку между грудями и Панси прижала к нему руку, согревая своим телом и чуть грустно улыбаясь кому-то.
- Тебе нужно уходить, - голос Дафны ее уже не пугал.
- Что? Куда уходить? - Панси открыла глаза и уставилась невидящим взглядом в потолок.
- Подальше отсюда. Куда угодно.
Панси покосилась на Марка и осторожно поднялась с койки, а затем ушла в маленькое подобие кухни, отделенное занавеской.
- Мне нужно пойти искать Драко?
- Нет, идиотка! Ни в коем случае. Малфой обречен. И здесь оставаться тебе тоже нельзя. Флинт тоже обречен. Уходи. Уходи на юг, выходи из леса и аппарируй. Те, кто выжил, скрываются в Норфолке и почти нашли способ убраться во Францию. Доберись до Норфолка, Эджкомб поможет тебе, - Дафна настойчива, как никогда не бывала в жизни, но Панси упрямо качала головой, продолжая прижимать кольцо к коже под растянутым свитером.
- Нет, я никуда не уйду. Скоро вернется Драко, Маркус поправится и мы выберемся все вместе. Мы все вместе спасемся отсюда.
- Послушай меня, тупица! Вы обречены, если останетесь вместе. Уходи. Уходи, уходи, уходиуходиуходи...
- НЕТ!!!
Панси выкрикнула это так громко, что за занавеской заворочался Марк.
- Персефона... Что-то случилось?
Его голос, усталый, едва слышный, больной и любимый, привел ее в чувства.
- Нет, Маркус. Я уронила... банку на ногу, но уже все в порядке.
Она постояла еще какое-то время на месте, обеими руками опираясь на столешницу и выравнивая дыхание, а затем вышла к Флинту. Дафна больше не пыталась заговаривать с нею.
Покормив Маркуса и напоив его остатками зелий, Панси посидела с ним, пока он снова не забылся тяжелым сном, а затем вышла из палатки и направилась к ручью с очередной кучей стирки. После очищающих чар полоскание в проточной воде возвращало одежде хоть какую-то свежесть, а ей нужно было чем-то занять руки.
Раз за разом окуная рубашку Малфоя в ручей, она не замечала, что цепляет плавающий на поверхности воды сор, занятая своими мыслями.
Нерожденный ребенок пугал ее, но одновременно Панси чувствовала, что это придает смысл ее существованию. Она любит Маркуса Флинта, она родит ему наследника или прелестную дочку... Нет, сына. Конечно, сына. Наследника, такого же крепкого и сильного, такого же уверенного, как сам Марк. А потом она, Панси, умрет как женщины Флинтов: на шестнадцатом году выношенного ребенка.
Это немного пугает Панси. Она по-детски боится смерти, представляя смерть темной комнатой, в которой может быть что-то... что-то неизвестное, а оттого еще более страшное.
Но смерть еще не скоро, через пятнадцать лет, так не скоро, что Панси даже не верит, что это произойдет. поэтому она предпочитает думать о том, как они назовут ребенка, тщательно вспоминая свою и флинтовскую родословную, позволяя своим рукам механически погружать одежду в воду...
- Брось тряпку, разведи руки в сторону и медленно повернись, - слышит она вдруг. Рубашка выскользнула из ее замерзших пальцев, а Панси повернулась на голос.
Средних лет аврор мерзко ухмылялся ей, держав вытянутой руке волшебную палочку.
- И кто же ты такая?
Панси молчала, не отводя глаз от кончика нацеленной на нее палочки. В горле будто появился ком, и она чуть приоткрыла рот, пытаясь проглотить его, но тщетно. Сердце билось так, что она дернулась было приложит к груди руку, но тут громкие крики с поляны привлекли внимание их обоих...
Она резко повернула голову, за плечом завопила что есть мочи Дафна, и Панси кинулась на аврора, наступая на только что  выполощенное тряпье...
- Стой, сука, - заорал мужик и взмахнул палочкой. Алая вспышка Ступефая ударила Панси прямо в живот, а затем отозвалась в ногах, и Паркинсон рухнула прямо на мокрые камни, взмахнув руками, как будто собиралась взлететь...
Боль была такой сильной, как будто Панси пронзили насквозь огромным раскаленным прутом, и она потерял сознание даже раньше, чем ее голова коснулась земли...
Прут медленно поворачивается в ней, он обжигает и причиняет страшную боль, но Панси не может закричать, потому что язык и губы ей не повинуются. В ноздри бьет жаркий металлический запах крови. Она чуть слышно жалобно стонет, прося убрать прут, вытащить его, дать ей немного отдохнуть, но прут не убирают.
Ей приходит в голову мысль, что прутом орудует Дафна, и это дает ей силы разомкнуть веки.
Вокруг все белое, нет ни деревьев, ни синего неба, к которому она привыкла.
- Дафна, прошу тебя, - выговаривает она пересохшим ртом.
- Паркинсон, ты не слушала меня, - неожиданно мягко отвечает Дафна.
- Кого вы зовете, мисс?
- Дафна, прошу, перестань, о нет, Дафна, мне так жаль...
Но Дафна только печально смеется, а второй голос продолжает допытываться у Панси, с кем она разговаривает. Прут внутри проворачивается особенно резко, задевая позвоночник, и Панси снова проваливается в темноту...
- Паркинсон, очнись, - голос Дафны приказывает, требует, умоляет, и Панси открывает глаза.
- Мисс Паркинсон, как вы себя чувствуете?
- Панси, отвечай, не смей терять сознание.
- Мне... мне больно...
Ей ко рту подносят стакан и она жадно пьет и морщится от горького вкуса зелья. Боль внутри по прежнему есть, но она уже не такая острая, почти терпимая.
Панси знает, что она о чем-то беспокоится. Она должна о чем-то спросить немедленно. что-то очень важное... спросить до того, как спросит о Марке и Драко, но никак не может вспомнить. Она начинает беззвучно плакать, от попытки вспомнить голова начинает болеть все сильнее и сильнее.
- С ребенком все в порядке, - шепот Дафны наполняет ее таким облегчением, что Панси улыбается сквозь слезу в лицо склонившегося над ней человека и засыпает...
Сколько дней проходит, она не знает, потому что то теряя сознание, то приходя в себя она неспособна следить за сменой дня и ночи. С ребенком и правда все в порядке, чего нельзя сказать о самой Панси. Последние три дня она уже не теряет сознание и к ней каждый день ходит целитель, расспрашивая ее о Дафне и о жизни в лесу. Дафна запрещает говорить о ней, но, наверное, за Панси следят и целитель знает, что она разговаривает с мертвой подругой.
На четвертый день он приходит не один, а в сопровождении человека с неприятным лицом и злостью в глазах.
- Это она?
Целитель кивает и говорит, что волосы пришлось отрезать, но мисс Паркинсон уже набрала три фунта за время пребывания в Мунго и через месяц-полтора вернется к своему нормальному весу.
Мужчина усмехается и говорит, что дементорам совершенно все равно, сколько Паркинсон весит.
- Дафна, - настороженно спрашивает Панси у голоса, не обращая внимания на обоих мужчин. - Они убьют меня?
- Нет, милая, - ласково говорит Дафна. - Ты не умрешь.
- А Драко и Марка?
- С кем она разговаривает?
- Они тоже не умрут.
- У нее звуковые галлюцинации. Она считает, что с ней разговаривает погибшая однокурсница, Дафна Гринграсс. Мисс Паркинсон, как вы себя чувствуете?
- Гринграсс-старшая была той еще сучкой, но младшая смогла сбежать...
Панси поднимает глаза на мужчину и начинает смеяться. Через миг к ней присоединяется Дафна. Они вместе хохочут над его словами, потому что знают правду. Хохочут, как раньше хохотали над очередным промахом Лонгботтома, над нелепым Поттером...
- Почему она смеется? Почему ты смеешься, идиотка?
Панси не отвечает, продолжая хохотать, вызывающе глядя в глаза аврору.
- Перестань, - морщится он.
- Скажи ему, что его грязнокровная сучка спит со своим чистокровным начальником и его ребенок не родной, - Дафна переходит на хихикание и подсказывает Панси.
Паркинсон всхлипывает от смеха и повторяет слова Гринграсс. Аврор мгновенно ощеривается и резким взмахом вытаскивает  палочку. Вспышка и Панси отлетает к стене, всем телом ударяясь о нее и сползая на пол, подогнув под себя ноги. Раскаленный прут возвращается на долю секунды, а потом Панси перестает чувствовать тело ниже шеи.
Целитель кидается к ней, но его за руку останавливает аврор.
- Не трогай ее. Тебе разрешили оказать ей помощь только потому что она могла знать что-то о тех ребятах, которые не вернулись из леса, но от чокнутой чистокровной бляди нет никакого толка.
- Но она беременна, мы чудом сохранили ребенка...
- Ребенка пожирателя? Ты хочешь за это орден?
Панси становится очень горячо. Она скашивает глаза ниже, оглядывая себя ниже талии и с тупым интересом замечает лужу крови, расползающуюся вокруг ее бедер, пропитывая разметавшиеся полы больничного халата.
- Мой ребенок... Марк...
Она обеими руками обхватывает живот, не чувствуя прикосновений, поправляет халат, касается бедер, пачкая кончики пальцев в крови.
- Прости, Паркинсон, - жестко говорит Дафна. - Здравствуй.
Панси проваливается в смерть.